Репрессивный язык неолиберализма как проявление информационной войны

Автор вводит в научный оборот понятие «нерепрезентативной лингвистики». Данное явление наблюдается в неолиберальной пропаганде, которая реализуется в целях контроля политического мышления людей. Речь идет о широком использовании терминов, не совпадающими с тем предметом, который они именуют. Капитализму – в особенности неолиберализму как его наиболее правой версии – свойственно наступление на права трудящихся. Нерепрезентативная лингвистика применяется для легитимации существующего порядка. Она усыпляет классовое сознание и путем применения противоречащих реалиям терминов стремится установить гегемонию над общественным мнением, направив сознание трудящихся в сторону укрепления лояльности и защиты интересов капитала. В условиях сохраняющегося противостояния между трудом и капиталом лингвистическое наступление социального меньшинства на социальное большинство можно квалифицировать как репрессивный язык и как проявление информационной войны, осуществляемой одним классом против другого.

Ключевые слова: нерепрезентативная лингвистика, неолиберализм, репрессивный язык.

 

Обычно информационные войны рассматриваются в смысловом поле геополитического противостояния. Речь идет о конкуренции между различными странами, правящие элиты которых стремятся с помощью информационного воздействия дискредитировать «нежелательное» правительство другой страны в глазах мировой общественности или народа этой страны. В данной статье мы поднимем вопрос информационной войны, ведущейся правящими кругами в отношении «своего» народа. Следует вспомнить марксистский тезис о том, что при капиталистическом строе государство не стоит над классами, не выступает «стабилизатором» межклассового противостояния, стремящимся компромиссным путем решать конфликты между капиталистами и рабочими. Напротив, оно является классовым, стоящем на страже капитала против труда. Ему приходится создавать и использовать свой «язык», призванный снизить недовольство рабочих реальными социальными, экономическими и политическими проблемами, и сконструировать межклассовое согласие. При господстве неолиберального политико-экономического порядка, для которого характерно наиболее масштабное наступление на права рабочих, в максимальной степени актуализируется как классовый конфликт, выраженный в росте неравенства и расширении бедности, так значимость манипулятивного и репрессивного языка.

Прежде всего скажем, что неолиберализм мы понимаем как общественный строй, где в наибольшей степени актуализируется власть капитала над трудом. При нем расширяются права собственников средств производства за счет реализации широкого наступления на права рабочих. Поскольку эта политика противоречит интересам огромного социального большинства, ей требуется специфический язык, который позволял бы ей легитимировать себя в общественном сознании.

В политике и прежде всего в политической идеологии наблюдается феномен, который мы назовем «нерепрезентативной лингвистикой».  В ней нет совпадения понятия с предметом, которое оно выражает. Речь идет о целенаправленной «перверсии наименований», которая служит цели контроля политического мышления общества или определенных социальных групп.

Хотя различные ученые исследовали манипулятивные языковые искажения, реализуемые в разных контекстах, до сих пор не создано целостной и системной теории нерепрезентативной лингвистики. Мы не претендуем на создание такой системы, но планируем наметить некоторые ориентиры.

Нерепрезентативная лингвистика, реализуемая неолиберальной пропагандой в различных странах, по своей сути репрессивна, так как является языком обмана, манипуляции, формирования ложного сознания и подчинения. Этот язык не просто захвачен властью, а производится ею на незримой языковой фабрике. Это – политически обусловленный язык. Он является одной из форм борьбы против духовного измерения, где могли бы развиться силы несогласия с доминирующим Универсумом смысла (или бессмыслия). Этот язык продуцирует множество репрессивных «понятий», которые облегчают «социализацию», то есть воспитание послушного индивида. Они ослабляют критический потенциал мышления, вырывая у него из-под ног пространство для мысли. Приведем некоторые из них, этих нелегитимных репрезентаций.

В понятии «гибкий рынок труда» слово «гибкость» рождает ассоциации с чем-то недогматичным, склонным к развитию, свободным, и благодаря позитивным коннотациям «гибкий рынок труда» удается широко «продавать», хотя на деле «гибкость» в данном контексте связана с ухудшением статуса рабочих, ликвидацией их трудовых прав. Аналогичным образом «свободный труд», прославляемый неолиберальной доктриной, на поверку выступает тем, что марксисты называли и продолжают называть наемным рабством. При господстве «свободного труда» только усиливается классовый антагонизм между бизнесменами и рабочими, из профессиональной деятельности усиливается изъятие прибавочной стоимости. У рабочего ограничен выбор касательно того, кому можно с наибольшей выгодой продать свою рабочую силу. В целом неолиберализм активно манипулирует термином «свобода». Но пропагандируемая свобода ведения бизнеса оборачивается правом этого самого бизнеса отнимать у трудящихся право на забастовку и на трудовую стабильность, закрывать предприятия, увольнять рабочих.

По словам Г. Маркузе, свобода стала инструментом доминирования. Свободными представляются институты, действующие в странах Свободного Мира, а все другие, превосходящие виды свободы, – это либо анархизм, либо коммунизм, либо пропаганда. Иллюзорные формы свободы господствуют в сферах, где она стала бессмысленной и обманчивой. Примеры: свободная конкуренция по административным ценам; свободная дискуссия после исключения всех реально отличающихся мнений; свободная пресса, которая цензурирует себя лучше, чем любой цензор, назначенный государством; свободный выбор между брендами и гаджетами. Свободное избрание хозяев не отменяет господ и рабов; свободный выбор среди широкого разнообразия товаров и услуг не означает свободы, если эти товары и услуги поддерживают отчуждение в виде социального контроля над жизнью, полной тяжелого труда и тревог. Маркузе утверждает, что язык истеблишмента – это оруэлловский новояз, который, обладая монополией на средства коммуникации, душит сознание, затемняет и порочит альтернативные возможности существования, насаждает «нужные» потребности в разум и тело людей и делает их почти невосприимчивыми к необходимости перемен [33]. Г. Маркузе, говоря о разрушении вселенной языка при монополистическом капитализме, постулировал суперорруэллизм [29]. Язык в значительной степени превратился в инструмент контроля и манипуляции. Эта трансформация влияет как на синтаксическую, так и на концептуальную структуру языка, определения и словарный запас. Язык усваивается, искажается и фальсифицируется истеблишментом, что препятствуют независимому мышлению (и чувству, даже восприятию); язык после этого уже не способен нести новое видение [31]. Под новым видением понималась концептуализация иных, нерепрессивных, перспектив. Когда Маркузе анализировал манипулятивный язык истеблишмента, капитал делился с трудом, и господствовал более социально ориентированный капитализм. В период неолиберальной волны эти проблемы еще более обострились. Не согласимся только с Маркузе в его наименовании медийного поля средствами коммуникации. Коммуникация предполагает общение между двумя лицами, когда информационный акт осуществляются в обе стороны. Медиа, про которые пишет философ, к коммуникации не имеют отношения, поскольку они работают в «одну сторону», навязывая и насаждая молчаливым реципиентам определенные идеи и мысли.

«Модернизация» и «оптимизация» — широко используемые в манипулятивных целях термины. «»Модернизация» рынка труда обычно означает увеличение прав капитала и работодателей. «Модернизация» пенсионной системы, в об­щем, означает уменьшение прав пожилых людей. За этим тер­мином редко скрывается расширение прав наемных рабочих, безработных или пенсионеров, и сокращение – для капитала или государственных служащих» [19, с. 69]. Иными словами, модернизация вовсе необязательно означает улучшение. Если улучшение касается интересов небольшой части общества за счет более широких общественных групп, то оно регрессивно и реакционно по своей сути. «Оптимизацией» называют также вполне интегрированную в неолиберальную политику и в программу «гибкого рынка труда» практику переструктурирования государственных учреждений, приводящую к сокращению большого числа сотрудников. «Сократить» и «оптимизировать» становятся синонимами, но официальная пропаганда второму наименованию отдает большее предпочтение, поскольку он, как и другие словесные обороты репрессивного языка, вызывает позитивные впечатления (в отличие от совсем нераспространенного слова «пессимизация»). Термином вроде «сложные (или «непростые») решения» можно именовать любые проекты, связанные с «оптимизацией», повышением пенсионного возраста и другими неолиберальными реформами. Только вот сложные для кого? Правильнее было бы сказать «антинародные».

Оптимизацией в разных странах именуют огромное число разрушающих систему образования мер. Это жесткая бюрократизация с характерным для нее обязательством педагогов писать многочисленные никому не нужные отчеты, время на которые сопоставимо со временем собственно рабочей (почасовой) нагрузки.  Это коммерциализирование школы, благодаря которому образование становится все менее доступным для людей с низким доходом. Это укрупнение школьных классов, когда на одного учителя приходится все большее количество детей, что неизбежно ухудшает процесс взаимодействия «учитель-ученик». Это сокращение учебных заведений и слияние их вместе. Это переход на болонскую систему с отупляющим акцентированием внимания на тестах, стимулирующих скорее работу памяти, чем мышления. Это внедрение дистантного обучения, которое минимизирует необходимый для образовательной деятельности контакт между учителем и учеником, ментально расслабляет учащихся и несет ряд других негативных последствий. Как показывает мировой опыт, можно с таким же  успехом совершать наиболее вероломную индоктринацию, манипулируя общественным сознанием, спуская сверху идеи, выгодные лишь правящему классу, и называть данный проект образованием, что находит свою реализацию в стенах школ и вузов. Действительно, язык ниспослан человеку для того, чтобы тот мог тщательно скрывать свои мысли.

Аналогично, «защита интеллектуальной собственности» подразумевает вовсе не лоббирование интересов изобретателей. Речь идет о корпоративной собственности. Авторские права переходят в собственность крупных компаний, а сам автор остается незащищенным (см [3]). Вместо его реальной защиты господствует эмоционально привлекательный термин.

Под красивым термином «свободный рынок» (и «свободная торговля») понимается такое экономическое мироустройство, которое будет приносить пользу итак наиболее сильным акторам мировой экономики, то есть архитекторам этого рынка – за счет наиболее слабых. Свободный рынок поддерживает неэквивалентный обмен между народами и выстроенную наиболее сильными державами («странами центра») систему неоимпериалистического грабежа. Это понятие означает открытие экономик независимых стран для транснационального капитала. Наиболее частый результат этого – экономический спад, упадок неконкурентоспособных секторов, разворовывание экономики транснациональным бизнесом, катастрофизация социально-экономического положения населения, удержание стран в состоянии неразвитости. Те, кто декларирует необходимость встраиваться в систему свободной торговли, по сути рекламируют путь, ведущий к описанным результатам.

Международный валютный фонд, Всемирный банк и администрация США постоянно требуют от правительств разных стран интегрироваться в «свободный рынок», а именно открыть экономику для иностранного капитала, снизить социальные расходы, провести приватизацию, сделать платными медицину и образование, поднять цены на топливо, совершить деиндустриализацию и реализовать прочие антинародные меры. Все это называется красивым словом «помощь». Имеется в виду помощь от МВФ, ВБ и США. Конечно, никакой помощью обществу это не является.

Еще К. Маркс писал, что лозунг «свободы торговли» обманывает рабочих, поскольку речь идет о свободе капитала эксплуатировать пролетариат. «Господа, не давайте обманывать себя абстрактным словом свобода! Чья это свобода? Это – не свобода каждой отдельной личности по отношению к другой личности. Это – свобода для капитала выжимать последние соки из рабочего» [15, с. 416].

Термин «политическая глобализация» означает политическую гегемонию меньшинства на мировом уровне против интересов большинства. «Мировым сообществом» называют совокупность глобальных акторов, которые всеобщими усилиями разворачивают неоколониальное закабаление мира под флагом неолиберализма и под эгидой основного неоимпериалистического государства – США. «Мировым (или общечеловеческим) достоянием» именуют ресурсы, которые должны находиться в руках вовсе не мира и общего человечества, а наиболее влиятельных сил этого мира. Насаждаемый глобальными монополиями рынок называют дерегулируемым. Американский империализм скрывают словосочетаниями типа «благородное лидерство» и «развитие демократии в мире». Термин «глобальная стабильность» означает эксплуатирование международным капиталом огромного количества стран и народов. Защитой прав ребенка (ювенальная юстиция) именуют проект по разрушению семьи [4]. Зверским пыткам (например, которые используются американскими спецслужбами применительно к подозреваемым в терроризме) дается тоже этически гнусное наименование – «допрос с пристрастием» или «усиленные методы допроса». Ален Бадью вспоминает миф о «правах человека», который справедливо называет реакционным; этот миф на словах пропагандирует отказ от всякого насилия, а в реальности разжигает полицейский произвол и развязывает войны [2]. В неолиберальных государствах нередко жестоко подавляются акции протеста, а инакомыслящие преследуются, хотя политики непрестанно вещают о правах человека.

Диктаторы называют свой режим демократическим, а свои действия – направленными на рост народного благосостояния и расширение демократических свобод. Жестокая и кровожадная диктатура может приобретать наименование «твердой» (или «сильной») политической власти. Немецкий национал-социализм порабощение масс представлял как народное единение, жестокость слуг монополистического капитализма – как героизм, нищету масс – как благосостояние нации, отчаяние озлобленных трудящихся – как воодушевление и счастье [13]. Похожие явления мы наблюдаем в современном, просвещенном, цивилизованном (в отличие от известного варварского режима) капитализме неолиберального типа. По словам Г. Маркузе, в общепринятом словаре термин «насилие» не применяется к действиям полиции, Национальной гвардии, морской пехоты или бомбардировщиков. «Плохие» слова априори резервируются за врагом, а их значение подтверждается и определяется деятельностью врага [27]. Массовые посадки в тюрьмы нелояльных и оппозиционно настроенных граждан именуют мерами «общественной безопасности», самих этих людей – агентами недружественных государств, антипатриотами, изменниками.   

Пришедшие к власти в России после развала СССР неолибералы (за которыми стояли чикагские советники) олигархическое разграбление народной собственности именовали рынком и придавали этому слову респектабельный вид, а тотальную манипуляцию народным сознанием подменяли терминами типа «свобода слова» и «демократия». Также демократией называют власть олигархического и компрадорского меньшинства. Свобода для либералов – это зависимость от рынка. Фашистом либеральный новояз именует противника рынка.  С другой стороны, в случаях реставрации капитализма (как при горбачевской перестройке) рыночные реформы объявляются проектом обновления социализма, хотя очевидно, что социализм и рынок несовместимы, а понятие «рыночный социализм» есть противоречие в терминах.

Огромное число антинародных явлений нарекаются посредством игры со словом «достоинство». Так, крайне реакционный государственный переворот на Украине в 2014 г. назывался революцией достоинства. В Чили долгое время существовала сектантская колония, которая во времена ультраправого правления А. Пиночета служила властям в качестве центра зверских пыток, места заключения и убийства людей, несогласных с режимом. Эта колония называлась «Дигнидад», что в переводе означает «достоинство», и ее представляли как благотворительное общество.

По аналогии, обратившись к марксизму, можно найти много примеров других превращенных форм. Ф. Энгельс писал, что понятие «национальная экономика» не имеет смысла, пока правит бал частная собственность. Хотя англичане бедны, их «национальное богатство» крайне велико. Также и понятие «национальная (или общественная) экономия» бессмысленно, так как ее следовало бы называть частнохозяйственной экономией – ведь общественные отношения существуют для нее ради частной собственности [21]. Аналогичным образом понятия «общественная безопасность», «национальные интересы», «национальное достоинство» и «общественные интересы» используются, когда речь идет о безопасности олигархического бизнеса и об интересах имущего класса, и даже о ведении империалистической войны в этих интересах. Так, «национальной безопасности» США угрожали национально-освободительные движения и социалистические движения во всем мире. По факту, все, что неподконтрольно американскому империализму, создает риски для его «национальной безопасности». При этом не ставился вопрос о том, что этот империализм угрожает национальной безопасности других стран. К тому же эта нацбезопасность, исходя из самого термина, подается как что-то общее, объединяющее всех граждан страны, независимо от того, к какому классу они принадлежат. Хотя по сути то, что преподносится под флагом национальной безопасности, есть в первую очередь выгода для крупного капитала. «…наши средства массовой информации не испы­тывают особых трудностей в том, чтобы выдавать част­ные интересы за интересы всех разумных людей» [18, с. XI.].

Еще В.И. Ленин приводил пример газеты, находящейся в числе тех, которые «стараются восхвалять успехи русских капи­талистов и превозносить заботы правительства о кошельке банкиров, фабрикантов, купцов и землевладельцев под флагом забот о народе» [10, с. 272]. Ленин также указывал на авторов, которые выдавали за общий прогресс про­цветание буржуазного меньшинства [6] и тем самым совершали привычную и для нашего времени подмену понятий. По замечанию Ленина, либералам было свойственно именовать общественным мнением мнение буржуазии вместо мнения крестьян и рабочих [8]. Ленин убедительно доказывал, что за вывеской «конституционно-демократическая партия» скрываются сторонники монархизма, которые в целях самопредставления перед народными массами не могли честно признать свою самодержавную направленность [12]. Кадетская партия, называющая себя партией народной свободы, не была ни демократической, ни народной, и выступала партией не свободы, а полусвободы или четверть-свободы [11]. В другой работе Ленин продолжает обоснованно иронизировать, отмечая, что «партию народной свободы» по справедливости следует назвать партией помещичьего успокоения [9]. В Америке назывались демократами недавние рабовладельцы, а во Франции именовались радикалами-социалистами мелкие буржуа, вражески настроенные по отношению к социализму [7]. И в наше время постоянно встречаются всякие защищающие олигархат партии, которые именуют себя народными (видимо, олигархи и есть народ), демократическими и т.д. Такое манипулятивное понимание народа затушевывает классовые противоречия в обществе. Демократическими различные объединения себя именуют в целях противодействия демократии. Та же лейбористская партия Великобритании своим названием апеллирует к рабочим и к рабочей идеологии, но продвигает почти неолиберальную повестку. «И подобно тому как в обыденной жизни проводят различие между тем, что человек думает и говорит о себе, и тем, что он есть и что он делает на самом деле, так тем более в исторических битвах следует проводить различие между фразами и иллюзиями партий и их действительной природой, их действительными интересами, между их представлением о себе и их реальной сущностью» [14, с. 67-68].

Категория «заработная плата» формирует видимость оплаты за труд, хотя речь идет об оплате только за часть труда наемного работника, который с помощью своей рабочей силы создает прибавочную стоимость для капиталиста. Недаром говорилось, что наемный труд производит чужое богатство и собственную нищету [17]. Заработная плата трудящегося и прибыль владельца предприятия находятся в антагонизме, и потому убеждение о величине зарплаты как результата свободного соглашения между работником и капиталистом – фикция; рабочий вынуждается соглашаться на низкую зарплату, а капиталист желает удерживать зарплаты на наиболее низком уровне. Капитал стремится снижать зарплату рабочих до минимума, о чем очень подробно написано у Маркса и Энгельса. Причем если отдельный капиталист хочет снизить издержки на зарплатах своих сотрудников, весь класс капиталистов желает сохранять высокую покупательскую способность общества для того, чтобы оно приобретало создаваемые товары; и этот парадокс остается неразрешимым при капитализме.

Применительно к внешней политике тоже применяется нерепрезентативная лингвистика. Выступающих против войны во Вьетнаме студентов американская пропаганда нарекала толпой, состоящей из «бородатых защитников сексуальной свободы», немытыми подростками, хулиганами, топчущими улицы, а участвовавших в контрдемонстрациях людей – гражданами. Против американских «стратегических операций» совершалось «типичное преступное коммунистическое насилие» [30]. Истребление деревень во времена вьетнамской войны называлось принудительной урбанизацией и модернизацией, а сама война звалась освобождением вьетнамцев от коммунизма. Как пишет Г. Маркузе, американские военные во Вьетнаме избегали понятия «убей», поскольку оно вызывало негативную эмоциональную реакцию среди тех, кого учили заповеди «Не убий»; вместо этого использовались термины типа «уничтожить». Благодаря особенной политической лингвистике не использовался термин «насилие» для действий полиции или спецназа во Вьетнаме, однако он применялся к действиям бунтующих студентов, которые защищались от полиции [32]. Из книги «Манипуляция сознанием» узнаем следующие сведения. С 1965 г. война во Вьетнаме называлась программой умиротворения. В газете было написано, что одна деревня так сильно сопротивлялась умиротворению, что ее пришлось разрушить. Войну называли сдержанностью, поскольку ядерного оружия не применили; в 1972 г. президент Никсон сказал, что в течение всей войны Штаты проявляли беспрецедентную сдержанность. Также выражением «защитная реакция» называли массированные бомбардировки Северного Вьетнама в 1972 г. Из языка изъяли слова, вызывающие отрицательные ассоциации («война», «наступление», «оружие по уничтожению»), и заменили их нейтральными («конфликт», «операция», «устройство»). Мертвые зоны, где диоксинами уничтожали растительность, именовались санитарными кордонами, напалм получил название мягкого заряда, а концентрационный лагерь – стратегического селения. По утверждению президента Американского лингвистического общества Д. Болинджера, США – первое общество, где добились табу на все неприятное [5].

По словам Т. Али, историческим образцом для варианта имперского президентства США Обамы выступал Вудро Вильсон, каждое второе слово которого было о мире, демократии или самоопределении, хотя его армии вторглись в Мексику, оккупировали Гаити, а его договоры передавали одну колонию за другой его партнерам по войне [24]. Можно любую, самую кровавую, военную агрессию называть операцией по содействию миру, освобождению народа, демократии, справедливости и самоопределению народа. И неважно, что она приводит к господству тоталитаризма, расширению нищеты, колонизации страны-мишени. Так, при империалистическом нападении США на Ирак пропаганда подменяла колониальную оккупацию освобождением, для чего использовался целый арсенал клише репрессивного языка неолиберализма. Скорее, для этой операции был создан масштабный дискурс подмены понятий, который в содержательном смысле характеризуется необычайной бедностью, а в этическом смысле представляет собой сплав лицемерия, ханжества, колониализма и убийства мирных жителей.

Слово «мы» следует понимать как одно из репрессивных обозначений. К его помощи зачастую прибегают, когда речь идет об империалистической войне, цель которой – захват чужих территорий и рынков, выгодоприобретателем чего является совсем не народ страны (гибнущий на поле военных действий), а управляющая страной корпоратократия. Она может совершенно не делиться с народом получаемой от захвата прибылью, но тем не менее использует слово «мы» в своей пропаганде, искусственным образом соединяя себя с народом в единую идентификационную конструкцию. Отсюда производство пропагандистских фраз типа: «Нами одержана победа…», «мы защитили…», «мы отстояли…», «мы получили…». new

Причем если «мы» на кого-то нападаем, это война за демократию. Но если кто-то не то чтобы инициирует войну против «нас», а всего лишь защищается от ведущейся «нами» демократизации, он осуществляет диктат. В свое время Ф. Энгельс указал на похожее лицемерие. Военные руководители Пруссии превозносили партизанское сопротивление народа вторгшейся армии и даже издали соответствующее «Положение о ландштурме» (1813 г.), говорящее об оправданности любых средств в деле народного сопротивления. Ландштурм должен был нападать на обозы неприятеля, на его рекрутов, курьеров и госпитали, уничтожать отставших солдат, парализовать врага и т.д. Данный «проект» пруссаки планировали реализовать против французов-оккупантов, но если этими же методами французы действовали против пруссаков, последние заклеймили их. То, что в одном случае признается патриотизмом, в другом считается разбоем и подлым убийством ([20], [22]). И подобная практика жесточайшего лицемерия красной нитью проходит через человеческую историю до наших дней. Она выражается в простом тезисе: когда Это (геноцид, разбой и т.д.) делаем мы, речь идет о защите всего святого и ценного, но когда то же самое делает наш неприятель, он стоит на стороне Зла.

Наименование «террорист» использует государство (в том числе крайне диктаторское) против всякого, кто борется с ним. Так, для французского коллаборационистского режима Виши террористами представлялись бойцы антинацистского сопротивления. Вашингтон активно поддерживал создание в Латинской Америке террористических организаций (эскадронов смерти), которые пытали, похищали и убивали людей только за то, что они проявляли малейшее несогласие с неолиберальной политикой, проводимой диктатурами. Данные организации именовались антитеррористическими, и это наименование – очередной похожий эвфемизм. Аналогичным образом власти современной Украины и подпевающий им Запад называют террористические действия в отношении народа Донбасса антитеррористической операцией.

Понятие «противоракетная оборона» – еще один эвфемизм, поскольку применительно к США слово «оборона» означает «вероломная агрессия»; на это указывают не антиамериканские идеологические догмы, а живые страницы американской истории. США известны своей агрессивной внешней политикой. Однако, выражаясь словами А. Грамши, необходимы не только штыки (то есть бомбы и напалм), но и гегемония в виде легитимации своих действий в сознании широких слоев населения – как у себя, так и за границей (в том числе в выбранной для госпереворота стране). Для этого проводятся исследовательские работы по изучению общественного мнения населения стран-мишеней, их мыслей, стереотипов мышления, господствующих культурных норм. Как пишет С.Г. Кара-Мурза, если удается подтолкнуть массы людей видеть некое явление через нужный манипулятору стереотип, несогласным становится трудно пробудить в людях здравый смысл, убедить подумать и отказаться от принятия скоропалительных решений. Для манипуляции сознанием нужно иметь «карту» стереотипов разных групп населения. Вот американские специалисты и изучают умонастроения социальных групп в разных странах с целью оказать воздействие на их общественное мнение, т.е. вызвать восхищение внешней политикой США. Эта область глобальной манипуляции называется в Штатах публичной дипломатией [5]. Понятно, что вашингтонский обком не может честно признаться в отношении содеянного им на Украине как технологии манипуляции. Термин «публичная дипломатия» выглядит презентабельней. 

Если считать, что истина – это соответствие слов и реальности, термина и вещи,  – то обсуждаемые понятия противоположны истине. Подобные эвфемистичные наименования отсылают к оруэлловским оксюморонам (оруэллизмам) типа «мир – это война», «свобода – это рабство», в которых воплощена абсурдизация высшей формы. Когда-то Маркс раскритиковал классическую политэкономию. Затем Бодрийяр вел речь о критике политической экономии знака. Не настало ли время развернуть тему «критики политэкономии господствующего понятийного аппарата», который пытается выдать интересы правящего класса за всеобщие интересы?

Помимо лингвистического механизма подмены понятий активно используется также метод «расчистки понятий», когда из господствующего дискурса специально удаляются некоторые понятия, причем умалчивается это удаление. Устанавливаются дискурсивные правила, которые принимают на вооружение одни вербальные практики и выносят за скобки дискурса другие. Протестные выражения (эксплуатация, експраведливость, класс, классовое сознание, конфликт труда и капитала) изгоняются из языка, утрачивают истинную лингвистическую репрезентацию, представляясь лишним избытком значения. А если нет языкового выражения, исчезает материал для концептуально продуманной протестной активности. Именно поэтому вместо того, чтобы подвергать их критике, они подвергаются маргинализации. Возможно, вследствие «расчистки языка» общественный дискурс приходит к принципиально не-протестному состоянию, когда он уже не может помыслить, во-первых, то негативное, что есть в реальности (та же эксплуатация), а во-вторых, то позитивное, к чему следовало бы стремиться. Проблемы, средства их разрешения и цели устраняются из дискурсивного поля.  

«Капитализм» медленно выходит из употребления политиков и пропагандистов, а также ученых. По замечанию С. Жижека, вычеркивание из лексикона этого термина указывает на идеологический триумф капитализма [35]. При капитализме и его наиболее чистой форме в виде неолиберализма отчуждаются не только собственность и демократические права человека, но и язык. Реализуется описанный Г. Дебором языковой спектакль, который посредством неподлинного слова фальсифицирует подлинное знание, нивелируя настоящее содержание и подменяя его псевдосодержанием, отрывая означающее от означаемого. По мысли Рауля Ванейгема, «тирания слов, соответствующих каждому событию, хуже тирании молчания, ибо жизнь не имеет ничего общего с навязанным ей языком» [34]. Языковой спектакль позволяет черное называть белым, ложь – истиной. Он отчужден от реальности, но насильственно вклинивается в реальность. Благодаря языковой мистификации происходит отделение репрезентируемой картинки от подлинной реальности.  «Современная политика – это именно тот разрушительный лингвистический эксперимент, который разъединяет и опустошает по всей планете традиции и верования, идеологии и религии, идентичности и сообщества» [23].

Расчистка понятий или их подмена есть некоторая маска, скрывающая эксплуатацию, неравенство и прочие «прелести» неолиберализма. Язык в некотором роде приватизируется, присваивается власть имущими, становясь заслоном, препятствующим видению реальности. Он есть средство, создающее нечто подобное платоновской пещере. Контролеры материального производства выступают вместе с тем контролерами духовного производства. Надстройка тоже оказывает влияние на базис, что признавал в том числе Маркс, которого часто обвиняют в представлении об однонаправленном влиянии именно базиса на надстройку. Без определенным образом функционирующих государственной идеологии, религии, законодательства, прессы система собственности едва ли оставалась бы устойчивой. И поэтому язык (и мышление) как элемент надстройки должен сохраняться вне досягаемости оппозиционных неолиберальной системе сил.

 Д. Агамбен говорит: «Прежде чем жить в стране и государстве, человек живет в языке, и я считаю, что только если мы сможем изучить и понять, как этим жизненным жилищем манипулировали и как его трансформировали, мы сможем осознать, как могли произойти те политические и правовые преобразования, которые мы сегодня видим <…> трансформация отношений с языком является условием всех других общественных трансформаций. И если мы не осознаем этого, то только потому, что язык по определению остается скрытым в том, что он называет и дает нам понять» [1]. Конечно, не стоит так преувеличивать, постулируя мысль об «условии всех других общественных трансформаций», но в остальном слова Агамбена верны как никогда и применимы к разным контекстам использования репрессивного языка.

Понятия отличаются своей силой. Они вносят вклад в поддержание структур, утверждающих неравенство и несправедливость. Так репрессивный язык сохраняет репрессивность общественных отношений. Эквилибристика языком, эта система нематериального производства, захватывающая (и ограничивающая) речь и сознание, следовательно, вызывает ряд других, не-лингвистических, преобразований, выраженных в конформизме, «превращенном понимании» действительности, ликвидации критического мышления. Посредством вне-логической знаковой системы притупляется способность различать истину и ложь, добро и зло, прекрасное и безобразное, реальное и иллюзорное. Репрессивный язык есть материальная сила отрицательной степени недовольства. Воображаемое становится реальным. Навязанные идеологемы, создавая ментальное отчуждение, конституируют поведение людей в действительности. Речь идет о поведении, охраняющем сложившийся порядок с его неравенством, эксплуатацией, империализмом, шовинизмом, имущественной поляризацией и прочими явлениями. Однако они, оставаясь в реальности действующими силами, замалчиваются репрессивным языком. Или же им придается совсем иной смысл. Так, даже наиболее кровожадные шовинизм и национализм, ненависть по отношению к «другому» могут выражаться через термины патриотизма, любви к Отечеству и т.д. Отношение к бытию, воздействие на бытие выражается через отношение к языку, в том числе к тому языку, который спускается «сверху» для потребления широкими массами людей. Иными словами, то, как мы воспринимаем навязываемый нам язык, приводит к тому или иному характеру нашего отношения к реальности и стиля взаимодействия с ней. Этот язык формирует «нужную» субъективизацию, конституирует «необходимые» формы идентичности. Виртуалия материализуется, создает реальное политическое действие или, точнее, бездействие.   Многие сконструированные в массовом сознании мифы, эти иллюзорные воображаемые конструкции, хотя не имеют связи с истиной, но оказывают воздействие на общественное мнение. Так миф, информационный фантом конструирует «молчаливую пассивную реальность». Принятие решений основывается не только на происходящих событиях, но также на господствующих ожиданиях событий и просто на иллюзорных представлениях. Применительно к информационному обществу это явление можно считать одной из основных закономерностей эпохи. Хотя, на наш взгляд, более правильным было бы наименование данного общества как псевдоинформационного. Сущность мифа соответствует его воздействию на действительность (мы, конечно, не стремимся здесь постулировать ложное идеалистическое воззрение, выраженное в тезисах типа «миром правят идеи и мнения»). Стоит вспомнить слова классика о том, что  когда идея овладевает массами, она становится самостоятельной силой. И вовсе не важно, что идея ложна.  Иллюзии противоречат реальности, но вместе с тем они во многом формируют реальность.

Таким образом, репрессивный язык создает некую надстройку, второе издание эксплуатации, когда уже не только прибавочная стоимость присваивается капиталом, а формируется эксплуатируемое общественное мнение, из которого «классическая» капиталистическая эксплуатация выпадает. Она сохраняется в реальности, но социум не концентрирует на ней внимание как на существующем факте. Поддерживается система эксплуатации №2, охватывающая собой не труд, а господствующие в обществе идеи, идеалы, точки зрения. Ведь навязываемый язык, с одной стороны, формируется для рабочего класса, а, с другой стороны, он функционирует против этого класса. Он, как и многие другие аспекты современного общества потребления, задуман как барьер для осознания этим классом своих подлинных интересов и реализации борьбы за них. Данный язык выражает собой идеологию в ее марксистском смысле, то есть как ложное сознание, превращенную форму общественного сознания, продукт господствующего класса, который выдается им за «правильные» ценности. Недаром классики писали, что мысли господствующего класса являются господствующими мыслями; представители господствующего класса господствуют также как производители мысли, ими регулируются производство и распределение мыслей. Класс, представляющий собой господствующую материальную силу общества, является вместе с тем господствующей духовной силой. Он имеет как средства материального производства, так и средства духовного производства, и потому мысли людей, лишенных средств для духовного производства, подчинены господствующему классу. Господствующие мысли – идеальное выражение господствующих материальных отношений, то есть тех отношений, которые делают один класс господствующим [16].

Мышление и сознание есть материальная сила, способная изменять мир. Понимание не только осмысляет реальность, но и указывает на желаемый вектор перемен. Знание сопряжено с освобождением. Поэтому, для сохранения status quo, необходимо ставить пределы мышлению. Требуется функционирование машины по производству идей, охраняющих господствующий порядок и выступающих барьером для альтернативных (например, марксистских) идей, позволяющих усомниться в легитимности как сформированного порядка, так идеологии, его обороняющей. Нужен языковой «защитный пояс», противодействующий достижению обществом понимания сложившегося бытия. Реальность растворяется в иллюзии, в фальсифицированном представлении, нелегитимно претендующим на правдивое описание реальности. Возникают причудливые конструкции, когда место истины занимает ложь, добра – зло.

Изобретение новых имен изобретает в некотором роде новый мир дискурса, новый способ конструирования истин, выгодных правящему классу. Идеи господствующего класса не столько становятся господствующими, сколько всячески претендуют на господство, на захват гегемонии в общественном сознании. Гегемонию мы здесь понимаем в грамшианском смысле, то есть как феномен, обеспечиваемый не только насилием, но и согласием, с принятием социальным большинством сложившегося общественного порядка. И с помощью нелегитимных имен осуществляется попытка легитимизировать существующий порядок. Но претензия на гегемонию вовсе необязательно означает подлинную реализацию последней.

Когда эксплуатируемые классы принимают язык эксплуататоров за данность, за «дискурс истины», когда они пользуются этим языком, им становится намного труднее осознать свое угнетенное положение. Недаром М. Хоркхаймер писал, что в условиях пропасти между идеями и социальной реальностью общественная функция философии – критика господствующей действительности. Это означает не дать человечеству потеряться в идеях и действиях, которые существующая организация общества внушает людям. Философия должна дать человеку возможность увидеть связь между его деятельностью и ее результатом, между его частным существованием и жизнью общества. От нее требуется развивать критическое и диалектическое мышление. Философия – попытка внести в мир разум. Под критикой понимается интеллектуальное и практическое усилие, которое не удовлетворяется бездумным принятием господствующих идей и условий; это усилие по согласованию отдельных сторон социальной жизни с общими идеями и целями эпохи, усилие по отличению явления от сущности, по рассмотрению основания вещей. Разум – плохой союзник реакции [26].

Однако вместе с критическими усилиями мы рискуем контрабандой пронести в свой ход мысли некоторые навязанные нам элементы неолиберальной мега-машины. Тогда, выражаясь устоявшимися левацкими терминами, мы становимся оппортунистами или ревизионистами – ревизионистами мысли, но одновременно и ревизионистами действия. По словам сторонников ситуационистского интернационала, защитники старого мира часто выигрывают от соучастия некоторых революционеров, т.к. старый мир сохраняет свои базы (идеологию, язык, обычаи, вкусы) среди сторонников нового мира и использует их для отвоевания утраченной территории; подлинная «пятая колонна» господствует в сознании революционеров [25]. Такого соучастия следует опасаться всякому критику неолиберализма в частности и капитализма в целом. Старый мир достаточно хитер, чтобы пытаться оставить свой отпечаток на прогрессивнном дискурсе и тем самым выхолостить этот дискурс, превратить его в собственную тень, сделать всего лишь псевдопрогрессивным. Но стоит и опасаться другой крайности – фанатичного самопогружения в описанную Лениным «детскую болезнь левизны». Причем защитники неолиберализма могут свои языковые и идеологические конструкции использовать для сохранения уже захваченного неолиберализмом и для дальнейшего наступления на права рабочих, на принципы демократии, на ход мысли своих оппонентов. Так, с помощью репрессивного языка, позволяется заранее предвосхищать и блокировать в зародыше серьезные формы протеста. Применительно к исследуемой нами проблематике можно применить фразу Г. Маркузе о том, что новые отношения между людьми и вещами не возникнут, если люди продолжат говорить на языке репрессий, эксплуатации и мистификации [28].

 

Список литературы:

1. Агамбен Дж. Выступление на конференции венецианских студентов против гринпасс 11 ноября 2021 года в 5-звездном отеле Ca’ Sagredo в Канареджо, Венеция // Центр политического анализа. URL: https://centerforpoliticsanalysis.ru/position/read/id/vystuplenie-na-konferentsii-venetsianskih-studentov-protiv-grinpass-11-nojabrja-2021-goda-v-5-zvezdnom-otele-ca-sagredo-v-kanaredzho-venetsija
2. Бадью А. Истинная жизнь; [пер. с фр. В. Липки]. – М.: РИПОЛ классик, 2019. – 176 с.
3. Ильин А.Н. Защита интеллектуальных прав собственности: основные реалии // Век глобализации №4, 2022. С. 178-189.
4. Ильин А.Н. Ювенальная юстиция: опасные социальные последствия // Свободная мысль №3, 2023. С. 45-58.
5. Кара-Мурза С. Манипуляция сознанием. – М.: Алгоритм, 2017. – 464 с.
6. Ленин В.И. Аграрный вопрос и «критики Маркса» // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 5. – М.: Изд-во политической литературы, 1967. С. 95-268.
7. Ленин В.И. В Австралии // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 23. – М.: Изд-во политической литературы, 1973. С. 290-292.
8. Ленин В.И. Итог // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 20. – М.: Изд-во политической литературы, 1973. С. 369-373.
9. Ленин В.И. Кадеты и аграрный вопрос // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 22. – М.: Изд-во политической литературы, 1968. С. 47-56.
10. Ленин В.И. Новый фабричный закон // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 2. – М.: Изд-во политической литературы, 1967. С. 263-314.
11. Ленин В.И. Политические партии в России // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 21. – М.: Изд-во политической литературы, 1968. С. 275-287.
12. Ленин В.И. Революционная борьба и либеральное маклерство // Ленин В.И. Полное собрание сочинений. Издание пятое. Т. 10. – М.: Изд-во политической литературы, 1967. С. 256-265.
13. Лукач Г. Фашизм и теория литературы в Германии // WayBack Machine. URL: https://web.archive.org/web/20120815080218/http://mesotes.narod.ru/lukacs/ger.html
14. Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта. – М. АСТ: 2021. – 224 с. С. 67-68.
15. Маркс К. Речь о свободе торговли // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Т. 4. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. С. 404-418.
16. Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Т. 3. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. С. 7-544.
17. Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство или критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Т. 2. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. С. 3-230.
18. Маркузе Г. Одномерный человек. – М.: «REFL-book», – 368 с.
19. Терборн Й. От марксизма к постмарксизму? / пер. с англ. Н. Афанасо­ва; науч. ред. и предисл. А. Павлова; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». – М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2021. – 256 с.
20. Энгельс Ф. Борьба во Франции // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Т. 17. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1960. С. 168-172
21. Энгельс Ф. Наброски к критике политической экономии // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Т. 1. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1955. С. 544-571.
22. Энгельс Ф. Прусские франтиреры // К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Издание второе. Т. 17. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1960. С. 206-210.
23. Agamben G. Marginal Notes on Comments on Society of the Spectacle // Libcom.org. URL: https://libcom.org/article/marginal-notes-comments-society-spectacle-giorgio-agamben
24. Ali T. President of Cant // New Left Review Jan/Feb 2010. URL: https://newleftreview.org/issues/ii61/articles/tariq-ali-president-of-cant
25. Debord G., Kotányi A., Vaneigem R. Theses on the Paris Commune // Situationist International Online. URL: https://www.cddc.vt.edu/sionline/si/commune.html
26. Horkheimer M. The Social Function of Philosophy. URL: https://www.marxists.org/reference/archive/horkheimer/1939/social-function.htm
27. Marcuse H. An Essay on Liberation. URL: https://www.marxists.org/reference/archive/marcuse/works/1969/essay-liberation.htm
28. Marcuse H. Art and Liberation. Collected papers of Herbert Marcuse. Volume four. Edited by Douglas Kellner. – London and New York, Routledge, 2007. – 272 p.
29. Marcuse H. Counterrevolution and Revolt. – Boston: Beacon Press, 1972. – 138 p.
30. Marcuse H. Negations. Essays in Critical Theory. – London, MayFlyBooks, 2009. – 246 p.
31. Marcuse H. Philosophy, Psychoanalysis and Emancipation. Collected papers of Herbert Marcuse. Volume Five. Edited by Douglas Kellner and Clayton Pierce. – London and New York, Routledge, 2011. – 256 p.
32. Marcuse H. The New Left and the 1960s. Collected papers of Herbert Marcuse. Volume Three. Edited by Douglas Kellner. – London and New York, Routledge, 2005. – 224 p.
33. Marcuse H. Towards a Critical Theory of Society. Collected papers of Herbert Marcuse. Volume Two. Edited by Douglas Kellner. – London and New York, Routledge, 2001. – 256 p.
34. Vaneigem R. The Book Of Pleasures // Libcom.org. URL: https://libcom.org/article/book-pleasures
35. Zizek S. Mao Zedong: the Marxist Lord of Misrule // Lacan.com. URL: https://www.lacan.com/zizmaozedong.htm#_ftn3

 

Ильин А.Н. Репрессивный язык неолиберализма как проявление информационной войны // Информационные войны №4(72), 2024. С. 35-43.