Взаимосвязь психологии потребления и политического конформизма

С критических позиций рассмотрено явление политического конформизма, которое формируется благодаря психологическим потребительским установкам. Автор противопоставляет потребительски-конформное общество гражданскому. Делается вывод, что авторитарная антинародная политическая система укрепляется и поддержива­ется феноменом широко распространившегося конформизма.

Ключевые слова: психология потребления, конформизм, политическая пассивность, интеллигенция, интеллек­туал.

Психология потребления, фундированная принципами либерализма и свободного рынка, рождает огромное неравенство как на социальном, так и на экономическом и политическом уровнях. Меньшинство ока­зывается наверху, а большинство — на дне, и разрыв между верхом и дном становится все более и более значительным. Социальная поляризация, появившаяся в результате ры­ночных реформ и засилья в ментальном пространстве потребительских психологи­ческих установок, рождает и поддерживает теневую экономику, которая как система взаимосвязанных экономических отноше­ний имеет место вне рамок действующих законов и оказывается недоступной контро­лю. Теневая экономика, сращиваясь с поли­тикой, образует теневую действительность, невольной жертвой которой выступают не отдельные индивиды, а все общество в це­лом. Теневые политика и экономика угро­жают стабильности правовой системы, кон­ституционных основ государства, создают некое парагосударство, деятельность кото­рого противоречит общественной морали и праву. Это парагосударство поддерживает коррупцию на самом высшем уровне, ниве­
лирует систему разделения властей, унич­тожает демократию, создает ангажирован­ные суды и правоохранительные органы, защищающие данную форму власти от на­рода. Государство пусть не полностью, но частично трансформируется в свой эрзац.

Конечно, помимо распространившейся психологии потребления есть и другие при­чины далеко не благополучной экономико­политической ситуации в стране. Склады­вающийся «порядок» сопряжен с отсутстви­ем должного уровня правосознания в среде российского общества, которое вследствие этого назвать гражданским нельзя. Меркан­тилизм, индивидуализм без всякого интере­са к общественным событиям, патернализм как склонность перекладывать ответствен­ность на «царя-батюшку» — качества, кото­рые, к сожалению, свойственны большинст­ву российского народа. Именно они являют­ся барьерами для роста правосознания. Эти качества вполне укладываются в индивидуалистически-развлекательную     потреби­

тельскую этику, а потому последнюю стоит считать одной из самых главных причин формирования авторитарной власти, ущем­ляющей права людей, которые, несмотря на

властный произвол, не спешат менять сло­жившуюся ситуацию, а вместо этого про­должают послушно к ней адаптироваться.

«…человек как родовое существо, имея лишь одну нишу своего обитания — культу­ру, сегодня оказался во власти диктатуры рынка, превращающего все живое в товар, а чаще всего — симулякр товара. Но идея ве­щи, тем более как товара, каким бы полез­ным и эстетичным он ни был, в любом слу­чае не может быть основой человеческой жизни. Утверждение потребительского ду­ха, особенно — в мире культуры, рождает метафизику опустошения как идеологию уничтожительного по своей сути частного бытия» [Булавка, 2011. С. 54]. Это частное бытие и есть пристанище современного обывателя, конформиста, который в своей жизни видит только воплощенное в вещиз­ме потребительское счастье.

Конформизм нельзя считать явлением, обязательно связанным с потребительской психологией. Он проявлял себя и раньше, но сегодня, в условиях постперестроечного со­циума, принял несколько иную форму. Если в годы социализма конформность была свя­зана с коллективизмом, с подчинением сво­их личных интересов общественным, со страхом быть осужденным коллективом, теперь она имеет в качестве своей основы, наоборот, потребительский индивидуализм, примат личного над общественным. В пре­дыдущую эпоху люди боялись власти и ру­ководствовались ценностью общественной пользы, которую способна принести их дея­тельность. Сегодня страх собственно власти как фактора утраты свободы проявляется не так сильно, но на его место встал страх по­тери должности, статуса, рабочего места и т.д., что заставляет человека превращаться в обывателя, рафинированного конъюнктур­щика, заботящегося только о личном благе и забывшего о каких-либо общественно по­лезных ценностях. В этом заключено отли­чие «общества потребления» от «общества идеи», а вместе с тем «нового» (потреби­тельского) конформизма от «прежнего» (не­потребительского), наличие которого как социального феномена сближает эти обще­ства, находит для них точку пересечения.

Конформизм рожден не сам по себе, как побочный продукт цивилизации, а интегри­рован в саму цивилизацию, в сам уклад об­щественно-политической жизни. Основным производителем конформизма является власть, которая, стремясь выработать в лю­дях политическую апатию посредством ак­туализации в медийном пространстве целой системы антиинтеллектуальных и безреф­лексивных ток-шоу, гламурных передач и прочего, отводит спектр внимания из пуб­личной общественной сферы в приватную, вбрасывает в ментальное пространство цен­ности индивидуализма и аполитичности, учит людей некоей политической саморегу­ляции. Ей нужен человек экзогенный, ори­ентированный вовне, на модные тренды и потребительскую идеологию, которые заме­няют внутренний мир и осуществляют суб­лимацию оппозиционных порывов, ибо с помощью абсолютизации вещей углубляет­ся господство человека над человеком.

Конформист по большей части не только индивидуалистичен и политически пасси­вен, но изворотлив. Правда, эта изворотли­вость проявляется со знаком «минус»: какое бы давление ни оказывала идеология свыше, он подминается под внешние обстоятельст­ва и выживает независимо от их тяжести, но не подминает эти обстоятельства под себя, не адаптирует их под свои — народные — ин­тересы. Наблюдается господство принципа: «Выживает не сильный, а наиболее приспо­собленный». Конформист способен под них подстраиваться почти бесконечно, так и не достигая роковой черты терпения. Самосо­хранение — это не борьба, которая обычно представляется, наоборот, как саморазру­шение. Самосохранение приравнивается к приспособлению, социализации к нормам бесправия. «Ситуация с проблемой разрас­тания административной элиты в современ­ной России является не разрешенной. Не вселяют какого-либо оптимизма и сущест­вующие тренды, демонстрирующие прирост численности чиновничьего класса. А это означает, что находчивость и изворотли­вость массы, на плечи которой ляжет бремя обеспечения этой огромной армии, будут только приобретать новые, совершенно удивительные и непостижимые формы» [Скиперских, 2011. С. 143].

В сегодняшней ситуации максимально приспособленные — терпеливые и угодли­вые, льстивые и раболепные — не только выживают, но и живут материально-ста­тусно полноценной жизнью, не отягчаясь тем, что «приспособленчество деформирует гражданское сознание, способствует ми­микрии» [Тощенко, 2012. С. 20]. Приспо­собление, солидарное с идиомой «с волками жить — по-волчьи выть», — значительно бо­лее легкий и безопасный путь, чем сопро­тивление. Благоденствует сильнейший — тот, кто смог подчинить своей воле других; эта этика является социал-дарвинистской. Для укоренения демократических свобод полезной является не адаптация, а как раз дезадаптация людей к сложившейся соци­ально-политической системе и к системе общественного сознания, сформированного политическими идеологемами. Иллюзорное сознание адаптивного к системе человека не приносит никакой пользы обществу, а приносит лишь не менее иллюзорное и зыб­кое успокоение данному человеку.

И хоть большая часть населения автоно- мизируется от власти, не верит ей, не инве­стирует в нее свои надежды, тенденция ав- тономизации «развивается не в направлении развития гражданского общества и укрепле­ния связей на макросоциальном уровне, а скорее в укреплении микросоциальных се­тей, опоры прежде всего на родственников и друзей» [Реутов и др., 2011. С. 83]. Согласно данным социологов, формирующиеся на основе родственных и дружеских связей социальные сети не доходят до уровня гра­жданских инициатив по защите обществен­ных интересов. Поэтому если микросоци­альные сети и оказывают посильную жиз­ненную поддержку входящим в них людям, эта поддержка, естественно, не меняет су­ществующий порядок, а лишь позволяет к нему приспосабливаться, в чем заключается ее принципиальная неполнота.

Настоящая же мысль — критическая, от­ражающая несогласие, смелая и чистая — опорочивается, а ее носитель рассматрива­ется не как гражданин, а как маргинал. По­рицается не изобличение инакомыслия и оппозиционных гражданских инициатив, а, наоборот, изобличение конформизма, угод­ливости и послушности по отношению к тем, кто пользуется в собственных целях этой конформностью. Критически мысля­щего человека, который не приспосабливает свою мысль к сфере личного благополучия и безопасности, следует ставить рядом с че­ловеком, героически сражающимся на поле боя. Настоящий гражданин должен быть героем, подвиг которого сопряжен с готов­ностью рискнуть своей карьерой и общест­венным положением ради отстаивания на­стоящих демократических прав и свобод, изобличать недобросовестную власть в ее ошибках и антинародных деяниях.

Общество, в котором потребительская психология становится доминирующей, много угодных, лишенных каких-либо из­мерений точек, забывших о какой бы то ни было идеологии и чувстве собственного достоинства, дрейфующих в пространстве смыслов, всегда переходящих в наиболее выгодное место, без угрызений совести го­товых переметнуться к новому хозяину… Если совести нет, мучить она не будет. Максимально приспособленными становят­ся не несгибаемые стволы дубов, а травин­ки, послушно падающие под колеса собы­тийности. Такие образчики конформизма, цинизма и двуличности становятся преобла­дающими в потребительском обществе. Именно они, без сопротивления принимаю­щие на себя давление сверху и пользующие­ся санкционированной возможностью са­мим отправлять давление вниз, — хамелео­ны, для которых беспринципная мимикрия всего лишь обычная рутина, просто «дело чести». Постоянно прикрываясь своей должностью, они компенсируют коленопре­клонение перед вышестоящими. Они, при­нимающие решения по указке, не понима­ют, что можно делать какие-то вещи не за деньги и не за карьеру, а просто потому, что эти вещи благие и правильные. Им неведо­мо кантианское восхищение звездным не­бом над головой и моральным законом в сердце.

Благодаря социализации ребенок усваи­вает нормы, образцы и эталоны общества, что дает ему возможность быть адаптиро­ванным в социуме и занимать статус «нор­мального» общественного существа. Это необходимый для развития человека про­цесс, так как человек — существо социальное и без окружения себеподобными развивать­ся не может. Но у социализации есть свои обратные, дисфункциональные, характери­стики. Ни о каком личностно-субъектном развитии не может идти речь, если человек взращивается в какой-либо маргинальной общественной группе, если его формирует антигуманная культура, в которой прини­маются не традиционные человекоцентри- рованные ценности, а их эрзацы. Именно о дисфункциональности социализации нужно сказать, ведя разговор о принятии догмати­ки потребительства, абсолютизирующей личное счастье и равнодушие к обществен­ным процессам, а вместе с тем и к полити­ко-экономическим тенденциям. Следует го­ворить о политизации со знаком «минус»…

Конечно, не стоит всерьез принимать те­зис о демонизации социализирующих тен­денций в самом широком их смысле, но нужно поставить вопрос «кто социализиру­ет?». Если это современные СМИ и полити­ческие деятели, то в действительности мас­совое сознание отдалено от «доброго, ра­зумного, вечного». Концепции, исходящие от идеологии и господствующего типа куль­туры, назидательные импульсы к долженст­вованию, претендующие на истину в по­следней инстанции метанаррации, задают правила и границы реализации процессу- альности (векторности) должного, опреде­ляют горизонт действий. А то, что выходит за пределы этих правил и границ, воспри­нимается как маргинализм, достойный осу­ждения.

Современные консъюмеры не гнушаются идти в ногу со временем, меняя собственные ценности вслед за переоценкой ценностей авторитетным и влиятельным актором. Если раньше у власти стояли одни, то и массы были за них, а если впоследствии власть по­лучили другие, массы переметнулись на их сторону. Такое перевертывание бывает следствием меркантильности и ментально­этической скудности человека, мысль и дей­ствие которого возникают вовне, а не внут­ри, исходят от авторитета, коему следует поклоняться, потому что «так надо».

Конформизм и подхалимство бесчестны, но выгодны тем, кто с их помощью извлека­ет довольно серьезные материальные диви­денды. Они могут в глубине души быть не согласны с политическим курсом, но внеш­не демонстрируют полное согласие и одоб­рение. И стоит только лидерам потерять по­зиции, как их внешне преданные подопеч­ные перестанут быть таковыми и, восполь­зовавшись моментом, ополчатся против них же. Так, потребительски ориентированные представители партии власти, у которых жажда к наживе доминирует над идеалами и принципами, в случае серьезного шатания трона под властным истеблишментом гото­вы будут перебежать на сторону, например, либерального крыла, которое сегодня с не­которой долей успешности оппонирует вла­сти. Они и сейчас, после активизации ми­тингующих либералов, начинают задумы­ваться о возможных переменах в конъюнк­туре и боятся допускать неосторожных ша­гов, лавируя согласно императиву «и нашим и вашим». Многие из них воздерживаются от жесткой критики либеральной оппози­ции, дабы не сжечь мосты; вдруг критикуе­мые займут власть, а критиковать тех, кто в потенциальном смысле может получить серьезные политические преференции, стра­тегически неэффективно. Принципу «на том стою и не могу иначе» здесь нет места. «Люди вступают в сделку со своей сове­стью, и нравственная цена тем выше, чем больше общественные последствия нашего двуличия» [Бодалев, 1994. С. 124]. Тем са­мым попираются настоящие общечеловече­ские ценности. Античный философ Анти- сфен говорил: «Лучше достаться воронам, чем попасть к льстецам. Те пожирают мерт­вых, а эти — живых». А когда его хвалили плохие люди, он сказал: «Боюсь, не сделал ли я чего-нибудь дурного» [Антология ки­низма, 1984. С. 54].

Конформист следует идеологеме: для того, чтобы жить хорошей потребительской жизнью, нужно быть «современным» и при­служивать тому, кто управляет СЕГОДНЯ, а не ВЧЕРА. Ибо счастье забывшего о чести и достоинстве человека зависит от степе­ни его гармонии с внешней средой. Конфор­мист, хоть и демонстрирует преданность властному истеблишменту, в реальности никому преданности не проявляет, и когда власть меняется, он готов кланяться новым, пришедшим на смену прежним, политиче­ским силам, забывая о своей преданности предыдущим. Рука, ранее поглаживавшая партбилет атеистической партии, теперь спокойно крестится, и эту беспринципность особо ярко проявил, например, Н. Михал­ков. Когда человек — неважно, чиновник ли это или заслуженный деятель культуры — всегда рядом с правительством, которое ме­няется, когда взлет его карьеры начался в годы Советского Союза, когда она успешно развивалась в ельцинский период и когда она не теряет себя сегодня, и при этом чело­век не отдалялся и не отдаляется от крем­левских коридоров, нужно говорить не столько о гениальной приспособленности данного субъекта к реалиям дня, сколько о гениальной беспринципности. Хватает обы­вателей, способных устроиться и сделать карьеру при любом идеологическом и поли­тическом режиме, готовых произносить лю­бые лозунги и мировоззренческие формулы,

совершенно не заботясь об их содержании. Главное — не содержание слов, а их эффек­тивность при построении карьеры и напол­нении своей жизни потребительскими бла­гами. Конформист не проявляет преданно­сти душой и сердцем одному конкретному политическому актору, а готов служить любому актору, лишь бы тот имел самый высокий статус и оставался сильнейшим. Приоритет силы для конформиста более значим, чем приоритет идеологии и систе­мы действий. Даже если сильнейший стоит далеко от реализации социального блага, конформиста это не смущает. Поэтому важным для конформиста является не идейно-деятельностная                             направленность

актора, а всего лишь его статус и сила.

Больно смотреть на профессуру, ранее прославлявшую социалистическое мироуст­ройство, а затем ударившуюся в «научное» обоснование необходимости рынка. Только саркастический смех вызывают журнали­сты, «в силу объективных обстоятельств» поменявшие политическую окраску. Что же они делали раньше, почему в 70-х и 80-х не ругали «совок», а в 90-х внезапно обрушили на него всю свою злобу? Боялись, конечно. А потом испугались уже не «совка», а ут­вердившейся нормы, согласно которой ру­гать прежний режим — правило хорошего тона. Вот и поступали в соответствии с пра­вилом, забывая о том, что слова человека чего-то стоят тогда, когда они произно­сятся в условиях, запрещающих эти слова. Критиковать советское руководство сейчас каждый способен, гораздо сложнее это было делать во время существования КПСС. Е. Т. Гайдар ранее заведовал экономическим от­делом журнала «Коммунист» и писал про­славляющие социализм статьи, а потом вдруг, идя в ногу со временем, проявил ка­чества хамелеона, кардинально поменяв идеологию, и в итоге достиг головокружи­тельного карьерного роста.

Безыдейные обыватели представляют со­бой серьезную проблему для общества и страны, так как своей конформностью толь­ко множат зло. Им неведомо элементарное чувство человеческого достоинства — граж­данственность. Послушные, верноподдан­ные приспешники системы живут в мире абсурда и, становясь еще большими «идей­ными» приспешниками, расширяют сферу абсурда. Они думают, что живут в реально­сти, а на самом деле только так думают; они обрекают себя на утрату экзистенциального существования. Они продуцируют симуля- кры… Конформист ищет твердую опору, которую ему обеспечит конформизм, и он ее находит — твердую опору симулякра. Граж­данин, не боящийся говорить о недостатках политического режима, находит зыбкую опору реальности, — пусть зыбкую и шат­кую, но принадлежащую реальности, а не симулякрам. И если нравственные силы вступают в сделку с безнравственными ас­пектами властных решений, они непремен­но превращаются в свою противополож­ность, в которой от первоначальной нравст­венности ничего не остается. Чувство собст­венного достоинства оказывается слабее чувства страха или соблазна перед более заманчивыми перспективами.

Высшим проявлением гражданского дол­га является не преданность по отношению к власти, а, наоборот, стойкость перед ней. Власти выгодно культивировать кон­формизм, поощрять этот вид рабства, созда­вать в массах отвращение к Реальности, не­желание и неготовность встретиться с ней лицом к лицу, выдержать ее пристальный взгляд. Культивирование потребительского конформизма приводит к моральной и ин­теллектуальной ограниченности, деградации сознательной сферы, примитивизации мыш­ления, переориентации внимания от слож­ных и серьезных социальных проблем к су­губо личным, редукции ценностных ориен­таций, развитию эгоизма, падению социаль­но-политической активности.

С. М. Пеунова замечает: «Чтобы сохра­нить в чистоте душу и совесть, лучше стра­дать от острого несогласия с несправедли­востью, чем воспринимать ее равнодушно» [2007. С. 182]. Древнегреческий философ Диоген Синопский считал, что самым пре­красным у людей является свобода слова. Мы же, упомянув Диогена, скажем, что не столько свобода слова как частный элемент свободы вообще, а сама свобода является наивысшей ценностью. Без нее человек ут­рачивает самого себя. И разве нет необхо­димости в свободе на более глобальном уровне, нежели персональный, — на общесо­циальном? Уровень развития общества оп­ределяется количеством свобод, которыми обладают его члены. Э. Фромм к путям так называемого бегства от свободы приписы­вает подчинение вождю и вынужденную конформизацию [1990]. Д. А. Леонтьев во­обще называет конформизм противополож­ностью свободы [2000].

Маниакальная ориентация на выгоду, пресловутый меркантилизм и сугубо мате­риальные потребности как доминирующие психологические особенности заставляют человека поступиться личными убеждения­ми. В наше бесчестное время мало кто руко­водствуется по-настоящему гуманистиче­скими гражданскими интересами. Большин­ство, движимое сугубо личными потреби­тельскими интересами, готово отдать свой голос кому угодно; в качестве единственной зримой ими ценности выступает только то, чем можно наполнить собственный карман. Беспринципных людей, которым чужда лю­бая идеология, достаточно как среди про­стых рабочих, так и среди чиновников. На них и держится существующая социально­политическая система. Их благородство — в лицемерии, их благость — в коленопрекло­нении перед вышестоящим (таким же, как и они) идолом.

Любая форма конформизма граничит с безликостью, стадностью и подчинением авторитету. Причем референтным лицом может выступать как конкретный человек — лидер, так и целая группа. «Власть чьего-то авторитета над нашим сознанием обычно прямо пропорциональна нашей простоте и впечатлительности и обратно пропорцио­нальна интеллекту, — пишет И. А. Шаповал. — Эмоциональность, склонность к сильным переживаниям и аффектам при отсутствии критического мышления обусловливает большую подверженность влиянию автори­тета и подчиняемость ему практически без обдумывания и выбора. Индивидуальность здесь выражается лишь в выборе кумира, а его смена сопровождается и сменой мораль­ных норм» [2010. С. 141].

Полностью здорового общества не быва­ет, всегда и на всех этажах социальной пи­рамиды есть предатели и приспособленцы. Но общество должно уметь избавляться от шлаков. Неспособность освобождаться от шлаков отравляет весь организм. Единст­венное, чего нельзя отравить и парализо­вать, — свободную волю (здорового) челове­ка.

Д. Ольшанский наделяет индивида массы такими характеристиками, как анонимность и отсутствие сознательной личности, сни­жение рациональности и интеллектуально­сти, стремление к осуществлению внушен­ных идей, ориентация индивидуальных мыслей и чувств в направлении массовых, что уже есть гиперконформизм [2001]. Че­ловек по-настоящему живет не тогда, когда достигает расположения начальства, полу­чает зарплату, уделяет внимание своим до­рогим «игрушкам» и различным гаджетам — не в эти моменты избытка жизни. Человек живет тогда, когда не только думает по со­вести и долгу, но и поступает соответст­вующим образом. Смелость, готовность взять на себя риск означает полноценную и полнокровную жизнь. Человек живет в по­граничных ситуациях, когда его бытие встречается с ничто, с чистой аннигиля­цией.

Конформисты, ницшеанские «последние люди», комфортно чувствующие себя в ус­ловиях своей конформизации, ощущают из­быток жизни, что парадоксальным образом указывает на ее отсутствие. Они наслажда­ются собственным уничтожением. В. Франкл справедливо называл конформизм и тотали­таризм двумя следствиями экзистенциаль­ного вакуума, следствиями утраты смысла жизни и осмысленности бытия [1990]. Та­ким образом, в конформизме вместо экс­пликации чего-то позитивного для развития личности усматривается лишь процесс слияния с мнением молчаливого большин­ства.

Потребительски мыслящий конформист не пытается стать выше себя, не принимает ценность личностного развития. Интеллек­туально-духовный путь развития представ­ляется ему тупиковым и совершенно не­нужным, так как он не облегчает достиже­ния желаемых ценностей. В этом заключа­ется вульгарность конформно-потребитель­ского сознания. Конформист может пони­мать свою косность и ограниченность, но это понимание не стимулирует его к само­совершенствованию, не придает ему моти­вацию к этому благородному процессу. Единственное, к чему оно ведет, это к про­буждению ненависти к «другим», отличаю­щимся от масс (согласно Х. Ортеге-и- Гассету, масса ненавидит все отличное от нее [2000]). Представляется, что за этой не­навистью и озлобленностью зачастую скры­вается обычная зависть к тому, кто лучше, благородней, умнее и утонченней. В итоге соприкосновение малообразованного и эс­тетически неразвитого человека с высокими культурными образцами, не являющимися на сегодняшний день культовыми, может вызвать реакцию отвержения, отвращения и непонимания. Презрительное отношение масс к той культуре, высот которой их мышление не достигает, поддается сугубо психологическому описанию (чувство общ­ности с себе подобными как «своими» с од­новременной ненавистью к «другим», ре­зультат некоего вытеснения осознания сво­ей интеллектуально-эстетической неполно­ценности), но при этом лишено четких оснований, которые могли бы обеспечить ему право на существование.

Если феномен конформиста-потребителя становится широким и всепоглощающим, то закономерным образом общество массифи- цируется, а культура становится однообраз­ной. Если же происходит демассификация индивидов, то на более масштабном уровне население тоже демассифицируется, что приводит к усложнению и многообразию культурного потенциала данной социальной среды. И лишь степень развития на данный момент (актуальный уровень) и стремление к саморазвитию в дальнейшем (потенциаль­ный уровень) субъектных качеств — сущно­стная автономность, осознанный характер жизнедеятельности и целостность мировоз­зренческой позиции (см.: [Ильин, 2010]), — являются неким гарантом подлинности как отдельного субъекта, так и присущей ему общности, усиливающим возможность про­тивостояния внешнему давлению и манипу- лятивным воздействиям. Данные качества в своей совокупности дают человеку возмож­ность осознать себя в окружающем мире, определить свою сущность в качестве эле­мента мира и социальных систем, наделяют способностью к рефлексии, к формирова­нию собственной картины мира и ценност­ных ориентаций. Человек, стремясь сохра­нить свою субъектность, старается противо­стоять слиянию с массами, т. е. реализует негэнтропийный механизм своего развития, который характеризуется в синергетике так: сложная нелинейная система эффективно противостоит разрушительному действию хаоса только в том случае, когда она нахо­дится вдали от равновесия по отношению к окружающей среде, т. е. не сливается с внешней массой. А состояние равновесия со средой, по замечанию Н. М. Калининой, равнозначно смерти [2003]. Конечно, в слу­чае изучаемого нами явления — конформной массы — смерть стоит понимать не в прямом (физическом) смысле, а скорее в психологи­ческом, культурном и социальном.

Консъюмеры только думают, что посту­пают в соответствии со своей субъектной позицией, а на самом деле они детермини­рованы внешними обстоятельствами. При­чем детерминировано не только их поведе­ние, но и мышление. Субъектная позиция представлена в активно-избирательном, инициативно-ответственном, преобразова­тельном отношении личности к самой себе, к действительности, к миру и жизни в целом [Блиева, 2007]. А. Назаретян с удивлением отмечает, что люди постсоветского времени, подвергшиеся принуждению проголосовать в поддержку какого-то кандидата, нисколь­ко не возмущались сложившейся ситуацией, а скорее наоборот, радовались, что их изба­вили от ответственности выбирать и сдела­ли все за них [2005]. Ответственность обыч­но гнетет, и человек стремится избежать ее, а вместе с тем избежать свободы в принятии решений.

«Внешняя свобода требует внутренней упорядоченности и определенности, а жизнь в условиях несвободы необходимо ведет к когнитивным нарушениям. С другой сторо­ны, любые нарушения когнитивной иерар­хии должны быть компенсированы несвобо­дой. Более конкретно: наша гипотеза состо­ит в том, что незрелость, деформации и рас­пад когнитивной иерархии вызывают состояние неопределенности, которое мо­жет быть компенсировано опорой на внеш­ние иерархические организованные струк­туры. Внутренний порядок может быть заменен только внешним порядком, иден­тичность — преданностью, когнитивная ие­рархия — социальной иерархией, вера в муд­рость начальства и любовь к многоуровне­вым бюрократическим структурам компен­сируют неопределенность, неуверенность и непонимание, которое вызывает во многих людях состояние свободы» [Каган, 1989]. Описанные в этой большой цитате феномен безответственности и свойственная ему ориентация на внешние (партия), а не на внутренние (Я сам) инстанции, авторы на­зывают деиндивидуацией. Термин «субъект политической жизни» исчерпал себя, если говорить о конформно настроенных массах. Сознательность утрачивается под прессин­гом красивой рекламной манипулятивности. Субъектность утрачивается под прессингом рекламных апелляций к «грамотному и знающему» большинству и к атомизирую- щей личность культуре потребления. Да и ни о какой активности не может идти речь, когда, например, представители правящей партии оказывают давление на сотрудников различных учреждений, и большинство со­трудников переходят в партийные ряды. Ак­тивность есть, но бессубъектная, бессозна­тельная и безызбирательная. А это уже не активность. Именно послушность как след­ствие отсутствия самостоятельного крити­ческого мышления, по свидетельствам мно­гих авторов (см.: [Поппер, 1992]), — оплот тоталитаризма, его основание. А. А. Гусей­нов справедливо замечает, что конформ­ность, смирение и пассивность не оппони­руют насилию, а только его дополняют и усиливают [1992].

«Так называемое этическое поведение среднестатистического человека настолько конвенционально, что это скорее конвен­циональное поведение, нежели по-настоя­щему этическое, такого рода поведение не основывается на внутренних убеждениях и принципах, это не более чем бездумное сле­дование общепринятым нормам» [Маслоу, 2000а. С. 191]. Таким образом, гиперкон­формизм, безоценочное следование за со­мнительным лидером присуще именно обы­вателю, среднестатистическому человеку. Самоактуализированный человек, в отличие от него, способен восстать против условно­стей и невежества, не скрывая своего недо­вольства, и тем самым проявить свое Я, субъектную позицию. Его контакты с внеш­ним миром, предъявляющим свои конвен­ции и правила игры, «определяются прежде всего желаниями и планами самореализую­щейся личности, а не давлением окруже­ния» [Маслоу, 2000б. С. 216]. А «среднеста­тистический человек зачастую не имеет ни малейшего представления о том, что он представляет собой на самом деле, чего он хочет, что он думает, какова его точка зре­ния» [Там же. С. 192]. Человек, которому такое значение придает А. Маслоу, спосо­бен отстоять свою автономность и незави­симость, чем он и отличается от бездумного конформиста.

Пока народ, погруженный в свои идеали­стические мечтания и потребительскую суе­ту, предпочитает воздерживаться от обще­ственно-политической активности, власть имущие будут продолжать пользоваться его пассивностью. Буквально пригвожденные к своей рубашке, дому, кошельку, эмигриро­вавшие глубоко в частную жизнь, капиту­лировавшие в дискурсивную практику по­требительских удовольствий, консъюмеры не позволяют себе заботиться о более гло­бальных вещах. Они не умеют соизмерять собственные ценности и необходимые ас­пекты сосуществования с природой и обще­ством. Погруженные в меркантилизм ауто- референтности (замкнутость на себе), увле­ченные собственной карьерой, плотскими развлечениями, техническими гаджетами, семейными проблемами, взаимоотношения­ми с друзьями, шопингом, они продолжают разводить в стороны понятия «личное» и «политическое», совершенно не задумыва­ясь о том, что эти явления взаимосвязаны. В желании обеспечить себе индивидуаль­ную стабильность путем непротивления злу, обывательские массы проявляют политиче­скую индифферентность и впадают в самый настоящий солипсизм. Находясь в болоте примитивного обывательского счастья, они наивно полагают, что так оно и должно быть. Отдавая право какому-нибудь высо­костоящему господину самолично наводить порядок в стране и освобождая этого госпо­дина от общественного контроля (путем невмешательства в политические дела), консъюмтариат вручает ему не только свои надежды и право на контроль за правитель­ством, но и право на волюнтаризм, сопря­женный с антинародными решениями. Об­щество становится гражданским только тогда, когда составляющие его люди кол­лективно отстаивают свои гражданские права.

Человек становится именно тем, кем хо­чет стать. Ему дано право выбора, которым он сознательно или бессознательно пользу­ется. Но можно отказаться от выбора (тем самым — отказом — его совершив) и обречь себя на безответственное существование, отдавшись внешним тенденциям — моде, квазиидеалам и т. д. Ведь «плыть по тече­нию» — тоже выбор, принятие решения не принимать больше никаких решений. Ино­гда необходимо по-интеллигентски искать ценное, существенное и первостепенное не в устоявшемся, а в маргинальном, и тем самым потрясать убеждения повседневной потребительской практики, призывать в условиях постмодернистской аксиологи­ческой безмерности искать и находить меру.

Интеллигент — более широкое понятие, чем интеллектуал, характеристики которого сводятся в основном к наличию высшего образования и широкого кругозора. Вообще, эти термины обычно не разделяются; как интеллектуалом, так и интеллигентом не­редко называют любого человека, имеюще­го высшее образование. Человек вполне может сочетать образованность и ученость с бескультурьем, хамством, аморализмом, мещанством, стремлением добиться карье­ры любой ценой и с другими подобными «качествами»; его едва ли следует считать интеллигентным. Он может называться ин­теллектуалом — в том числе одомашненным и прирученным борцом за права корпора­тивной элиты, умным и послушным помощ­ником, готовым подписаться под чем угод­но, и при этом уверенным в чистоте своей совести. Интеллектуалу «позволительно» быть ангажированным не совестью и граж­данственностью, а властью и личными карь­еристскими амбициями. Вместо интелли­гентского поиска смысла он осуществляет использование смыслов. Он даже может об­ладать самыми высокими титулами и почет­ными званиями, а на поверку вместо цвета нации представлять собой ее отброс. Такие «интеллектуалы обеспечивают легитим­ность строя, выступая своеобразными га­рантами презентабельности власти в самых различных дискурсах, формирующих кон­туры общественного тела» [Скиперских, 2011. С. 32]. Они создаются самой системой, что в обязательном порядке накладывает отпечаток на содержание их посылов широ­кой аудитории. Они занимаются «научным» обоснованием правильности и эффективно­сти политического курса, каким бы уродли­вым он ни был. Сообщество таких людей скорее заслуживает название «интелли­гентщина». Хоть и считается, что потреби­тельство стоит далеко от интеллектуализма, это не всегда так. Консъюмтариат и когни- тариат встречаются в таком интеллектуале. Но высказанные максимы не означают, что интеллектуалам, в отличие от интеллиген­тов, обязательно чужды моральные, нравст­венные и этические качества.

Интеллигент призван совмещать в себе интеллект и духовность, ум и совесть. Гра­жданин и интеллигент — не синонимичные понятия, так как гражданственность отлича­ется большей широтой, чем интеллигент­ность. Гражданином может быть не «духов­ный интеллектуал», т. е. интеллигент, а че­ловек со средним уровнем интеллекта, представитель неинтеллектуальной профес­сии, простой рабочий, которому не чужды нравственные чувства и глубокое осознание ответственности за свой народ и за полити­ческий режим. Здоровое, не-конформное и не-потребительское общество необязатель­но состоит только из интеллигенции, но оно обязательно состоит из граждан (в отличие от общества, состоящего из конформистов, потребителей, масс), а потому именуется гражданским. Конечно, любая типологиза- ция страдает высоким уровнем обобщенно­сти и теоретичности.

Умственные способности интеллектуа­лов используются как во благо, так и во вред — в зависимости от направления их во­ли или воли того, кому они служат. Ж. Делез вслед за Ф. Ницше критикует так назы­ваемого философа-послушника, хранителя общепринятых ценностей,                 «публичного профессора», прислушивающегося к нера­зумным требованиям разума — государству, религии и расхожим ценностям [Делез, 2001]. Интеллигенция составляет необходи­мый потенциал для появления гражданского общества. Гражданское общество — то об­щество, где не только существует нормаль­ная интеллигенция, где у нее есть жизнен­ные перспективы, но и то, где она имеет право высказываться, не боясь ничего, где она проявляет социальную активность и чувствует свою ответственность за судьбу общества. В России крайне узка по числен­ности та прослойка общества, которую сле­дует именовать интеллигенцией. Она не яв­ляется ключевой группой, формирующей общественное сознание. В обществе, где рынок и культура потребления имеют на­столько сильное влияние, нельзя говорить ни о качественном образовании, ни о прояв­лениях гражданственности. Потребитель­ский индивидуализм является барьером для широкого распространения социально ори­ентированных качеств, вкупе составляющих концепт «гражданственность».

Постсоветское государство в большей степени занимается не производством, а пе­рераспределением и присвоением произве­денной продукции, и при этом ввергает себя в беспредельный гедонизм. Исходя из этого, можно сказать, что перестроечная револю­ция была буржуазно-консъюмтаристской. Слой «новых русских», включающий в себя также новоявленную чиновничью когорту — это консъюмтариат, преимущественно кор- румпированый, ликвидировавший произ­водство и обогатившийся за счет народа. Получается, культура потребления господ­ствует, условно говоря, на двух уровнях со­циальной лестницы — на уровне народа, ко­торый, руководствуясь потребительской послушностью, проявляет политическую пассивность, и на уровне истеблишмента, который, пользуясь пассивностью народа, позволяет себе реализовывать потреби- тельски-гедонистические интересы. Про­шлые эпохи ознаменовали себя в том числе великими именами интеллигентов, талант которых позволил совершать рывки в тех­нике, науке, сфере художественного творче­ства. Сегодняшняя эпоха, отбросив интел­лигенцию на периферию социального бы­тия, формулирует имена сверхбогачей, на­деленных не талантами, а туманными биографиями происхождения своих бо­гатств. Социально необходимые эталоны исчезли, и на привилегированный трон сели деятели шоу-бизнеса, чиновники и олигар­хи. Такая подмена эталонов и образцов яв­ляется серьезным барьером для претворения в жизнь декларируемой модернизации, по­скольку всякий прорыв в любой области лежит прежде всего на плечах не послуш­ных конформистов, а творческой интелли­генции. Только развитие индивидуального сознания поможет в борьбе с культурой по­требления и политическим конформизмом.

Список литературы

Антология кинизма. М.: Наука, 1984. 400 с.

Блиева Ф. Б. Формирование профессио­нальной субъектной позиции у будущих специалистов по физической культуре и спорту: Автореф. дис. … канд. пед. наук. Майкоп, 2007. 20 с.

Бодалев А. А. О взаимосвязи общения и отношения // Вопр. психологии. 1994. № 1. С. 122-127.

Булавка Л. Пролетарская культура: куль­тура для пролетариата? // Теоретический и общественно-политический журнал «Аль­тернативы». 2011. № 4. С. 54-65.

Гусейнов А. А. Этика ненасилия // Вопр. философии. 1992. № 3. С. 72-81.

Делез Ж. Ницше. СПб.: Axioma, 2001. 186 с.

Ильин А. Н. Субъект в массовой культуре современного общества потребления (на материале китч-культуры): Моногр. Омск: Амфора, 2010. 376 с.

Каган М. С., Эткинд А. М. Индиви­дуальность как объективная и субъективная реальность // Вопр. психологии. 1989. № 4. С. 5-15.

Калинина Н. М. Проблемы глобального мира: утрата и обретение смысла // Вызовы современности и ответственность философа: Материалы Круглого стола, посвящ. всемирному Дню философии. Кыргызско­Российский Славянский университет / Под ред. И. И. Ивановой. Бишкек, 2003. С. 20­32.

Леонтьев Д. А. Психология свободы: к постановке проблемы самодетерминации личности // Психологический журнал. 2000. Т. 21, № 1. С. 15-25.

Маслоу А. Мотивация и личность // Пси­хология личности в трудах зарубежных психологов / Сост. и общ. ред. А. А. Реана. СПб.: Питер, 2000а. С. 180-191.

Маслоу А. Психология бытия // Психоло­гия личности в трудах зарубежных психоло­гов / Сост. и общ. ред. А. А. Реана. СПб.: Питер, 2000б. С. 192-218.

Назаретян А. П. Психология стихийного массового поведения: толпа, слухи, полити­ческие и рекламные кампании. М., 2005. 160 с.

Ольшанский Д. В. Основы политической психологии. Екатеринбург: Деловая книга, 2001. 496 с.

Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Ортега-и-Гассет Х. Избр. тр. М.: Изд-во «Весь Мир», 2000. С. 43-163.

Пеунова С. М. «Вся власть — народу?» (Исповедь современника). Самара: Изд. дом Светланы Пеуновой, 2007. 368 с.

Поппер К. Открытое общество и его враги. М.: Феникс, Междунар. фонд «Куль­турная инициатива», 1992. Т. 1: Чары Пла­тона. 448 с.

Реутов Е. В., Колпина Л. В., Реутова М. Н., Бояринова И. В. Эффективность соци­альных сетей в региональном сообществе // Социс. 2011. № 1. С. 79-88.

Скиперских А. В. Дискурс политической власти в сказочном тексте: приглашение к медленному чтению. Герменевтические этюды. Елец, 2011. 211 с.

Тощенко Ж. Т. «Старая» и «новая» ин­теллигенция: современные реалии // «Но­вая» и «старая» интеллигенция: общее и особенное / Под ред. Ж. Т. Тощенко; ред.- сост. М. С. Цапко. М., 2012. С. 15-26.

Франк. В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. 368 с.

Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Про­гресс, 1990. 272 с.

Шаповал И. А. Мифология и идеология созависимости в российской постсовремен­ности // Интеллигенция и идеалы россий­ского общества: Сб. ст. / Под ред. Ж. Т. Тощенко. М., 2010. С. 137-149.

Ильин А.Н. Взаимосвязь психологии потребления и политического конформизма // Вестник НГУ. Серия: Психология Т. 7, выпуск 1, 2013. С. 58-68.