Деконсолидация и деполитизация, характерные для общества потребления

В статье ставится вопрос о том, что в постсоветском рос­сийском обществе к настоящему времени сложилась культура потреб­ления, оказывающая негативное влияние на многие аспекты социально­культурной жизни человека и общества в целом. В частности, рассмот­рены такие связанные с консьюмеризмом проблемы, как распад обще­ственных связей и политическая пассивность населения. Эти свойства особенно характерны для социальной группы молодежи, сформировав­шейся в постсоветское время. В качестве теоретико-методологической базы исследования использованы теории социологии потребления и со­циальной философии. Представлен анализ точек зрения российских ис­следователей, изучающих проблемы социальной атомизации, социаль­ных страхов, идентичности в условиях развития консьюмеристских тен­денций. В качестве методологической базы выступают работы зарубеж­ных авторов (З. Бауман, Ж. Бодрийяр, Г. Дебор, А. Турен), исследую­щих особенности потребительского массового общества. Сделаны вы­воды о том, что избыточное потребление, характерное для современно­го российского и других обществ, культивирует ценность индивидуа­лизма, переводит внимание человека с серьезных политических про­блем на проблемы личного характера. В результате происходит ослаб­ление социальных связей, падает политическая активность (например протестная), интерес к проблематике общественного блага замещается интересом сугубо личного плана. Гипертрофирование ценностей потреб­ления в пределе ведет к потере обществом своей основы — социальности.

Ключевые слова: культура потребления, деконсолидация, деполитиза­ция, общество потребления, политическая пассивность, индивидуализм, солидарность, атомизация.

Современная потребительская культура как условие социальной деконсолидации

Проблематика потребительской культуры в постсоветском обществе особенно актуальна. Если традиционные культуры, как правило, спла­чивали людей, то современное потребительство актуализирует удов­летворение индивидуальных потребностей, что способствует эгоиза- ции человека и разрушает межперсональное единство на групповом уровне.

Такому влиянию оказались подвержены едва ли не все социаль­ные группы российского общества, но особенно молодежь, чье ста­новление проходило на фоне рыночных изменений российской эко­номики и формирования новых ценностей. Сегодня все менее наблю­дается позитивная консолидация молодежи, основанная на солидар­ности, сотрудничестве и руководстве общественно-полезными целя­ми. А вот негативная консолидация (криминальность) в постпере­строечное время начала стремительно развиваться. «Положительные» объединения требуют от инициаторов больших усилий, чем «отрица­тельные, что значительно облегчает возникновение последних. Сей­час есть, конечно, много молодежных объединений, но основным мо­тивом вступления в них является не желание быть полезным общест­ву, а стремление все к той же карьере; объединения, с помощью кото­рых осуществляется позитивная консолидация, чаще всего рассмат­риваются в качестве социального лифта. Процессы молодежной са­моорганизации либо имитируются, либо навязываются извне.

В.В. Петухов пишет следующее про современную молодежь: «Нали­цо явная нехватка “солидаризма”, способности действовать ради “общего блага”, а также — гипертрофированная ориентация на част­ную жизнь, понимание свободы исключительно как свободы индиви­дуального выбора — где работать, как работать, где жить, куда ездить отдыхать, с кем дружить, о чем говорить, какие фильмы смотреть, участвовать или нет в политической жизни и т. п.» [14, с. 58]. Рас­сматривать вопрос об участии или неучастии молодежи в политиче­ской жизни в нашей статье представляется неуместным, так как мо­лодежь обычно не ставит его перед собой. В случае его «нечаянной» постановки чаще всего назревает однозначный отрицательный ответ: как показало исследование В.В. Петухова, всего 2-3% молодых лю­дей указывают в социологических опросах на свое участие в митин­гах и демонстрациях, работу в политических партиях и молодежных политических объединениях.

На наш взгляд, именно вследствие акцентирования внимания на потребительских практиках усиливается тенденция деполитизации (деконсолидации). Конечно, эта тенденция обусловлена различными причинами, однако мы предполагаем, что потребительская культура является одной из наиболее значимых причин индивидуализации об­щества и утраты социальных связей.

Падение интереса к политике в условиях упрочения потребительских тенденций

Сегодня одной из главных проблем выступает не фрагментированность политических предпочтений и трудность политически ак­тивных людей договориться друг с другом, а спад протестной ак­тивности как таковой и утрата идеологических и политических ус­тановок. Потребкульт, если учитывать его аполитичность и центри­рованность на личном, не приемлет соответствующие установки в качестве важных элементов сознания. Стоит прислушаться к точке зрения Г. Дебора: в условиях избыточного потребления исчезает взрослый как хозяин собственной жизни, а молодость как фактор из­менения существующего перестает быть свойством молодежи [7]. Потребительство упрочивает дефицитарность социального субъекта политической жизни и политических преобразований. Как отмечает Г.Л. Тульчинский, при дисперсности, бесструктурности и «размазан­ности» общества, отсутствии в нем социально-экономических и по­литических связей и отношений, направленных на реализацию инте­ресов разных социальных сил, при неосознанности самих этих инте­ресов, политическая активность приобретает деструктивный характер. Выборы теряют реальный политический смысл, амбициозные само­званцы превращают партии в группировки, а власть не ставит перед собой задачи консолидации общества [16].

Отход от политики — широкое явление, охватывающее как дос­таточно обеспеченную потребительскую прослойку, так и бедные слои населения, предпочитающие протестным движениям приобще­ние к консьюмеризму. Значительная часть социума превращается в «политическое болото». Потребкульт является не единственной, но крайне значимой причиной деполитизации общества.

Индивидуализм, деконсолидированность, мещанство, ауторефе- рентность как проявляющиеся на всем общественном поле тенденции имеют связь с осознанием тщетности попыток в коллективных дейст­виях, с разубежденностью в возможности оказывать совместное влияние на глобальные процессы и важные политические решения, с невидимостью связи между коллективной активностью и серьезными изменениями в экономике и политике, с трудностью адаптироваться к возрастающей неопределенности, в общем, с фатализмом, переводя­щем внимание с коллективистских акцентов на индивидуалистиче­ские и вытесняющем из сознания само существование глобальных проблем и архиважных решений. Повергшие себя в фатализм люди не смогут консолидироваться против чего-то или за что-то, поскольку коллективное действие как проявление волевой решительности пред­полагает в качестве своей основы определенное выраженное в идео­логии стремление, а когда стремления нет, действию вырасти не из чего. Если люди принимают невозможность влиять на определяющие их жизнь события за истину, эта невозможность проявляется в их действиях, а точнее бездействиях.

Людей уже не интересуют глобальные проекты, ставящие перед собой в качестве цели не столько избавление от насущных проблем, сколько построение абстрактного общества будущего в долгосрочной временной перспективе. Для реализации такого проекта необходимо коллективное действие, которое отсутствует не только потому, что люди потеряли веру в коллективизм, но и потому, что они потеряли веру в проекты. Консолидация на основе общих интересов и проблем не представляется условием реализации собственных интересов, а скорее, напротив, — причиной ограничения индивидуальной свободы и потери личного времени. Такому видению особенно способствуют примеры богатых людей, успешных потребителей (в том числе из близкого окружения) и представление о том, что они достигли соци­ально-экономических высот благодаря личной предприимчивости, а не коммунализму. Как отмечает П. Линке, начиная с перестроечного времени, молодые люди сосредоточили внимание на точечных проек­тах, мелких вещах, соответствующих уровню «здесь и сейчас», от­вернувшись от «мега-мышления», увлечения утопией и разными грандиозными конструкциями, свойственными более старшему поко­лению [11].

Почти ни одна проблема не представляется как общая, требую­щая внимания, мобилизации сил каждого и создания крупной актив­ной общности для противодействия. Люди потеряли интерес к со­стоянию социально значимых систем, вне которых жизнь невозможна. Поэтому на противоречащие друг другу или реальности заявления политиков они перестали обращать внимание. Большинство прояв­ляют пассивность перед лицом серьезных угроз и неготовность к ка­ким-либо формам объединения [8]. Тем более что сами угрозы осоз­наются людьми по-разному, различным образом ранжируются по значимости и потому не создают единой и непротиворечивой сим­птоматики тревожности; эта «разбросанность» тревоги также влияет на отсутствие социальной интеграции и мобилизации, которая обыч­но вызывается сильным всеобщим страхом.

Понятия социальной борьбы, предотвращения общественных уг­роз, патриотизма, социального целеполагания и объединения не про­сто утратили серьезность в глазах людей, а давно стали высмеиваться. Идею общих интересов и восстановления социальной справедливости замещает индивидуализация и тенденция, выраженная в попытке не коллективного, а индивидуального, атомарного и бесконфликтного проникновения, буквально просачивания в эшелон более высокого класса, в элитарную прослойку. Победу одержал культурно­исторический тип, называемый мещанством, противоположный при­верженности творчеству, прогрессу и социальной активности. Для него неприемлемы никакие движимые социальными идеалами актив­ные действия. Его суть, как метко определил С.Г. Кара-Мурза, — «самодержавие собственности» [10, с. 57].

Если исходить из схемы, согласно которой мотивация зависит от умножения ожидания результата на его ценность, то следует сказать, что при разговорах о консолидации и солидаризации нейтрализовано как ожидание, так и ценность; результат одновременно представляет­ся невозможным по части достижимости и не сильно нужным или слишком дорогостоящим, а значит, и не ценным. Соответственно, мотивации к коллективности нет. Публичное пространство заполня­ется не общественным и политическим дискурсом, а дискурсом ин­тимности личной жизни и мелких бытовых забот. В этом плане по­требительская прослойка напоминает бодрийяровскую массу, пред­ставляющую собой зону холода, у которой нет социальной энергии, и ее холод имеет возможность поглощать любую активность. Масса уничтожает знаки и смысл, которые впитывает в себя. Своей пассив­ностью она нейтрализует все призывы по отношению к себе — как государственнические, так и революционные [4]. Однако общество и страна жизнеспособны, когда каждый чувствует себя защитником и строителем целого и связан с каждым другим узами ответственности и горизонтальной солидарности. Зачастую сама власть отказывается поддерживать социальную связность или она стремится это делать, одновременно максимально отдаляясь от людей и тем самым подры­вая доверие к себе и к коллективизму.

Чувство собственной беспомощности повлиять на происходящее вокруг связано с ощущением несправедливости, которые в своем со­четании подрывают психику и физическое здоровье. Жить с ощуще­нием несправедливости и одновременным пониманием своего бесси­лия, значит находиться в состоянии длительного и опасного по по­следствиям повседневного стресса (в 2009 г. сочетание этих состоя­ний было характерно для каждого пятого россиянина и лишь 4% ни­когда их не испытывали) [5]. Для психики более комфортен следую­щий принцип: если «мы» не можем влиять на происходящее, если каждый из нас не защищен общим «Мы», проще отказаться как от понятия «мы» и лежащей в его основе солидарности, так и от призна­ния серьезности происходящих в стране или мире событий; вместо «мы» и глобальных процессов есть «я» и мои личные интересы. Таким образом, происходит вытеснение общественного из сознания людей.

Оно становится не реалистическим, а аутистическим, проявляющим эскапизм по отношению к угрожающим сообщениям (вытесняющим их) и предпочитающим скрываться под панцирем индивидуализма и гаджетомышления. Аутистическое сознание создает приятные пред­ставления, даже если они совершенно не сообразуются с реальностью. Согласно А. Азимову, слово «идиос» по-гречески означает «частный, личный», и в Древней Греции человека, который не интересовался общественно-политическими проблемами, а ограничивался только личными вопросами, называли идиотом [1]. Идиот — тот, кто живет таким образом, будто внешнего мира не существует.

Сегодня выбор нового вкуса чипсов молодежь интересует больше, пожалуй, чем выборы во власть. Не желая воспринимать сигналы об угрозах, потребитель просто отключает систему восприятия угроз. Человек помещает себя в некое культурно-психологическое зазерка­лье. Общественное и индивидуальное становятся удаленными друг от друга так, что индивидуальное остается здесь, а общественное уходит в некую недосягаемую область, отдаленность которой обесценивает попытки дотянуться до нее и, соответственно, нивелирует смысл и полезность этой области для реальной жизни с ее прагматизмом. В результате любые призывы к общественным действиям типа отстаи­вания своих прав вызывают скептическую улыбку и становятся по­хожими на глас вопиющего в пустыне. Культура потребления три- виализирует и дегероизирует человеческую жизнь.

Поражение солидарности и победа индивидуализма

Сплочение происходит на уровне небольших родственных общ­ностей, в то время как идентификация с большими общностями не­стабильна, а политические идентичности вообще отторгаются на пе­риферию. В целом социальная коммуникабельность утрачивается. Только самые близкие вызывают чувство доверия, микросоциальные сети взаимодействия остаются главными ресурсами выживания, а ма­лые группы — структурами обеспечения защиты от различных опас­ностей. Конституируется опора исключительно на себя, семью и не­которых близких [6].

Коллектив сужается до семьи или до индивида. Семья восприни­мается не как ячейка общества, а как убежище. Формирующиеся на основе родственных и дружеских связей социальные сети не доходят до уровня гражданских инициатив по защите общественных интере­сов. Поэтому если микросоциальные сети и оказывают посильную жизненную поддержку входящим в них людям, эта поддержка, есте­ственно, не меняет существующий порядок, а лишь позволяет к не­му приспосабливаться, в чем заключается ее принципиальная не­полнота. Представляется существование взаимообусловливающей силы между сплочением в семьи и малые группы и отдалением на более масштабном — общесоциальном — уровне. Все это указывает на недостаток общественных качеств, позволяющих организовать действия, направленные хотя бы на защиту элементарных прав и сво­бод. Впрочем, потребители не испытывают чувства ущемленности прав и свобод вследствие своей деполитизированности и сфокусиро­ванности на личном микромире.

В.В. Петухов в 2004 г писал, основываясь на результатах социо­логического исследования: «…с одной стороны, сформировалось по­коление людей, которое уже ничего не ждет от властей и готово действовать, что называется, на свой страх и риск. С другой сто­роны, происходит индивидуализация массовых установок, в условиях которой говорить о какой бы то ни было солидарности, совместных действиях, осознании общности групповых интересов не приходится. Это, безусловно, находит свое отражение в политической жизни страны, в идеологическом и политическом структурировании совре­менного российского общества» [13, с. 37-38]. Тенденция десолида­ризации в последние годы только усилилась.

Принцип «своя рубашка всегда ближе к телу» переходит всякие разумные и нравственные границы. Человек крайне трагично отно­сится к потере своих «игрушек», но абсолютно индифферентно, на­пример, — к расхищению национальных богатств его страны, кото­рые находятся за рамками его мышления и ценностного восприятия. Культура потребления взращивает социальную апатию, граничащую с аутизмом. Благодаря ей какие-либо серьезные проблемы страны и общества в глазах людей предстают как мелочи, недостойные внима­ния. Когда перед ними рушатся целые системы хозяйствования, они воспринимают этот процесс как мелочь, не задумываясь о том, что от данных систем зависит их личное благосостояние. Когда же происхо­дят неполадки в их личной жизни, консьюмеры воспринимают их невротично-апокалиптически. Наблюдается тенденция занижения до минимума ранга серьезных социальных проблем и завышения до максимума личных неурядиц. Редко люди задумываются о том, что личные проблемы зачастую имеют глубокие корни, уходящие в функционирование масштабных систем, и потому выбрасывают на­копленную агрессию совсем не на тот объект, который заслуживает справедливого гнева. Скорее всего, именно поэтому массы придают значение лишь сводкам о местечковой преступности (что тоже важ­но), обращая меньшее внимание на сообщения о коррумпированности какого-нибудь крупного чиновника; возможно, не возникает понима­ния того, как наказание крупного государственного функционера, жертвы которого неконкретны и анонимны, может обезопасить лю­дей, скажем, от уличной преступности, способной обратиться против каждого и избрать для себя абсолютно конкретную жертву. Люди, наполненные апатией и равнодушием к серьезным проблемам и, на­против, сверхчутким вниманием к личным проблемам, не могут соз­давать здоровое и развитое общество.

Консьюмер может безучастно, с большой долей равнодушия, смотреть на разрушение инфраструктуры своей страны. У него не вызывают протест ни разрушение сельского хозяйства, ни ликвида­ция огромных промышленных секторов, ни остановка финансирова­ния науки, ни многие другие деструктивные инициативы. Помимо череды разрушений, каждая из которых стала угрозой для страны и общества, взращенная социальная апатия пополнила собой список угроз. Нечувствительность к проблемам общества, страны и ми­ра — одна из метапроблем и социальных метаугроз, характерных для эпохи потребления.

Угрозы, воспринимаемые как барьеры для реализации личных интересов, периодически мотивируют людей на индивидуальные действия, а угрозы социальные обычно не сопряжены с мотивацией к активности. Уместно предположить, что потребительские заботы представляют собой некую форму компенсации за отсутствие власт­ных полномочий и властное угнетение. Они не приносят свободы в системе властных отношений, но создают удовлетворяющий симу- лякр свободы и автономии в системе частного выбора продуктов, гаджетов, мест отдыха и т. д. Естественно, потребитель благодаря функционирующей психологической защите склонен рассматривать этот симулякр не как таковой, а как истинную свободу действий.

Хоть и существует соотношение между личными и обществен­ными проблемами, в ментальной сфере не остается места для их со­отнесения. Теперь господствуют ток-шоу, которые на всю область публичного транслируют сведения о личной жизни звезд, обсуждения проблем быта или интимной жизни обычных людей и т. п., не выхо­дящие за рамки частного. Тем самым подобная дискурсивная практи­ка не соединяет частное и общественное, а частное подает под видом общественного, совершает тотальную подмену, а потому только разъ­единяет эти две сферы. Уничтожая общественное, эта практика отда­ет максимально широкое пространство на откуп частного, которое не способно осуществлять производство социальных связей. Подмена серьезного «откровениями» пустословия одерживает верх и учит лю­дей замыкаться в себе, своих личных проблемах. Она не ориентирует смотреть за линию горизонта, видеть за деревьями лес, мыслить о значительно более глобальном и серьезном, чем правильный выбор стирального порошка в гипермаркете.

На эту особенность современных обществ указывает З. Бауман: «общественное» колонизируется «частным» в виде деградации пуб­личного интереса до любопытства к частной жизни общественных деятелей; искусство жить в обществе сводится к копанию в чужом белье и публичным интимным излияниям, а общественные проблемы, не поддающиеся подобной редукции, вообще перестают быть понят­ными. В эпоху глобализации социальные институты теряют силу, что ведет к упрочиванию общего интереса к частному, а нежелание лю­дей переводить интерес в плоскость общественного облегчает работу тех глобальных сил, которые заинтересованы в бессилии государств и общественных институтов [3]. В индивидуализированном обществе закономерна тенденция подмены серьезных социальных проблем и задач личными интересами. Дискурсивное поле, область наррации представляет собой узкое в содержательном и смысловом аспекте яв­ление, которое всячески вытесняет нарративы, говорящие об альтер­нативных вариантах жизни и жизнеустройства. Комплекс артикуля­ций и нарраций существенно ограничивается. Огромное засилье раз­влекательных телешоу погружает народ в поле развлечений. Челове­ку хочется быть счастливым, и он отвлекается от проблем реальности, погружается в чудесный мир, созданный СМИ, и обретает счастье.

Для этого постмодернистского эдема есть все: IP-технологии, виртуалия, телесные практики и т. д. В современном мире, для кото­рого характерен стремительный прирост знаний и научно­технический прогресс, новые гаджеты, стимулирующие все большее потребление, переносят идею перемен с политической арены на арену быта, в лоно повседневности, где последняя модель сотового телефо­на — самая совершенная и самая крутая — важнее всего остального. Эпоха хронических открытий не только обогащает сферу быта, но и засоряет производством гаджетов и фиктивных потребностей, кото­рые отвлекают внимание от глобальных вещей и уводят в домашний микромир.

Вполне закономерно, что масштабные системы социального жиз­неустройства представляются большинству людей практически неви­димыми, а потому непостижимыми и недостойными пристального внимания. Потребительство предлагает решать проблему контроля над жизнью путем аутореферентности, сводимой к многочисленным покупкам и вовлечению в рынок услуг. Причем потребительское внимание настолько сузилось, что его предметом стала не личная жизнь в целом, а некие ее однодневные фрагменты. Для современно­го видения жизненных перспектив характерны краткосрочные инди­видуальные проекты (short individual project). Жизнь в кратком вре­мени сугубо индивидуального бытия является барьером для поддер­жания межпоколенных и вообще социальных связей и возможного объединения с другими людьми ради достижения более или менее длительных стратегических целей.

Люди все меньше принимают всерьез обещания политических лидеров и активистов общественных движений, ибо горький опыт научил неверию политике. Они обычно объединяются с политиче­скими деятелями не благодаря своей вере в их лозунги и проекты, а в целях найти влиятельную поддержку для решения своих индивиду­альных проблем. Поэтому объединяться предпочитают с сильными политическими акторами, которые путем нарастающей поддержки увеличивают свою силу, а также и влияние на общество в первую очередь в своих, а не в общественных, интересах. Если ранее, в позд­несоветское время, нонконформизм протестовал против доминирова­ния общественного над частным, против государственно санкциони­рованного давления на личность, то сейчас его функцией наряду с этим становится и сопротивление гегемонизму частного, индивиду­ального и обывательского над общественным.

Индивидуализм следует понимать не как проявление независи­мости и самодетерминированности, а скорее как проявление эгоизма и меркантильности в соответствии с изоляционистским принципом «моя хата с краю». Человек есть микрокосм не в качестве индивида, а в качестве субъекта. Индивидуализм — производное от индивида как сугубо биологического существа, не выражающего субъектных и гражданских качеств. Именно индивидуализм, а не субъективизм как осознанная самодетерминация и гражданская позиция, является осно­вой потребительства, которое разрушает нормальные человеческие связи, солидарные проявления гражданственности и разделяет людей на «неделимые атомы», испытывающие друг к другу в основном эко­номический интерес. Когда люди разделены и каждый руководству­ется только личной выгодой в результате возникает то, чего практи­чески никто из них не хотел.

Из коммунистического дискурса исходит идея, что частная соб­ственность отдаляет людей, так как осознание своей собственности сопряжено с осознанием ее не-принадлежности кому-то другому. Эта мысль особо актуальна для изучения именно потребительского обще­ства, где связь человека с вещами приобрела черты сакральности, а солидарная связь с другими людьми понизила свое значение. Сакра­лизация владения вещами обострила отказ другим в доступе к этим вещам, а вместе с тем и ослабила связующую людей нить. Конечно, на основе этой мысли было бы, по меньшей мере, неразумно призы­вать к отказу от частной собственности, что в полной мере невозмож­но, ибо человек по природе своей — существо как социальное, так и индивидуальное, которому свойственно свои потребности ставить выше потребностей другого. Однако, не впадая в крайности, следует заметить необходимость отказа не от частного, а от его сакрализации, от его абсолютизации, происходящей в ущерб ценности коллективного.

Неудивительно, что волна потребительства хлынула в нашу стра­ну именно после перехода России с околокоммунистического уклада к околокапиталистическому, к социал-дарвинистскому. В последние годы, начиная сразу после перестройки, у наших людей и в первую очередь среди молодежи наметились меркантильный индивидуализм и утрата солидарности, повлекшие за собой атомизацию и нарушение коллективных связей. Установки на личную выгоду и потребительство стали реакцией на внедрение рыночных (или квазирыночных) прин­ципов в экономику [2]. Укрепление меркантилизма, как отмечалось, наблюдается не только среди молодежи, а становится общесоциаль­ным принципом. Во-первых, в таком окружении становится крайне проблематично выжить и чего-то добиться с помощью социально ут­верждающих ценностей. Во-вторых, «общественник» представляется другим в качестве аутсайдера, маргинала, а его ценностные ориента­ции получают статус пороков, достойных осмеяния. Для избегания риска стать отверженным каждый приспосабливается к большинству и тем самым множит потребительские стратегемы. Парадокс заклю­чается в том, что при господстве индивидуализма каждый такой приспособленец к большинству антагонистичен этому большинству и себе подобным. Согласно А. Турену, втягивание населения в ры­ночную экономику, которая характеризуется отказом от регулирова­ния и контроля экономической деятельности, приводит к дезинтегра­ции всех форм социальной организации и распространению индиви­дуализма. Социальные нормы заменяются экономическими механиз­мами и стремлением к прибыли [17]. Прагматизм и расчетливость способны объединить некоторых людей или даже группы, чьи мер­кантильные интересы временно совпадают, но они не могут служить объединяющей основой на всенародном уровне и выступать вдохнов­ляющими идеями, скрепляющими социум. Вообще, в потребитель­ском обществе доминируют не идеи и идеалы, а меркантильные ин­тересы, которые выливаются в мощную конкурентную борьбу, вы­тесняющую возможность диалога и сотрудничества.

Антисоциальная сущность избыточного потребления

При доведенном до состояния рассыпающегося песка обществе не остается места для социальных конструкций. Такой риск характе­рен для гипер(пост)капиталистического потребительского общества, общества без тормозов, где нравственность как социальный фунда­мент заменилась утилитарной и прагматичной логикой. Процесс со­циального измельчания, индивидуализации и деконсолидации влечет за собой утрату коллективных памяти, воли и разума, в свою очередь влияющих на различные системы социальной жизни; само общество превращается в перманентную гражданскую войну, в ее новый тип.

Залогом социального единства людей выступает духовная жизнь общества, наличие именно общественных моральных ценностей. Ко­гда их нет, возникает внеморальное единство. Конечно, основанные на взаимопомощи процессы интеграции тоже происходят, но их ко­личество и качество снижаются в индивидуализированном обществе потребления.

В таком обществе разрушается основа общественного сохранения, а социальный опыт сменяется энтропией. Наблюдается наступательное воздействие социальной дезинтеграции, аномии и отхода от какой бы то ни было объединяющей национальной идеи, в результате чего ут­рачивает ценность патриотизм, чувство личной причастности к судь­бе страны и ее народа. Следует признать, что системой связей, харак­терной для СССР и пронизывающей общество в целом, было товари­щество. Сейчас оно ушло с социально-культурной сцены. Остались бесконечно дробящиеся меньшинства, но нет единого в своей исто­рии и судьбе народа. Подчеркивая этот факт, Ю.В. Олейникова пи­шет: «В сегодняшней России, в отражающей ее жизнь литературе, в системе воспитания исчезли положительные герои. Не стало не столько героев-защитников, сколько самого объекта защиты, ибо с исчезновением общенациональной идеи весь некогда единый народ России распался на множество частных лиц» [12, с. 238]. Спасаться предлагается в одиночку, а спектр планирования и целеполагания не выходит за пределы «Я». Принцип либерализма и консьюмеризма «спасись сам — и тысячи спасутся вокруг тебя» не работает.

Индивидуализм самоспасения не приводит к спасению других, а потому представляет собой тупиковый путь. В нем нет ничего, что работало бы на сплочение социума. Даже при росте населения суще­ствование общества может быть под угрозой, если оно охвачено по­требительством; важность проблемы измеряется качественными, а не количественными показателями. Поэтому сам термин «общество по­требления» весьма условен.

Понятия «общество» и «избыточное потребление» несовместимы поскольку доминирующие потребительские тенденции разрушают общество, превращают его просто в совокупность предельно индиви­дуализированных атомарных единиц, в планктонообразную, дрей­фующую в океане созданного ею же бессмыслия, внутренне разди­раемую субстанцию. Общество не поддается редуцированию до про­стой совокупности индивидов, а является совокупностью связей меж­ду ними. Когда потребление начинает играть доминирующую роль в обществе и общественных отношениях, оно приводит к трансформа­ции специфики этих отношений. Общество и культура являются про­дуктами деятельности человека, равно как и человек с его принципа­ми, взглядами и ценностными ориентациями есть общественно­культурный продукт. Если принять во внимание эту формулу, апел­лирующую к замкнутости взаимоотношений общества и человека, к их тесной сопричастности, мы придем к мнению, что социальная атомизация, создаваемая потребительством, нивелирует данную фор­мулу, разрывает ее, не давая возможности человеку создавать обще­ство, а не-созданное общество, соответственно, лишается права соз­давать человека. Совокупность потребительски ориентированных ин­дивидов, утратившая необходимые связи, способна продуцировать индивидов «по образу и подобию своему» — таких же асоциальных и так же ориентированных на потребление. Асоциальность и индиви­дуализм потребительства выступают объединяющими индивидов ценностями, но не скрепляющими их между собой.

Согласно психоанализу, каждый человек — противник культуры, лишающей его своей природы. Имеет место следующая причинно­следственная зависимость: чем выше уровень культуры, тем больше степень невротизации, так как каждая ступень культурного развития устанавливает новые ограничения и запреты. Культура приводит к возрастанию массы лишений, но не потребительская культура. Она, в чем и кроется ее принципиальное отличие от «культуры вообще», а также принципиальный соблазн, не запрещает, а разрешает, не лиша­ет, а предлагает, не ограничивает, а сподвигает, не морализирует, а деморализирует. Так что увлечение потребительством, гипертрофи­рование ценности потребления, как мы пытались показать, в конеч­ном итоге ведет к краху социальности.

Общество как система взаимосвязей не выдерживает нарастания критического объема социопатического потребительства. Социаль­ные единство или «собранность» заменяются «единством индивида». Возникает вопрос, не утратила ли социология в современных услови­ях объект своего изучения, не исчез ли он с появлением новой фор­мации, которая нивелирует общественное, в которой вместо общества фигурирует население и господствует индивид — «не-общественный человек». Потребительское общество из-за деконсолидированности представляет собой совокупность индивидов как целое, которое меньше суммы своих частей.

ЛИТЕРАТУРА

1. Азимов А. Слова в науке. История происхождения научных терминов. М.: Центрполиграф, 2006. — 364 с.
2. Бабинцев В.П., Реутов Е.В. Самоорганизация и «атомизация» молодежи как актуальные формы социокультурной рефлексии // Социологические исследования. 2010. № 1. С. 109-115.
3. Бауман З. Индивидуализированное общество / Пер. с англ. под ред. В.Л. Иноземцева. М.: Логос, 2005. — 390 с.
4. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2000. — 96 с.
5. Горшков М.К. Фобии, угрозы, страхи: социально-психологическое со­стояние российского общество // Социологические исследования. 2009. № 7. С. 26-32.
6. Данилова Е.Н., Ядов В.А. Нестабильная социальная идентичность как норма современных обществ // Социологические исследования. 2004. № 10. С. 27-30.
7. Дебор Г. Общество спектакля / Пер. с фр. C. Офертаса и М. Якубович. М.: Логос, 1999. — 224 с.
8. Иванова В.А., Шубкин В.Н. Массовая тревожность россиян как препят­ствие интеграции общества // Социологические исследования. 2005. № 2. С.   22-28.
9. Кара-Мурза С.Г. Матрица «Россия». М.: Эксмо: Алгоритм, 2010. — 256 с.
10. Кара-Мурза С.Г. Угрозы России. Точка невозврата. М.: Эксмо: Алго­ритм, 2012. — 592 с.
11. Линке П. Потерянное поколение в мастерской будущего // Теоретиче­ский и общественно-политический журнал «Альтернативы». 2012. № 1. С.   33-36.
12. Олейникова Ю.В. Патриотизм как категорический императив русской интеллигенции // «Новая» и «старая» интеллигенция: общее и особен­ное / РГГУ, социол. фак-т, Центр социол. исследований; Под общ. ред. Ж.Т. Тощенко; Ред.-сост. М.С. Цапко. М.: РГГУ, 2012. С. 234-243.
13. Петухов В.В. Новые поля социальной напряженности // Социологиче­ские исследования. 2004. № 3. С. 30-39.
14. Петухов В.В. Поколение «нулевых»: социальные настроения, идеологи­ческие установки и политическое участие // Политические исследования. 2012. № 4. С. 56-62.
15. Реутов Е.В, Колпина Л.В., Реутова М.Н., Бояринова И.В. Эффектив­ность социальных сетей в региональном сообществе // Социологические исследования. 2011. № 1. С. 79-88.
16. Тульчинский Г.Л. Культура в шопе // Нева. 2007. № 2. С. 128-149.
17. Турен А. Социология без общества // Социологические исследования. 2004. № 7. С. 6-11.

Ильин А.Н. Деконсолидация и деполитизация, характерные для общества потребления // Социологический журнал №3, 2014. С. 101-115.