Место для труда в психологии потребления

Потребительская культура — достаточно многогранное явление, полное осмысление которого требует обращения ко многим областям общественной жизни, в которые проникают потребительские тенденции: образование, экология, политика, аксиосфера, искусство, образ жизни и быта и т.д. В настоящей статье рассмотрен узкий аспект потребительской психологии — отношение к трудовой деятельности.

Если раньше массовая культура имела привилегированный статус объекта изучения в философско-культурологическом дискурсе, то теперь ее научное осмысление сдает свои позиции. В информационную (постмодернистскую, постинду­стриальную) эпоху, когда с завидным спокойствием уживаются друг с другом самый низкопробный китч и достижения элитарного искусства, когда высокое и низкое переплетаются так, что возникает серьезная проблема отделения одного от другого, говорить о массовой культуре не приходится. Само понимание масскульта расширяет его до такого размера, прида­ет понятию такую концептуальную широту, что вся концептуальность теряется, позволяя проводить ото­ждествление массовой культуры и культуры в мак­симально широком смысле. А множить сущности, как известно, не имеет никакого смысла. Сейчас мас- скульт отличается предельной разношерстностью и в некотором роде противоречивостью, что затрудняет его изучение как целостного явления и не позволя­ет нам констатировать какую бы то ни было четкую векторность ее воздействия на человека. Также и культивируемые им нормы и ценностные ориен­тации нельзя обобщить таким образом, чтобы дать им однозначную оценку относительно характера их влияния на субъекта. Поэтому масскультурная про­блематика потеряла скорее не актуальность, а кон­цептуальность. Вместе с тем как актуальность, так и концептуальность культуры потребления только растет.

В информационном обществе с его калейдоскопично-фрагментарной культурой мифотворчество играет значительную социокультурную роль. Мифы внедряются в сознание и подсознание, формируют общественное мнение и мировоззрение, привычки и ценностные ориентации, вызывают те или иные чув­ственные и эмоциональные реакции. Они создают огромный массив гиперреальности, будучи основан­ными на фактах реальной действительности, и в этом заключается их социальная живучесть. Наконец, ми­фология современного мира создает богов.

Когда-то Аристотель сказал, что о людях мож­но судить по тому, каковы их боги. Пантеон богов современности, несмотря на свое разнообразие, в целом сводится к сакрализации повседневного, ин­тегрированного в модные тенденции и овеянного различными политическими, экономическими и технократическими мифами. И верховное место в иерархической структуре этого пантеона занимает потребление. Соответственно, проблематика homo consumingjcaK нового антропологического типа ста­ла особо актуальной, и вместе с ней обострилась ак­туальность критического анализа потребительских тенденций, которые в последние годы успешно ин­тегрировались в общественную культуру и укоре­нились в ней, тем самым изменив содержание куль­турного пространства социума и трансформировав ценностные идеалы.

Потребительство — это социокультурная систе­ма, где социальная идентификация построена не в сфере труда и производства, а вне работы — прежде всего в развлечениях. Если ранее стратификация об­щества основывалась на месте работы, в лоне соци­альной системы распределения труда, то теперь клас­сификационным первенством обладает стиль жизни, на который указывают тело, одежда, машина, место отдыха и т.д.; эти атрибуты говорят не о жестком со­циальном статусе, а с помощью них владелец сам конструирует свой предъявляемый другим образ — символически сконструированный [3]. Идеалы и цен­ности здесь перестают быть самими собой и превра­щаются в пустые знаки, происходит погружение чело­века в ирреальный мир знаков, которые, как он верит, принесут ему социальный престиж и счастье. Эта знаковость выступает первичной характеристикой общества потребления, а богатство и излишество — уже вторичная его характеристика. Человеческие отношения — отношения потребления — становятся опосредованы вещами-знаками.

Консъюмерам свойственно сравнивать себя с представителями других, еще более обеспеченных, групп, которые фактом своей обеспеченности ока­зывают на них психологическое давление и этим стимулируют наращивать потребительские объемы. Имеют значение потребности в демонстративной праздности, которая подчеркивает дистанцирование от труда как непопулярного, неблагородного и даже унизительного вида деятельности, а также дистанцирование от групп, вынужденных заниматься трудом.

Всеобщим для современной культуры стало не производство, а потребление, что говорит о состоя­нии социального сознания: место таких ценностей, как любовь к труду, заняла расточительность. Труд выступает средством получения потребительских благ для загипнотизированных модой и рекламой людей, которые для воплощения «расточительского» желания вынуждены трудиться. Другая же часть консъюмеристски настроенной прослойки, наобо­рот, не испытывая никакого уважения к труду, считая его низким и недостойным занятием, человека, от­меченного необходимостью труда, предпочитает во­дворять на социальную периферию, где жизнь пред­ставляется менее осмысленной и менее достойной. Труд, равно как приверженность обычаям и высоким социальным идеалам, идеологией потребления под­вергается символическому насилию, критикуется и высмеивается. Под трудом здесь понимается прежде всего труд не сам по себе, а тот, который носит вы­нужденный характер, который необходим в борьбе с бедностью, который маркирует низкий социальный статус рабочего. Консъюмер стремится к самовоплощению в области, находящейся по ту сторону труда, но по сю сторону вещей. В обществе «психопато­логии изобилия» уважением пользуются не трудяги и не нонконформисты-вольнодумцы, а те, кто при­ближен к политической или экономической элите. Впрочем, политика и экономика настолько связаны и переплетены, что приближенность к политической элите априори знаменует приближенность к эконо­мической, равно как и наоборот. Человеку физиче­ского труда, как и свободному мыслителю, в таком обществе места нет. Оно есть для популярного теле­ведущего, диджея, поп-звезды, популиста, размени­вающего свободу слова на свободу дорого продавать свое слово. Труд властителя потребительских дум априори не производителен, а во многих случаях даже вреден. «Правильным стилем жизни оказался воинствующий гедонизм, возведенный в доброде­тель и доблесть, а национальной идеей России (ко­торую так долго и безуспешно искали специально назначенные президентом Ельциным люди) стали деньги» [2, с. 24]. Для консъюмера верны антиэтичные принципы «успех любой ценой» и «стыдно быть бедным».

Как в прошлые эпохи досуг был символом роско­ши и социального статуса, так и сейчас он является особой ценностью. С точки зрения потребительской культуры, потребление должно быть избыточным, выходящим далеко за границы повседневных потреб­ностей. Избыточное потребление — это своеобразное указание на свободу от труда, критерий высокого социального статуса человека, его причастности к сакральному «сообществу потребления». Объем по­требления — показатель социальной (классовой, ста­тусной) дифференциации. Сами же потребительские практики поддерживают социальное и материальное неравенство.

Если в советское время труд возводился в культ лозунгом «Мир, труд, май», то специфику совре­менного общества в большей степени отражает ло­зунг «Мир, вклад, май» — рекламный слоган одного из банков, продолженный словами «пусть работа­ют деньги». Такая реклама вдвойне цинична. Во- первых, процентная ставка в банках настолько мала, что не покрывает собой растущую инфляцию, а по­тому уж явно не способна гарантировать свободу от работы путем перекладывания рабочей функции на деньги. Во-вторых, ростовщичество, пропаганда которого закреплена в этой фразе, губительно для экономики (мы не говорим о моральной стороне данного явления). Переход от труда к потреблению, к расточительству знаменует экономический крах. Экономика не способна к существованию без труда, а потребительство его не приемлет или же приемлет с натяжкой. Помимо этого, фраза «мир, вклад, май» разрушает, можно сказать, архетипический ассоци­ативный ряд, который является одним из главных культурных символов минувшей эпохи и заключает в себе память о ней.

Символизм вещей заменил собой в коллек­тивном бессознательном символизм архетипов как общекультурных священных образов, передающих глубинный смысл. Телефон и автомобиль, как и на­полненная шампанским ванна, сами превратились в архетипы.

Релятивизация ценностей во многом обязана пресловутому идеалу игры. Причем необязательно в прямом смысле «живи, играя!», но и в более аб­страктном. Имеется в виду игра ценностями. Многие современные культурные бренды лоббируют цен­ности, прямо противоположные тем, в духе которых воспитывались прошлые поколения. Естественно, нельзя сказать, что «прошлые» ценностные ориен­тации абсолютно все без исключения заслуживали высокого аксиологического статуса, но, тем не ме­нее, общая их картина носила более человекосозида­ющие оттенки, чем нынешняя. Так, в основу многих современных брендов закладываются идеи, противо­положные ценностям упорства и труда. Если раньше образ жизни по принципу «без труда не выловишь рыбку из пруда» был достаточно хорошо укреплен в общественном сознании, то теперь труд (особенно честный) скорее высмеивается.

Сейчас в России получили колоссальную попу­лярность такие фильмы, как «Бригада», где в лице обаятельного бандита романтизируется не честный труд, а преступность и образ жизни «братков». В фильме воспевается дружба, но она находит свое вы­ражение в криминальном контексте, который ее воз­вышает над моральным ценностным полем. В дру­гих культовых фильмах (например, «Брат», «Брат-2») восхваляется героизм, но ложный и неправильный, ставящий личную силу выше закона и ведущий к раз­мыванию в общественном сознании настоящего об­раза героя. У подростков, с интересом смотрящих эти фильмы, складывается соответствующее убеждение о том, как следует жить в этом мире. Французский фильм «Враг государства №1», показавший жизнен­ный путь известного бандита, продемонстрировал главного героя в качестве персонажа, который про­сто обязан привлекать к себе зрительские симпатии. Если и можно снимать фильмы не про героев, а про антигероев, не стоит превращать их антигероизм в героизм. Это — преступление против нравственно­сти. В соответствующей кинематографии главными персонажами выступают бесчестные люди; их амо­рализм позволяет им достигать верхов на социальной лестнице, в то время как честные рабочие показаны в виде бедных и неудачливых персонажей, достой­ных только осмеяния. Конечно, нельзя сказать так про все фильмы, снимаемые в последние десятиле­тия, но, как правило, произведения, где поднимаются темы любви к родине, чести, духовности, в меньшей степени рекламируются и получают меньшую попу­лярность, существуя скорее только для поддержания принципа разнообразия.

Изнурительный труд, дефицит времени и со­ответствующие им синдромы и формы поведения — явления, сопутствующие потребительской культуре. Консъюмеристский труд не менее изнурителен, чем труд советских рабочих. Только последние работали в том числе на благо фронта, во имя державы, наци­онального богатства и светлого общечеловеческого будущего. В тот исторический период ценность тру­да была совершенно другой. Другими также были те цели, для которых труд выступал средством. К сво­ему труду советский труженик, в отличие от совре­менного потребителя, относился не как к проклятию, а как к лично и социально значимой необходимости, и в этом отношении не прослеживалось никакого презрения к трудовой деятельности. Консъюмер свой труд, естественно, не сопрягает ни с каким на­циональным благом и общественной пользой. Этим отличается специфика тяжелого труда, одинаково свойственного обоим общественным устройствам.

Кроме того, прежний труд характеризовался долгосрочностью, так как человек был доволен по­жизненной работой на одном и том же предприятии; он даже мог гордиться тем, что в его трудовой книж­ке всего одна запись. Сегодня практически каждый с быстрой частотой меняет рабочие места, руковод­ствуясь, конечно, как конъюнктурой рынка, так и стремлением выстроить карьеру. Однако, учитывая частоту смены рабочих мест, следует говорить ско­рее не о долгосрочных планах, а, наоборот, о кратко­срочных. Сфера занятости теперь устроена так, что люди приходят и уходят, проявляя создающую иллю­зию независимости от «неудобных уз» мобильность и вовлекаясь в текучку кадров. Последняя, в отличие от прежней трудовой укорененности, не позволяет выстраивать серьезные и длительные коллективные отношения и солидаризироваться с коллегиальным коллективным духом; он зачастую даже сформиро­ваться не успевает. Отношение человека к трудовому месту чем-то напоминает гражданский брак, который мало к чему обязывает и характеризуется не только возможностью его разорвать при необходимости или просто назревшем желании, а в большинстве случаев склонностью к такому разрыву. Недаром 3. Бауман сравнивает место работы с кемпингом, где человек останавливается на время и к которому он относится не как к общему дому с его культурой социального взаимодействия, а как к месту, покидаемому в слу­чае, если не были предоставлены обещанные удоб­ства или они просто разонравились [1]. В общем, структура сегодняшней занятости вносит лепту в расширение процесса крайне вредной социальной атомизации и индивидуализации и утверждающейся мобильностью труда демонстрирует не столько не­зависимость рабочих, вольных делать выбор, а их заменимость, выражаемую придающим неуверен­ность в завтрашнем дне принципом «незаменимых людей нет». Все больше постоянный труд сменяется подработками, временными вакансиями, неполным рабочим днем, краткосрочными трудовыми догово­рами, вахтовым методом и т.д. Поэтому текучка ка­дров является в большей степени социальной, а не экономической проблемой. Жизнь (и не только тру­довая) превращается в краткосрочную тактическую перспективу в мире «текучей современности», где мастерство забвения прежних идентичностей ценит­ся выше мастерства идентичностного укоренения, где от фундаментальности и долгосрочности избав­ляются социальные связи, место локализации труда, жизненные стратегии, ценностные ориентации типа доверия, верности, солидарности и преданности.

Промышленная революция позволила за мень­шее время создавать большее количество потреби­тельских товаров, но прогресс цивилизации не ос­вободил человека от тяжелого труда, не сделал его более нравственным и разумным и не наделил его дополнительным свободным временем, что бы там ни предсказывали футурологи-утописты. НТП ста­новится нерегулируемым, так как производительные силы и техника развиваются, а человек — нет (и даже деградирует). Здесь заключено фундаментальное противоречие модерна, которое разрушает сам мо­дерн. Возможно, это противоречие, это истошное развитие техники, наслаиваемое на развалины чело­веческого духа, и выступает основой формирования потребительской культуры. Советский строй, разви­вая технику, ставил перед собой в том числе задачу развития человека. Развитие осуществлялось через бесплатное предоставляемое каждому качественное образование, доступ к культурным ценностям, труд, который был общественно полезным, в отличие от труда современных вовлеченных в гедонистиче­скую оргию шоуменов, привносящим деструкцию в общественные отношения и общественное созна­ние восхвалением гламура и поддержанием всяких телепередач жанра «ниже пояса». Примечательно то, что сегодня наиболее высокую зарплату получают те, кто не вовлечен в структуру производительного общественно полезного труда, — банкиры и деятели шоу-бизнеса; они вовлечены в сферу услуг, которые, в свою очередь, носят сомнительный характер по части своей полезности. Люди, занимающиеся про­изводительным трудом, получают значительно мень­шую зарплату. Это явление подтверждает грандиоз­ную социальную инверсию, в соответствии с которой белое и черное меняются местами, и такая подмена происходит не просто на ментальном уровне, в сфе­ре ценностей, а на ценностно-практическом уровне, затрагивая область как мыслимого, так и реального, саму структуру социальных, культурных и эконо­мических отношений. Таким образом, техноцен­тризм должен уступить дорогу антропоцентризму.

Высокие доходы оборачиваются моральным регрессом, подчеркнутая статусность — экзистенци­альным одиночеством, трудоголизм — подорванным здоровьем, приятный шопинг — зависимостью от гипнотического воздействия вещей, а сама потре­бительская гонка — бесцельностью существования и бессмысленностью целей. Труд становится пре­зренным, а потребление — престижным. Однако ни одна цивилизация и ни одна культура не способны поддерживать свое существование, опираясь на по­добные ценности.

Библиографический список

1. Бауман 3. Индивидуализированное общество. М.: Логос, 2005.
2. Гаман-Голутвина О. В. Метафизика элитных трансформаций в России // Полис. 2012. № 4. С. 23—40.
3. Приепа А. Производство теории потребления // Логос. 2000. № 4 (25). С. 57-62.

Ильин А.Н. Место для труда в психологии потребления // Вестник Сибирского института бизнеса и информационных технологий №3, 2012. С. 81-84.