Культура потребления как фактор трансформации семейных ценностей

В статье обосновывается оказание разрушительного влияния культуры потребления на семей­ные ценности. Абсолютизация комфорта, карьеры, материального достатка противоречит более высоким и духовным стремлениям. Связанный с культурой потребления индивидуализм и рождаемый ей феномен лёгкой социальности выступают в противовес солидарности и коллективизму. Социально значимые (в том числе семейные) ценности утрачивают своё распространение, оставляя место для индивидуально значимых ценностей.

Ключевые слова: культура потребления, семья, лёгкая социальность, индивидуализм, гедонизм.

 

Духовность культуры, характерной для определённого народа и конкретного времени его существования, — тема настолько же актуальная, насколько однозначно не эксплицированная. В сегодняшней культуре российского общества существует весьма влиятельный культурный сег­мент, который принято называть консюмеризмом. Культура потребления стала доминирующим культурным типом не только в России, но и во многих странах мира — глобализация делает своё дело, экспортируя ценности и нормы поведения из одного пространственного ареала в другой. Многие духовно-нравственные проблемы российского и мирового общества созданы или во мно­гом усилены именно тенденцией к культурному крену в сторону консюмеризма. Потребительские ценности не являются «ценностями в себе», влияющими только на практики покупательского по­ведения, а оказывают глубокое деструктивное воздействие на различные формы сознания — поли­тическое, нравственное, экологическое — и, соответственно, на политическое, нравственное, куль­турное, экологическое устройства социального бытия.

Культура потребления ценностно-смысловым ядром подразумевает символизм вещей, сти­мулирующий поведенческие практики демонстративной самопрезентации. Общество потребления — общество имиджезации, где коммуникация осуществляется преимущественно актуализацией по­требности в самопозиционировании. Символически насыщенный товар выступает стратифициру­ющим маркером, функция которого — осуществлять позиционирование потребителя.

Потребление — практика, имеющая мало общего с удовлетворением потребностей. Культура потребления формирует и закрепляет чёткую индивидуалистическую направленность, отвращает сознание от серьёзных проблем современности и направляет его исключительно в сферу личного быта. Обладание модными брендовыми вещами как средствами выделения себя из общей массы становится значимым ценностным ядром, по сравнению с которым ценности солидаризма, кол­лективизма, патриотизма в значительной степени нейтрализуются. Потребкульт требует жить в роскоши и беззаботности, концентрировать своё внимание на перманентных покупках гаджетов и вещей, быстро выходящих из моды, требующей постоянно успевать за ней. Вследствие этого усиливается невнимание к другим людям, формируется феномен социальной безответственности и семейные ценности тоже уходят на второй план, представляясь в качестве слишком обремени­тельных моральных обязательств.

Возникает явление лёгкой социальности, выраженной в поверхностности отношений. Она трансформирует восприятие других людей в функциональное, коммерческое и рыночное русло. Вместо душевности или, напротив, ненависти, возникают отчуждённость, равнодушие, поверх­ностность в отношениях, недоверие. Глубина отношений утрачивается, традиционные обществен­ные связи разрываются, сами отношения формализуются и обезличиваются, одиночество высту­пает условием усиления потребительского поведения. Эмоциональность к социальной жизни, к другим снижается, и эту утрату компенсирует эмоциональная вовлечённость в частную жизнь.

Расширение сетевых связей в современном обществе во многом возникает благодаря рас­паду традиционных связей, которые характеризовались значительно большей прочностью. Со­гласно данным, одинокие люди тратят на одежду, продукты питания, лекарства, средства по уходу за собой, походы в рестораны и развлечения на 20-30 % больше, чем семейные (возможно, в том числе поэтому пропаганда холостяцкого безответственного образа жизни так активна); в России на 6 человек семейных встречается 1 одинокий, а в столице одинок каждый третий [4]. Конечно, под ослаблением социальных связей далеко не всегда следует понимать одиночество. В основном имеется в виду переход к достаточно поверхностным отношениям. Общественному мнению, свя­занному с усиленным вниманием к предметам потребления, недалеко до полного пренебрежения интересами других, до крайней формы солипсизма.

Крупный город современного типа ослабляет социальную сплочённость в основном потому, что в нём исчезли многие прежние элементы городского пространства, по своей природе не­потребительские или даже антипотребительские. Современные мегаполисы с их инфраструктурой отражают цель рыночной пользы, прибыли. Всё городское пространство наполнено потребитель­скими соблазнами, торговые площади и реклама стали неотъемлемой частью городского пейзажа и ликом глобальной капиталистической цивилизации. Они овладевают вниманием, призывают к избыточным покупкам, формируют ложные потребности. Инфраструктура и пространство ны­нешних городов, подстёгивая потребительские практики как способ самопрезентации, трансфор­мируют ценностные ориентации, поведенческие практики и образ жизни общества и человека.

Если традиционные культуры, как правило, осуществляли сплочение людей, то потреби­тельство актуализирует удовлетворение индивидуальных потребностей, что способствует эгоиза- ции человека и разрушает межперсональное единство на разных уровнях — от семейных до кон­фессиональных, от малых групп до больших.

Даже любовь становится на некий имиджевый поток, переставая быть самой собой. Лёгкие отношения, стремление пожертвовать глубиной связей во имя нарастания их количества, секс без обязательств входят в жизнь современного общества. Коллекционирование сексуальных связей с различными партнёрами представляется консюмеру чем-то вроде коллекционирования вещей. Секс отделяется от чувственной сферы (любовь), институционально-духовной сферы (семья), лично-духовной сферы (ответственность). Скоротечный акт, даже если он повторяется какое-то время с одним и тем же партнёром, не ограничивает свободы в дальнейшем выбирать себе партнё­ров, ибо количество партнеров — знак собственного престижа. В ином случае потребитель заинте­ресован в односторонней любви — в желании быть любимым, но не любить. Как заметил Э. Фромм, стараясь вызвать чувство к себе со стороны других, человек стремится к максимально­му материальному успеху (деньги, престиж, власть) и у него не хватает времени на подлинную любовь, на искусство любить [17]. Однако «многочисленность связей не может заменить тождествообразующую силу стабильных первичных взаимоотношений» [1, 172].

Задаётся вполне обоснованным вопросом С. Жижек: «…что, если в нашем постмодернист­ском мире предписываемой трансгрессии, где супружеская верность воспринимается как староре­жимное чудачество, по-настоящему подрывным оказывается поведение тех, кто цепляется за неё? Что, если искренняя свадьба сегодня есть “самая тайная и смелая из всех трансгрессий?”» [7, 111]. Б. Райнов, ещё в 70-е гг. XX в. описывая последствия сексуальной революции на Западе, отмечал увеличение случаев сексуальных преступлений, показное презрение молодёжи к чувству любви как старомодной сентиментальности, которая является признаком отсталости и слабости [14]. Все эти явления характерны и для современного российского общества, в котором инфраструктура по­требления чрезвычайно сексуализирована, а благодаря в том числе и ей, — весь быт. К счастью, «идеология интимности» перечисленными Райновым явлениями не ограничивается, и, естествен­но, остаётся немало места для их противоположности — для «архаичных» традиционных ценностей любви, преданности, духовности. Только сами по себе потребительские ценностные ориентиры противоречат укоренённости в возвышенном чувстве любви и культивируют разврат, сексуальную «новизну», антисемейственность, «любовную независимость» и т. д. То, что называется сексуаль­ной демократизацией, по существу превратилось в примитивизацию и коммерциализацию интим­ности, в снижение «градуса» духовности и романтизма. Здесь уместно привести слова Э. Гидденса, произнесённые в несколько ином контексте: «.сексуальность является не антитезой цивилизации, посвятившей себя экономическому росту и техническому контролю, а воплощением её неудачи» [3, 208].

Тут важно обратить внимание на демографический аспект проблемы, а именно на то, что потребительство и связанный с ним гедонизм способствуют сокращению уровня рождаемости. Консюмеризм вместо семейных ценностей придерживается индивидуализма, согласно которому жить надо в кайф и для себя, а не для семьи или детей. Потребительство как таковое направлено в сторону карьеризма, культа личной успешности, что идёт вразрез со стремлением обзавестись семьей и детьми. Множащиеся организации типа Child free («Свобода от детей») только культиви­руют идеологию потребительского индивидуализма, убеждая, что дети — это ненужная обуза. И даже в странах с высоким уровнем дохода населения, но в которых господствуют потребитель­ские ценности, наблюдается демографический спад, поскольку потребительская культура делает своё дело, в том числе и там, где у людей есть материальная возможность обеспечивать детей. Ссылаясь на книгу П. Бьюкенена, В. Г. Федотова пишет, что на Западе индекс рождаемости со­ставляет 1,4, когда для воспроизводства населения нужно 2,25 [16]. Как мудро заметил М. Деля­гин, вызванное потребительской ориентацией сокращение численности населения в развитых странах свидетельствует о глубоком внутреннем неблагополучии обществ [6].

Недаром отмечается, что по социально-демографическим характеристикам транжиры- шоперы, вкладывающие огромные деньги в брендовый символизм, — обычно нежена- тые/незамужние молодые люди или молодые семейные пары без детей [5]. Малодетность не обя­зательно связана с повышенным уровнем смертности или низким уровнем благосостояния. По­этому стоит отчасти согласиться с утверждением А. Никонова о том, что если в прежние века ре­гулятором рождаемости были эпидемии чумы и других болезней, то сегодня этим регулятором выступает приобретённый за счёт развития техники и технологий комфорт, который декларирует жизнь для себя, а не для своих детей. Ранее зрелость и самостоятельность наступала годам к 16, а сегодня она и в 30 может не наступить, что объясняется не только потребительскими тенденция­ми, но и спецификой информационной цивилизации, в которой от каждого специалиста требуется постоянно обновлять свои знания для того, чтобы идти параллельно развитию технологий; посто­янно обучаясь, он испытывает дефицит времени на семью и многое другое. Так что закономерна демографическая стабилизация, выраженная в нулевом приросте, именно для развитых стран, наполненных комфортом [13]. Не согласимся только в положительной оценке данных тенденций, высказываемой Никоновым.

Сегодня в среде молодёжи слабеет желание обзаводиться семьёй; браки отличаются запоз­далостью и неустойчивостью, уровень рождаемости снижается. Бытовавшее в прошлом возвышенное отношение к семье уступает место представленности семьи как необременительного со­жительства. «Антисемейная идеология «живёт и побеждает» потому, что предлагаемый ею идео­логический товар легко усваивается на животно-инстинктивном уровне и в первую очередь ориен­тирован на «обжорливую младость», познающую мир через наушники плееров, экраны телевизо­ров и мониторы подключённых к Интернету компьютеров» [11, 30]. В качестве источников этой идеологии В. Н. Лексин правомерно выдвигает следующие: 1) концепция угрозы перенаселения и увеличения количества неполноценных людей (теория и практика «планирования семьи»); 2) трактовка брака как несвободы и противопоставление ему свободной любви как формы отсут­ствия семейных обязательств; 3) либерально-рыночные интерпретации брака не как сакральной духовной ценности, а как партнёрских отношений. Антисемейная идеология выступает чуть ли не манифестом, указывающим путь к отказу от нежелательного, психологически и финансово затрат­ного родительства, которому противопоставляется индивидуальное благополучие и гедонистиче­ская жизнь, лишённая обузы.

Кстати, последний пункт весьма интересен тем, что рыночная идеология проникает именно туда, где ей места вообще нет и быть не должно. Согласно ей, отношения между мужем, женой и детьми призваны носить монетарный характер (один из примеров — брачный контракт), они должны платить друг другу деньги, например, за помощь по хозяйству и т. д. В книге «Девиант­ность в обществе потребления» находим несколько примеров — выдержек из проекта договора между супругами (из практики петербургского суда):

«Муж обязан предложить жене поговорить с ней каждый день с 20:30 в течение часа. Если он забыл или сделал вид, что забыл, он уплачивает штраф…».

«В случае измены жена уплачивает штраф в размере 1/3 стоимости квартиры, начиная со второй измены…».

«Супруг уплачивает штраф за попытку оставить другого супруга наедине со своими род­ственниками. Список лиц, которых нельзя пускать в дом без согласия второго супруга, указывает­ся в качестве неотъемлемой части настоящего договора».

«Жена обязана предупредить мужа о своём эмоциональном состоянии не менее чем за две недели с тем, чтобы он успел выработать контраргументы»^[1]

При реализации монетаризма в семье последняя перестаёт быть семьёй. В мире не всё про­даётся и покупается, как бы там ни считали отчаянные рыночники. Есть явления, возникающие по ту сторону рынка. К ним прежде всего относятся любовь и патриотизм. Доведённая до крайно­сти рыночная идеология предполагает дозволенность торговать политическими партиями (кстати, это довольно широко себя проявляет), убеждениями, отношениями, Отечеством, детьми. Эта идеология — тотальный инструмент десакрализации всего.

Ячейкой общества всегда являлась семья, но теперь, с постепенной утратой социальности, её легитимность ставится под сомнение несмотря на то, что лишь семья способна быть обще­ственной ячейкой; один человек, в отличие от семьи, не может продолжать род, а потому необхо­дим социальный скреп в виде семьи. К тому же семья — это особый социальный мир, позволяю­щий скрыться от проблем повседневности, решить их всеобщими усилиями членов семьи, мир за­боты, уюта, человеческого тепла и любви. Ребёнок развивается семьёй и в семье, которая даёт ему любовь, заботу, понимание. Именно в семье происходит первичная социализация, обеспечивается преемственность языка, трудовых навыков, этических представлений. Именно в семье ребенок по­лучает первоначальные и определяющие понятия о добре и зле, формирует модели поведения и нормы общения, наконец, посредством семейного воспитания формируется как личность. «… Многие институты человеческой жизни, будь то устоявшийся круг дружеского общения, будь то приход, монашеская или дружеская община, добровольное творческое объединение, иной раз даже — в некотором идеальном случае — трудовой коллектив или воинское подразделение, обрета­ют свою прочность и благоприятный человеческий климат именно благодаря тем навыкам дружеского общения, заботы и взаимной ответственности, которые слагаются именно в семье. Слагаются — вопреки всем возможным злоупотреблениям внутрисемейным авторитетом или тем внутрисемейным распрям, описания которых с древнейших времён стали неотъемлемой частью и мифологии, и литературы, и историографии»^[2]. Без семьи, без традиционного семейного воспи­тания не просто вырастает неповзрослевший, инфантильный человек, но и не формируется лич­ность как таковая.

На Западе с его развитой потребительской индустрией (и, соответственно, потребительской культурой) либеральный индивидуализм диктует правило, согласно которому ячейка общества — индивид. Вместо утверждения интересов и прав семьи как коллектива любящих друг друга людей утверждаются права ребенка, которые, к тому же, противопоставляются правам родителей; вспом­ним ювенальную юстицию, которая под видом борьбы с внутрисемейным насилием над детьми легитимирует детскую вседозволенность и наносит сокрушительный удар по институту семьи.

Приведём цитату из книги Ж. Липовецки: «Кто ещё может верить в труд, узнав о масшта­бах прогулов и turn over (текучесть рабочей силы), о страсти к отпускам, уик-эндам, развлечениям, которая не перестаёт усиливаться, когда уход на пенсию становится всеобщим стремлением, если не идеалом жизни; кто ещё может верить в семью, когда число разводов неуклонно увеличивается, когда стариков загоняют в дома престарелых, когда пожилые желают оставаться «молодыми» и участвуют в конкурсах «пси»; когда супружеские пары становятся «свободными», когда узако­нены аборты, применение контрацептивов; кто ещё может думать об армии, когда принимаются все меры для того, чтобы её реформировать, когда уклонение от военной службы уже не считается бесчестием; можно ли говорить о добросовестности, экономии, о профессиональной этике, об ав­торитете, о санкциях?» [12, 58-59].

В прошлые века дети считались сакральным даром, подарком судьбы. Бездетные поэтому чувствовали себя неполноценными. Существовали различные поговорки на эту тематику, напри­мер: «Бездетный умрёт, и собака не взвоет», «Живёшь — не с кем покалякать», «Семья без детей что цветок без запаха», «Дом с детьми — базар, дом без детей — могила» и т. д. (см. [15]). Если ра­нее молодые люди видели смысл жизни в своих детях, теперь они детей расценивают как барьер для реализации смысла жизни, сводимого преимущественно к развлечениям. Если ранее в СМИ культивировался идеальный образ женщины как матери, а мужчины — как отца, теперь идеальным образом обоих становится бесполый консюмер. Мир культуры подавил многие социально вредные проявления человека, а мир потребительской культуры подавляет инстинкт воспроизводства жиз­ни, подменяя его искусственно сконструированным «инстинктом гедонизма». Чем больший выбор предоставляет цивилизация для различных жизненных практик, тем в меньшей степени брак и рождение детей рассматриваются как сакральные ценности. Потребкульт и вся потребительская инфраструктура предлагают множество форм деятельности (прежде всего развлекательной), не связанных с семейной жизнью и деторождением. Потребительская инфраструктура максимально развита в городах. В том числе по этой причине именно в городской среде, в отличие от сельской, наблюдается наибольшее количество бездетных женщин; в городской среде рождение ребёнка ча­сто откладывается и, соответственно, средний возраст женщины, рожающей первого ребенка, по­вышается. Личные благоденствие и комфорт абсолютизируются как высшие ценности, но за них предлагается платить бездетностью.

Консюмеристскому влиянию оказались подвержены едва ли не все социальные группы российского общества, но особенно молодёжь, становление которой проходило на фоне рыночных изменений российской экономики и формирования новых ценностей. Сегодня всё менее наблюда­ется позитивная консолидация молодёжи, основанная на солидарности, сотрудничестве и руко­водстве общественно-полезными целями. А вот негативная консолидация (криминальность) в постперестроечное время начала стремительно развиваться. «Положительные» объединения тре­буют от инициаторов проявить больше усилий, чем «отрицательные»; последним значительно легче возникнуть. В настоящее время существует, конечно, много молодёжных объединений, но основным мотивом вступления в них является не желание быть полезным обществу, а стремление всё к той же карьере; объединения, с помощью которых осуществляется позитивная консолида­ция, чаще всего рассматриваются в качестве социального лифта. Процессы молодёжной самоорга­низации либо имитируются, либо навязываются извне.

После катастрофических для народа либеральных реформ возникла ужасающая бедность на фоне демонстративного богатства немногих и роскоши выставленных витрин. В результате не только распространения потребительских ценностей как таковых, но и либеральных реформ (вследствие которых потребкульт укоренился), снизивших уровень жизни и изменивших систему ценностей, возникло явление социального распада, деконсолидации и деполитизации. «По нашему народу прошли трещины и разломы. Люди съёжились, сплотились семьями и маленькими группа­ми, отдаляются друг от друга, как разбегаются атомы газа в пустоте. Народ, который в недавнем прошлом был цельным и единым, становится похож на кучу песка. Но сначала его раскололи на большие блоки — и так умело, что мелкие трещины прошли по всем частям» [9]. Прежние ценно­сти коллективизма, солидаризма, сопричастности общему делу, труда ради благой социальной, а не индивидуальной цели потеряли свою значимость. Как заметил В. В. Кривошеев, «ныне обще­ство всё больше воспринимается индивидами как поле битвы за сугубо личные интересы, при этом в значительной мере оказались деформированными пусть порой и непрочные механизмы со­пряжения интересов разного уровня. Переход к такому атомизированному обществу и определил своеобразие его аномии» [8].

Статистику депопуляции в странах Запада приводит и делает прогноз о возможном вырож­дении Запада П. Бьюкенен. Он обоснованно пишет, что на падение уровня рождаемости оказывают влияние потребительский гедонизм, индивидуализм, феминизм, насаждение толерантности, карье­ризм, дехристианизация [2]. В качестве одной из причин снижения уровня рождаемости он называет социалистическую гарантию пенсии. Когда есть пенсия и связанная с ней экономическая незави­симость, нивелируется потребность в семье и детях. Какое мы видим «замечательное» оправдание либеральных антиобщественных реформ: «нам пенсии не нужны, так как они мешают воспроиз­водству». Пенсии — не пережиток проклятого социализма, поэтому связывание их с социалистиче­ским режимом — верх лицемерия. В капиталистических странах того же Запада, в эпоху welfare state, пенсионное обеспечение было обязательным. И явно не оно — главная причина депопуляции. Волна индивидуализма, гедонизация и реформы типа ювенальных — намного более значимые при­чины снижения уровня рождаемости. Правда, о ювенальной юстиции Бьюкенен предпочитает умолчать и не упоминает о ней вовсе.

В депопуляции на Западе Бьюкенен обвиняет в том числе неомарксистов типа представите­лей Франкфуртской школы, которые подрывали семейные ценности и рассматривали семью как буржуазный пережиток. Вообще, согласно Бьюкенену, культурную революцию по подрыву тра­диционных ценностей в самом широком смысле, осуществляли неомарксисты. Однако следует высказать несколько возражений. Далеко не весь Запад зачитывался творенинями Д. Лукача, А. Грамши, М. Хоркхаймера, Т. Адорно, Э. Фромма, Г. Маркузе. Их работы были достоянием в основном только интеллектуалов и потому не могли повлиять и постоянно поддерживать это влияние на массовое сознание, перестраивая последнее под свой идеал. Да, труды франкфуртцев оказывали влияние, но лишь на американскую молодёжь 60-х гг. ХХ в. В последующие десятиле­тия эти философы (как и философия в целом) в деле формирования массового сознания принимали участие менее активное, чем вполне буржуазные СМИ. Смешно даже предполагать, что трактат Адорно более популярен в массах, чем какое-либо ток-шоу. Тем более сам Бьюкенен пишет, что немногие знали франкфуртцев по именам. Антисемейные ценности проповедуются не только марксистами (и то лишь некоторыми), но и современными либеральными идеологами, которые являются убеждёнными антимарксистами. Антисемейными ценностями полнится культура потре­бительского гедонизма, которую неомарксистские теоретики подвергают жёсткой критике — вспомним хотя бы «Одномерного человека» Г. Маркузе, а также Т. Адорно и М. Хоркхаймера, изобличавших в своей «Диалектике просвещения» потребительскую капиталистическую культуриндустрию.

Никакая горстка марксистов-ревизионистов в принципе не смогла преобразовать европей­скую и американскую культуры — да ещё в сторону совсем антимарксистского консюмеризма. Вряд ли кто-либо из франкфуртцев хотел увидеть Запад будущего таким гедонистическим и инди­видуалистическим, каким он стал. И пусть Бьюкенен покажет пальцем на кого-то из этих мысли­телей, кто воспевал потребительские ценности и характерную для современного Запада политкор­ректность. Но указывать не на кого. Кроме того, при чём тут марксизм, если в США и Европе крайне низка доля пропаганды классовой борьбы, выравнивания доходов, декоммерциализации медицины и образования? Там нет сильной коммунистической партии. Зато повально распростра­нена насаждаемая сверху идеология свободного рынка, равенства возможностей и прочих типично либерально-капиталистических ценностей.

Очевидно, что Бьюкенен занимается «ложной критикой», подтасовывая факты и выстраи­вая схемы, обличающие невиновных и обходящие стороной виновных. Обвинять марксизм в ини­циированных либеральным капитализмом злодеяниях — значит сваливать с больной головы на здоровую. Видимо, просто всё плохое ассоциируется с «гнусными коммунистами» — в лучших традициях капиталистической идеологически насыщенной мысли. Осталось только коммунистов и социалистов обвинить в росте имущественного расслоения, происходящего как внутри Запада, так и между странами, в экономическом закабалении Западом других стран, в росте влияния транснациональных корпораций на национальные правительства. Думаю, подобный абсурд мы скоро найдём в интеллектуальном мусоре а-ля Бьюкенен или а-ля Фукуяма.

Противные Бьюкенену повальный консюмеризм, дехристианизация, гомофилия, бунт про­тив вполне здоровой гомофобии, ценности child free, антипатриотизм, противоречащая здравому смыслу толерастия — все это детища не марксизма, не контркультурной идеологии «детей цветов», а, напротив, либерального капиталистического идеологизма. Из слов великого коммунистического идеолога о том, что пролетариат не имеет отечества, вовсе не следует, будто любые проявления антипатриотизма исходят от марксистской мысли. Из высказываемых некоторыми теоретиками коммунизма суждениями о семье как пережитке буржуазного общества нельзя заключать, что вся­кий бунт против семьи — отпрыск коммунистов. В общем, поход Бьюкенена против марксизма имеет под собой мифологическую основу.

Один из немногих положительных аспектов деятельности правительства — введение доплаты за рождение второго ребенка, так называемый материнский капитал. Понятно, что эти деньги не слишком повышают покупательскую способность людей и вряд ли они являются серьёзным сти­мулом для рождения детей. К тому же их нельзя потратить на самые насущные нужды вроде пи­тания и лечения. Но всё же их наличие намного лучше, чем отсутствие. К сожалению, эта мера не имеет достаточного веса при решении проблемы рождаемости, да и не компенсирует суммарные родительские затраты на ясли и детские сады, детскую одежду, питание, учебники, образование, медицинское обслуживание, отдых. Всё это сегодня находится в труднодоступной зоне. К тому же беспредельно высокие цены на квартиры и кабальная ипотека очень сильно бьют по семьям, осо­бенно молодым, которые сталкиваются с проблемой отсутствия жилья. Поэтому, не умаляя необ­ходимости материнского капитала, отмечу, что рекламные фразы «слуг народа» о материнском капитале как серьёзном прогрессе по сравнению с советским периодом не оправданы. В СССР не было введено такой доплаты, но и затраты на вышеперечисленные детские нужды были значи­тельно ниже. Человек чувствовал уверенность в завтрашнем дне и потому имел мотивацию к рож­дению детей. В то время отсутствовала «антисемейная» потребительская пропаганда, представля­ющая семью как рудимент и ставящая на её место карьеру и удовольствия. Вот только партийные агитаторы это не учитывают в своей пропаганде, выпячивая однобокое видение проблемы, точнее, не проблемы, а достижения, о котором в стране советов даже не помышляли.

 

Для повышения уровня рождаемости в стране необходимо принять множество мер различ­ного характера и степени сложности. Важно объявить борьбу против потребительских идеологи­ческих тенденций, которые воспевают жизнь для себя любимого, представляют детей в качестве ненужной обузы и отвращают от обзаведения потомством; ведь нарушено не только количественное (демографическое) воспроизводство, но и качественное (культурное). В частности, необходимо ограничить поле деятельности коммерческой рекламы — манипулирующей сознанием, акцентирую­щей внимание лишь на вещизме, предлагающей «жить в кайф». Телеэфир должны заполнять не люди неидентифицируемого пола, пропагандирующие вещизм, индивидуализм, бездетность, рас­сматривающие детей как тяжкую ношу и говорящие о вреде семейной жизни для свободы и воз­можностей покупать новые модные сотовые телефоны и одежду от кутюр. Пусть медиаэфир наполняют люди, вещающие о счастье в семейной жизни и воспитании детей. Пусть это будут бе­ременные женщины и многодетные матери, которые своим примером учат реципиентов. Масс- медиа всегда пропагандируют и внушают, и от этого никуда не деться. Следует внушать действи­тельно значимые ценности, а не потребительский китч, разлагающий общество и деморализую­щий человека. Только эти ценности необходимо внушать интересными способами, а не путём нудного морализаторства, как это делалось в советский период.

Однако пропагандой деторождения дело не должно ограничиваться, иначе она станет пи­ком лицемерия в стране, где экономические условия действительно превращают детей в тяжесть. В целом для улучшения демографической ситуации требуется отход от экономического либера­лизма, то есть значительная социализация.

Нельзя ожидать высокого уровня рождаемости, если, по данным С. Кара-Мурзы, в 2003 году даже в Москве 50 % опрошенных первой жизненной проблемой назвали страх за своё буду­щее и будущее своих детей, а в Северной Осетии такой страх представили как первую проблему 60 % [10]. Лишь увеличением доплат побороть этот страх не получится. Необходимо бросить все силы на повышение уровня народного благосостояния, снижение безработицы и обеспечение уве­ренности в завтрашнем дне. Ведь отсутствие как достойного благосостояния, так и уверенности в будущем выступают важными демотивирующими факторами в контексте обзаведения детьми. Одним из аспектов борьбы с нищетой является обеспечение достаточного прожиточного минимума. Имеет смысл выплачивать пособие, которого хватает на нормальный уход за ребёнком. Важно ка­чественно повысить доплаты за рождение детей. Нужно обеспечить большое количество бесплат­ных мест в детских дошкольных и школьных учреждениях, сделать обучение, воспитание и здра­воохранение финансово доступными.

Обязательно следует упростить сбор бесконечных справок на получение детского пособия, на получение места в яслях или детском саду. Необходимо создать условия, при которых связан­ные с рождением детей перерывы в профессиональной деятельности женщин не повлияют нега­тивно на их материальный достаток; тогда пойдёт на убыль уровень отвлечённости женщин от се­мьи в пользу карьеры, а также снизится возраст для материнства (сегодня он растёт).

Изменения в медийно-культурной сфере, а также действительная национально­ориентированная экономическая политика, связанная с модернизацией инфраструктуры и созда­нием рабочих мест, вернут молодым людям уверенность в будущем и смысл жизни. Но перечис­ленное невозможно реализовать в русле социально безответственной либеральной политики, про­ведение которой в России выгодно не нашему народу, а нашим геополитическим конкурентам и сращённому с ними транснациональному капиталу. Либерализм предполагает отказ от протек­ционизма и открытие экономики страны, повальную приватизацию, проникновение монетаризма во все сферы жизни, коммерциализацию культуры, сворачивание социальной политики, дарование людям свободы от государственной заботы. Это всё несовместимо ни с демографическим ростом, ни с борьбой против потребительской культуры, ни с повышением народного благосостояния, ни с экономическим развитием, ни с жизнью страны в целом. А если взглянуть на проблему шире и увидеть в политическом курсе не только либеральную, но и коррупционную составляющую, приходится констатировать ещё большую несовместимость этого курса с жизненно важными ин­тересами народа и страны.

Решения о рождении детей люди принимают под воздействием самых разных аспектов ре­альности, и меры как экономической, так и культурной политики — всего лишь одни из таких ас­пектов. Сама же депопуляция — не первопричина кризисов и проблем, а скорее ответ людей на се­рьёзные проблемы, с которыми они столкнулись.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бек, У. Общество риска. На пути к другому модерну / У. Бек. — М.: Прогресс-Традиция, 2000. — 384 с.
2. Бьюкенен, П. Дж. Смерть Запада / П. Дж. Бьюкенен. — М.: ACT, — 444 с.
3. Гидденс, Э. Трансформация интимности / Э. Гидденс. — СПб.: Питер, 2004. — 208 с.
4. Голова, А. Г. Факторы, влияющие на потребительское поведение личности в мегаполисе / А. Г. Голова // Журнал социологии и социальной антропологии. — 2011. — Т. XIV. — № 5(58). — С. 304-312.
5. Гурова, О. Ю. Шопинг, одежда и типология потребителей в Санкт-Петербурге / О. Ю. Гурова // Журнал социологии и социальной антропологии. — 2011. — Т. XIV. — № 5(58). — С. 129-141.
6. Делягин, М. Возмездие на пороге. Революция в России: когда, как, зачем / М. Делягин. — М.: Новости, 2007. — 446 с.
7. Жижек, С. Накануне Господина: сотрясая рамки / С. Жижек. — М.: Европа, 2014. — 280 с.
8. Кара-Мурза, С. Аномия: особенности российской болезни [Электронный ресурс] / С. Кара-Мурза // Рос­сия навсегда. Народные ведомости. — Режим доступа: http://rossiyanavsegda.ru/read/554/.
9. Кара-Мурза, С. Аномия бедности [Электронный ресурс] / С. Кара-Мурза // Россия навсегда. Народные ведомости. — Режим доступа: http://rossiyanavsegda.ru/read/617/.
10. Кара-Мурза, С. Г. Угрозы России. Точка невозврата / С. Г. Кара-Мурза. — М.: Эксмо: Алгоритм, 2012. — 592 с. ‘
11. Лексин, В. Н. Идеологические основы упадка современного института семьи / В. Н. Лексин // Обще­ственные науки и современность. — 2011. — № 2. — С. 29-42.
12. Липовецки, Ж. Эра пустоты / Ж. Липовецки. — СПб.: Изд-во «Владимир Даль», 2001. — 332 с.
13. Никонов, А. П. Апгрейд обезьяны. Большая история маленькой сингулярности / А. П. Никонов. — М.: Изд-во НЦ ЭНАС, 2005. — 352 с.
14. Райнов, Б. Массовая культура / Б. Райнов. — М.: Прогресс, 1979. — 490 с.
15. Фахрисламова, Р. Т. Феномен женской бездетности в России: исторические и социальные предпосылки / Р. Т. Фахрисламова // Социологический журнал. — 2014. — № 3. — С. 33-54.
16. Федотова, В. Г. Факторы ценностных изменений на Западе и в России / В. Г. Федотова // Вопросы фи­лософии. — 2005. — № 11. — С. 3-23.
17. Фромм, Э. Искусство любить: Исследование природы любви / Э. Фромм. — M.: Педагогика, 1990. — 160 с.

^[1] Девиантность в обществе потребления: Коллективная монография. Под ред. Я. И. Гилинского и Т. В. Шипуно- вой. — СПб.: Издательский Дом «Алеф-Пресс», 2012. — 464 с., с. 163.

^[2] Рашковский, Е.Б. Феномен семьи (междисциплинарные заметки) // Вопросы философии. – 2010. – №10. – С. 27-37.

 

Ильин А.Н. Культура потребления как фактор трансформации семейных ценностей // Ученые записки Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета. Науки о человеке, обществе и культуре Т. 2. №1(37), 2019. С. 83-91.