Аннотация. В статье раскрывается сущность идеологии и практики неолиберализма. Автор доказывает, что радикальные рыночные реформы являются деструктивным феноменом для социальной сферы. Отмечается противоречие между деструктивной сущностью неолиберализма и его вполне положительным восприятием в общественном сознании. Неолиберализм как идеология имеет позитивную коннотацию в массовом сознании, причина чего — положительный имидж предшествовавшей ей идеологии либерализма, на котором последующая идеология зарабатывает себе символический капитал. Отдельный акцент сделан на том, как апологеты неолиберализма путем псевдоинформационного воздействия продвигают данную идеологию, пытаясь «минус» выдать за «плюс». Для этого осуществляются различные приемы: подмена понятий, «расчистка» понятий и т.д. Автор концентрирует внимание на псевдоинформационном продвижении идеи гибкого рынка труда, которая вполне согласуется с неолиберальной идеологией.
Ключевые слова. Неолиберализм, гибкий рынок труда, псевдоинформационное воздействие, эвфемизм.
Современную либеральную идеологию и практику правильней называть неолиберализмом из-за имеющихся значимых отличий от «прежнего» либерализма. И даже если в целях простоты изложения не всегда используется приставка «нео», встречающееся слово «либерализм» обычно по умолчанию следует понимать как «неолиберализм».
Классический либерализм имеет заслуги борьбы против засилия церковных порядков, бюрократизма, неравенства сословий, политической цензуры и тоталитаризма. Он пропагандировал неотъемлемость свободы отдельной личности, свободу волеизъявления, выборность власти, свободу собраний и печати, неприкосновенность частной жизни и собственности, верховенство закона и равенство всех перед законом, обязанность государства защищать права личности, достоинство человека. В свое время либеральная идеология показала свою прогрессивность против привилегированной феодальной аристократии и выстроенных ею порядков, которые сковывали свободу человека.
Неолиберализм имеет мало общих черт со своим предшественником. Классический либерализм находил пути расширения свободы личности, но заботился о социальной ответственности, о том, чтобы личная свобода не оказывала деструктивного воздействия на состояние социума. Современный либерализм выступает за расширение в основном экономической свободы, без оглядки на социальную безопасность и общественную справедливость.
Тем не менее эта идеология по-прежнему является обладателем серьезного символического капитала, она притягивает симпатии и ассоциируется с защитой прав и свобод в позитивном смысле этого слова. Термин «либерал» настолько закрепился в массовом сознании, что сохранил положительно воспринимаемое значение, превратился в некий бренд, в точку притяжения позитивных эмоций. Он имеет на практике совсем иное наполнение, чем представления о нем. Здесь мы видим проблему терминологии, когда термин в сознании общества утрачивает свое истинное значение.
Верно подобранная терминология, отличающаяся позитивным имиджем, выступает эффективным средством (псевдо)информационного воздействия на сознание масс. Использование определенных терминов вызывает у реципиентов положительные эмоции, расширяет лояльную аудиторию, что происходит несмотря на отсутствие связи с действительным смыслом термина. Несмотря на дискредитацию неолиберализма, осуществленную на эмпирическом уровне (разрушительный результат неолиберальных реформ в России и во многих других странах), таковая дискредитация не была осуществлена на всеобщем ментальном уровне. В России по-прежнему огромное число политиков, ученых, писателей, бизнесменов продолжают тиражировать идеи приватизации госсобственности, минимизации функций государства и т.д. И они находят в обществе немалый сегмент сочувствующих. К тому же неолиберализм притягателен, поскольку его превозносят зачастую успешные люди, и массы, которые хотят на них равняться, стараются заимствовать образ жизни и образ мысли своих кумиров.
Многие люди сильно удивляются, когда им рассказывают о действительной сути современного либерализма. Как заметил Жан Бодрийяр, «…слово «либерализм» сразу тянет за собой целую цепь представлений прошлого, но когда-то было проективно и прогрессивно понятие «либерализм», а в настоящий момент это характеризует только определенную операциональную систему, которая создана» [8, с. 183]. Наверное, все- таки не только определенную операциональную систему, но тем не менее. Закрепившееся в массовом сознании положительное отношение к либерализму, исходящее из его теперь уже неверного значения, выгодно апологетам неолиберализма.
Защитники неолиберальной системы апеллируют к ценностям, за которые выступал классический либерализм. Однако данная апелляция происходит лишь на словах. Ведь для продвижения в общественное сознание любой идеологии необходимо делать отсылки к неким ценностям, которые находят положительный отклик у социального большинства. Для этого приходится о чем-то недоговаривать, подменять понятия, использовать идеологические фальсификации. В ином случае вредная для общества (и особенно для не самых высших классов) идеология не приживется, не будет «адекватно» восприниматься. Поэтому адепты неолиберализма утверждают, что их система идей защищает человеческое достоинство, инициативу, самостоятельность, предприимчивость, свободу. Согласно их словам, именно данная идеология является единственным и наиболее подходящим средством защиты демократии, свободы выбора, обеспечения прав человека. Конечно, едва ли кто будет защищать тоталитарные формы правления, ограничение свободы слова, грубое вмешательство бюрократии в жизнь и в духовный мир человека. Почти любой здравомыслящий человек выступает за личную свободу против несвободы, за выбор против его отсутствия, за право против бесправия. На этих укорененных в общественном сознании ценностях неолиберализм обеспечил себе идейную гегемонию (если использовать термин Антонио Грамши).
Апологеты неолиберализма, совершая манипуля- тивную идеологизацию, продвигают под видом всеобщего блага совсем иной «продукт». Стоя на защите интересов меньшинства, они акцентируют внимание на благе для большинства от своего проекта.
Неолиберализм представляет собой идеологию, выступающую за приватизацию государства. Речь идет о минимизации роли государственных учреждений во всех сторонах жизни общества и об открытии путей для свободы капитала. Этот тезис выступает некоторым господствующим, значемым для неолиберализма. Капитал активно оберегается неолиберальной идеологией и практикой, которая защищает его наступление на труд. Неолиберализм предполагает свободу торговли, открытие экономики для внешнего влияния, снижение налогов, приватизацию предприятий, сокращение расходов на социальную сферу. Приватизация вызывает сокращение бюджета и урезание социальной сферы, которую, по мнению неолибералов, следует сводить к минимуму.
Неолиберальные меры сопряжены с ликвидацией общественной собственности: пенсии, льготы для малообеспеченных слоев населения, доступные здравоохранение и образование и т.д. Медицина и образование переводятся из государственной сферы в частную. Гарантии занятости, обеспеченное достойным прожиточным минимумом право на жизнь, социальноэкономическая защищенность нивелируются, поскольку представляются недопустимыми издержками для капитала. Трудовые права аннигилируются, замещаются так называемым гибким рынком труда, социальная защита — личной ответственностью. Опорой может быть только личное богатство, и если его нет, то пропадает и опора/защита. Аналогичная судьба затрагивает право на доступ к культуре и к политическому участию. Когда культура коммерциализируется, трудно говорить о свободном доступе к ней. Когда могут избираться только те, кто имеет деньги на предвыборную кампанию (и в целом проявляют лояльность к господствующей системе), становится очевидным серьезное ограничение политического участия.
Неолиберальная идеология проповедует сверхмонетаризм, то есть трансформацию различных общественных ресурсов, в том числе природных, в объект купли-продажи. Всячески раздвигаются рыночные рамки, когда уже не остается практически ничего, что не превратилось бы в объект контрактных отношений.
Неолиберализм пропагандирует отход от культурнонравственного цензурирования СМИ и коммерциализацию культурной сферы. С его точки зрения, не нужны никакие «избыточные», то есть рыночно необоснованные функции, которые могут выполнять медицина и образование. На социальную периферию помещаются «нерыночные» группы населения. При этом содержится весьма большой штат нерентабельных с точки зрения монетаризма силовых структур. Но лишь на первый взгляд мы видим здесь парадокс. Эти структуры выполняют не собственно рыночную, но защищающую сложившееся положение дел функцию. Чем серьезней продвигаются неолиберальные реформы, тем выше уровень социально-экономического расслоения, шире обеднение людей, а значит, выше градус социальной напряженности. И силовики занимают позицию между властью и олигархатом, с одной стороны, и народом, с другой. Они защищают первых от вторых. Поэтому на педагогах, врачах, ученых, инженерах экономят больше, чем на полицейских.
Монетаризация и коммерциализация, эффективность, рентабельность, гибкость, конкуренция (доходящая до ожесточенной борьбы всех против всех) — основные ценности неолиберализма, которые не просто не дополняют собой, а противостоят социально значимым ценностям защищенности, стабильности в труде, росте народного (а не корпоративного) благосостояния.
Распространенный рыночный эвфемизм — «гибкий рынок труда». Либералы заявляют о своем стремлении защищать права человека и вообще о правозащитно- сти как имманентном свойстве неолиберальной идеологии. Однако именно ряд социальных прав она решительно отменяет. Самое фундаментальное из них — право на труд и на достойный заработок. Еще Карл Маркс отмечал, что респектабельное понятие «свобода труда» означало вынужденность детей моложе 13 лет работать наравне со взрослыми [6].
Благодаря «гибкому рынку труда» нейтрализуются такие права трудового коллектива, как: выбирать в руководящие органы предприятия своих представителей с правом вето на принимаемые решения (или утверждать наблюдательные советы, где пропорционально представлены рабочие и собственники), обеспечивать относительное равенство в том числе борьбой с демпингом со стороны трудящихся (и бесправных) мигрантов, устанавливать контроль над предприятием в случае его банкротства, требовать возместить невыплаченную зарплату акциями предприятия, создавать независимые профсоюзы (с которыми руководство обязано согласовывать свои решения), требовать определенного соотношения зарплат между наименее оплачиваемыми сотрудниками и руководителем. К этому же списку следует добавить право трудового коллектива градообразующего предприятия выдвигать своих представителей на местных выборах.
На нормальном языке «гибкий рынок труда» сопряжен с максимизацией прав работодателя и минимизацией прав работника, ростом рисков для трудящегося, переводом трудовых договоров в состояние краткосрочности, отменой гарантий по трудоустройству, лишением рабочих стабильности и уверенности в будущем, снижением зарплат и социальной защиты. Капиталу не нужны трудовые кодексы, нормы минимальной оплаты труда, социальный пакет, обязанность предоставлять отпуск по болезни и т.д. — вот все эти явления отменяются или частично упраздняются как издержки.
«Гибкий рынок труда» предполагает облегчение найма и увольнения работников, перераспределение прибыли в пользу капитала и усиление контроля за трудящимися. Защита работодателя выглядит приоритетней защиты работника. Профсоюзы сталкиваются с мощным давлением и теряют свою силу. Перед собственниками предприятий расширяются возможности для увольнения работников. Перед работниками сужается спектр возможностей для оказания влияния на собственника. Неолиберальный «гибкий рынок труда» в конечном счете сопряжен с ростом прекариата как совокупности трудящихся, переведенных с постоянной на временную работу и лишенных всяких трудовых гарантий и уверенности в завтрашнем дне — в том, что он вообще будет трудовым. Такую неуверенность, нестабильность и ненадежность А. Грамши справедливо называл слишком большой авантюрностью обыденной жизни [2].
Тот же переход труда на краткосрочно-контрактную основу является дисциплинарной технологией, поскольку повышает среди работников послушность (и даже раболепие) — ведь после окончания непродолжительного срока найма работодатель может на вполне законных основаниях отказаться от продления контракта с работником, не утруждая себя объяснениями. В кризисных случаях с сокращением сталкиваются простые служащие, а представители администрации сохраняют за собой рабочие места — даже если их деятельность бесполезна или вредна для функционирования предприятия или экономики как таковой. Так, уличенные в мошенничестве топ-менеджеры, деятельность которых приводит компанию к краху, выписывают себе значительные бонусы и оставляют за бортом не то что премий, а рабочего места большое число подчиненных, переводя их в статус бывших подчиненных. «А тем временем пролетаризация нижних слоев буржуазии на зарплате сопровождается иррационально огромным увеличением вознаграждений для топ-менеджеров и банкиров. Столь высокие бонусы для них кажутся экономически иррациональными — особенно если учитывать, что, согласно недавним исследованиям, их размер обратно пропорционален успешности компаний» [3]. С одной стороны, наблюдается такая безответственность со стороны топ-менеджмента. С другой стороны, сохраняется система потогонного производства, где царят нечеловеческие условия труда, угроза для здоровья и жизни, унижение работников, сверхэксплуатация (в том числе детского труда), крайне низкие зарплаты, полное отсутствие защищенности труда. Следовательно, «гибкий рынок труда» оказывается совокупностью социально-трудовых условий, которые закрепляют и усиливают неравенство (социально-экономический аспект) и несправедливость (морально-этический аспект). Максимум «гибкости», то есть отхода от постоянной занятости, увеличивает безработицу, бедность и трудовое бесправие.
В общем, пропагандирующие «гибкий рынок труда» политики предлагают отказаться от оставшихся форм поддержки рабочих и их прав. Эти инициативы реализуются, сопровождаясь благопристойными фразами об эффективности, модернизации, росте ВВП и пр. Однако рост экономики совсем необязательно сопряжен с усилением социально-экономического равенства, повышением зарплат или расширением системы социального обеспечения.
Соответствующие лоббистов утверждают, что их политическая программа предоставит людям дополнительные возможности взять на себя ответственность за индивидуальную судьбу и воспользоваться свободой выбора. Иными словами это означает: мы лишаем вас гарантий существования и социальной поддержки, четких трудовых (и жизненных) перспектив, но предлагаем в этом лишении увидеть благо, новые возможности и свободу выбора. Постоянное чувство неуверенности в завтрашнем дне, трудовая неустойчивость, зависимость от краткосрочных контрактов, отсутствие трудовых прав и гарантий — все это представляется в качестве перманентной возможности делать выбор, развивать личный профессионализм, освободиться от изнуряющего трудового постоянства, стать ответственным, активным и готовым рисковать. Слово «возможность» здесь совсем неуместно, но выступает эмоционально положительным рекламным оборотом.
Гибкость означает пластичность, способность трудового рынка подстраиваться к нуждам капитала. Имеется в виду одностороннее приспособление. Не предполагается адаптации капитала к нуждам трудящихся, к постоянно растущей минимальной зарплате, к налоговым отчислениям, к обязательному снижению рабочей недели, к социальным выплатам и т.п. Похоже в качестве конечного результата придания рынку труда гибкости следует воспринимать нормализацию потогонных предприятий, где люди (в том числе дети) трудятся по 12-14 часов в сутки, не имея совершенно никаких прав.
А того, кто противится гибкому рынку труда и другим «возможностям», которые «любезно» преподносятся неолиберализмом, легко обвинить в ригидности, инфантильности, догматичном неприятии новых возможностей, «бегстве от свободы». Аналогичным образом людей, которые выступают против разрушающих семью ювенальных законов, совершенно необоснованно именуют сторонниками насилия в семье, архаичными патерналистами, защитниками неравноправия и апологетами жестоких наказаний. Здесь мы видим типичные подмены понятий, использование которых характерно для современного (псевдоинформационного общества, социума массированной пропаганды.
Понятие «гибкий рынок труда» занимает свое место в целом ряду эвфемизмов, которые устроители неолиберального мирового порядка используют в своих пропагандистских целях. Приведем некоторые из этих нелегитимных репрезентаций. Под презентабильным термином «свободный рынок» (и «свободная торговля») понимается экономическое мироустройство, где польза будет приноситься итак наиболее сильным акторам мировой политики, то есть архитекторам этого рынка — за счет самых слабых. Это понятие означает открытие экономик независимых стран для транснационального капитала. Наиболее частый результат этого — спад в экономике, ликвидация неконкурентоспособных секторов, ухудшение социально-экономического положения населения. Другой распространенный эвфемизм — «гуманитарная интервенция». Так американский истеблишмент и подвластная ему мировая пресса называет захватнические военные операции США и их союзников. Еще для них выдумали названия: «гуманитарный милитаризм», «военный пацифизм», «стабилизация региона», «мирная агрессия» или «гуманистическая интервенция». В свое время Вашингтон активно поддерживал создание в Латинской Америке террористических организаций (парамилитарес), которые пытали, похищали и убивали людей только за то, что они проявляли малейшее несогласие с неолиберальной политикой, проводимой откровенно фашистскими диктатурами. Данные организации именовались антитеррористическими, и это наименование — очередной похожий эвфемизм. По аналогии политический класс современной Украины и поддерживающий их Запад именуют антитеррористической операцией террористические действия в отношении народа Донбасса.
Также и понятие «противоракетная оборона» — еще один эвфемизм, поскольку применительно к США слово «оборона» означает «нападение»; на это указывают не антиамериканские идеологические догмы, а реальность американской истории. В свое время принудительной урбанизацией и модернизацией называлось истребление деревень во времена вьетнамской войны, а освобождением вьетнамцев от коммунизма именовали саму войну.
Понятие «политическая глобализация» означает политическую гегемонию на мировом уровне меньшинства против интересов большинства. Мировым сообществом именуют совокупность глобальных акторов, которые осуществляют неоколониальное закабаление мира под знаменем неолиберализма. «Общечеловеческим достоянием» называют ресурсы, которые должны находиться в руках не человечества, а наиболее влиятельных сил человечества. За словосочетаниями вроде «благородное лидерство» и «развитие демократии в мире» целенаправленно скрывают американский империализм. Термин «глобальная стабильность» предполагает эксплуатацию транснациональным капиталом целых стран и народов. Защитой детских прав (очередное эмоционально привлекательное понятие) называют проект по разрушению семьи. Зверским пыткам (например, которые используются американскими спецслужбами применительно к подозреваемым в терроризме) дается тоже этически гнусное наименование — «допрос с пристрастием». Ален Бадью вспоминает миф о «правах человека», который справедливо называет реакционным; этот миф на словах пропагандирует отказ от всякого насилия, а в реальности разжигает полицейский произвол и развязывает войны [1]. Так и есть: в неолиберальных государствах нередко жестоко подавляются акции протеста, а инакомыслящие преследуются (особенно это заметно в наше время в США, Европе и России), хотя политики непрестанно вещают о правах человека.
Часто диктаторы называют выстроенный ими режим демократическим. Получившие власть в России после развала СССР рыночники (ориентированные в своих действиях на чикагских советников) разграбление народной собственности олигархами называли рынком и придавали этому термину респектабельный вид, а развившуюся манипуляцию массовым сознанием подменяли терминами: «свобода слова» и «демократия». Также демократией называют власть олигархического и компрадорского меньшинства. Свобода для либералов — это зависимость от рынка. Фашистом либеральный новояз именует противника рынка. В последние годы российские реформаторы осуществляют огромное число разрушающих систему образования мер (жесткая бюрократизация и коммерциализирование школы, укрупнение школьных классов, сокращение учебных заведений и слияние их вместе), называя эту деятельность эмоционально положительным термином «оптимизация» (о неолиберальных реформах в образовании смотри работу [5] или раздел на сайте автора http://ilinalexey.ru/category/obrazovanie/). Аналогично, в марксизме можно найти много примеров других превращенных форм. Например, категория «заработная плата» формирует видимость оплаты за труд, хотя речь идет об оплате только за часть труда наемного работника, который с помощью своей рабочей силы создает прибавочную стоимость для капиталиста. Недаром говорилось, что наемный труд производит чужое богатство и собственную нищету [7]. Заработная плата и прибыль находятся в антагонизме, и потому эвфемистическое убеждение о величине зарплаты как результата свободного соглашения между работником и капиталистом — фикция; рабочий вынуждается соглашаться на низкую зарплату, а капиталист стремится к удержанию зарплаты на наиболее низком уровне.
Подобные подмены понятий реализуются целенаправленно, в интересах выгодоприобретателей от неолиберальной глобализации. Позитивные наименования служат прикрытию негативной сущности. Так термины и порождаемые ими репрезентации максимально расходятся с обозначаемыми ими вещами. Обозначение как таковое не просто ускользает, а становится ложным. Формируется дистанция между общественной видимостью (которая претендует на статус реальности) и темной действительностью. Происходящее можно назвать осуществлением власти имени, господства именования. «Понятия — это не просто слова, они структурируют политическое пространство и в этом смысле обладают перформативным эффектом» [4]. Особенно таким образом структурируется пространство в современном (псевдо)информационном обществе, где информация сталкивается со своей противоположностью и зачастую одно от другого трудно отделить.
Если считать, что истина — это соответствие слов и реальности, термина и вещи, — то обсуждаемые понятия противоположны истине. Такие эвфемистичные наименования заставляют вспомнить оруэлловские оксюмороны (оруэллизмы): «мир — это война», «свобода — это рабство». Столь мощное насилие над языком демонстрирует возможность риторикой о свободе и правах смазывать лезвие гильотины. К. Маркс по иному поводу отметил: «Свойственная человеку казуистика изменять вещи, меняя их названия, и находить лазейки для того, чтобы в рамках традиции ломать традицию, когда непосредственный интерес служит для этого достаточным побуждением!» (цит. по [9, с. 59-60]). В нашем случае происходит не изменение вещей путем изменения их названий, а трансформация вещей в социальном сознании. Иными словами, онтология вещей остается прежней, а их восприятие может трансформироваться; изменение названия приводит не к изменению вещи, а к соответствующему созданию общественного отношения к ней. Ярлыки и ложные наименования мимикрируют под истинные, выступая заслоном, скрывающим от нас настоящие процессы и явления. Так мы становимся рабами ложных понятий, которые закладываются в основу нашего мировоззрения.
Аналогичные эвфемизмы открывают картину обширной практики лицемерия. Тут следует привести слова Ф. Энгельса. «… чем дальше идет вперед цивилизация, тем больше она вынуждена набрасывать покров любви на неизбежно порождаемые ею отрицательные явления, прикрашивать их или лживо отрицать, — одним словом, вводить в практику общепринятое лицемерие, которое не было известно ни более ранним формам общества, ни даже первым ступеням цивилизации и которое, наконец, достигает высшей своей точки в утверждении: эксплуатация угнетенного класса производится эксплуатирующим классом единственно и исключительно в интересах самого эксплуатируемого класса, и если последний этого не понимает и даже начинает восставать против этого, то это самая черная неблагодарность по отношению к благодетелям — эксплуататорам» [9, с. 199]. Когда-то Маркс подверг критике классическую политэкономию. Затем Бодрийяр вел речь о критике политической экономии знака. Не настало ли время развернуть тему «критики политэкономии господствующего понятийного аппарата» или «критики нелегитимной апологезации»?
Помимо лингвистического механизма подмены понятий, активно используется также метод «расчистки понятий», когда из господствующего дискурса специально удаляются некоторые понятия, причем — где и кроется двойная хитрость — умалчивается это удаление. Устанавливаются дискурсивные правила, которые принимают на вооружение одни вербальные практики и выносят за скобки дискурса другие. Так, сегодня почти не используется понятие «эксплуатация», хотя само явление эксплуатации осталось главенствовать и в наше время. Неолиберальная мысль тщательно избегает понятий типа эксплуатации, рабочего класса, конфликта труда и капитала, социальной (не)справедливости и классовой борьбы, поскольку они ее успешно подрывают. Причем эксплуатация носит многосторонний характер. Она проявляется непосредственно в трудовой сфере, когда капиталист извлекает из труда рабочих прибавочную прибыль. Она же используется и в области влияния на массовое сознание; рекламу и пропаганду, которые манипулируют сознанием и стимулируют выгодное для рекламиста поведение реципиента, иначе как эксплуатацией не назвать. Однако если этот термин исчез из употребления, то представляется, что эксплуатации нет. Парменид в свое время постулировал невозможность помыслить небытие. Аналогичным образом ускользает от мышления явление, если для него не имеется понятия. Только если парменидовского небытия не существует в принципе, то эксплуатация имеет место. Но заботливое вычищение означающего из дискурса формируют трудности в когнитивном улавливании означаемого.
Скрываемый за подменой или расчисткой понятий миф искажает суть навязываемого проекта, наделяет его позитивными смыслами, тем самым меняет восприятие происходящих тенденций и оказывает влияние на выбор будущего для общества. Ведь если осуществляется социальная легитимация проекта, подвергающееся псевдоинформационному воздействию, об- они бывают весьма неожиданными и совсем не соот- щество его принимает и обрекает себя на последствия, носимыми с теми, которые предполагались на уровне к которым строительство данного проекта приводит. А дискурса.
Литература
1. Бадью А. Истинная жизнь; [пер. с фр. В. Липки]. — М.: РИПОЛ классик, 2019. — 176 с.
2. Грамши А. Избранные произведения в трех томах. Т. 3. Тюремные тетради. — М.: Издательство иностранной литературы, 1959. — 570 с.
3. Жижек С. Восстание буржуазии на зарплате //Л1ва. URL: http://liva.com.ua/salaried-bourgeoisie.html
4. Жижек С. Мой европейский манифест //Центр политического анализа. URL: https://centerforpoliticsanalysis.ru/position/read/id/moj-evropejskij-manifest
5. Ильин А.Н. Образование, поверженное реформами. — М.: Университетская книга, 2020. — 392 с.
6. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. I. Кн. I. Процесс производства капитала //К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. Т. XVII. -М.: Партиздат ЦКВКП(б), 1937. — 864 с.
7. Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство или критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании //К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Т. 2. — М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. С. 3-230.
8. Непосредственное знакомство: П. Рикер, Ж. Бодрийяр на философском факультете // Мысль: журнал петербургского философского общества Т.1, №1, 1997. С. 178-185.
9. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. В связи с исследованиями Л.Г. Моргана. — М., Политиздат, 1973. — 240 с.
Ильин А.Н. Псевдоинформационная апологетика неолиберализма // Информационные войны №4(60), 2021. С. 63-68.
