Социальная деконсолидация и деполитизация в эпоху потребления

Культура потребления оказывает негативное влияние на многие аспекты социально­-культурной жизни человека. В данной статье рассмотрены такие связанные с консьюмеризмом про­блемы, как распад общественных связей и политическая пассивность.

Ключевые слова: культура потребления, деконсолидация, общество, политическая пассивность.

В последние годы в России стала все сильнее проявлять себя такая тенденция культу­ры, как консьюмеризм. Если традиционные культуры, как правило, осуществляли сплочение людей, то потребительство актуализирует удовлетворение индивидуальных потребностей, что способствует эгоизации человека и разрушает былое межперсональное единство на раз­ных уровнях: от семейных до конфессиональных (от малых групп до больших). В настоящей статье мы рассмотрим роль потребительской культуры в деконсолидации и деполитизации общества.

Наблюдаемые сегодня во всех сферах социальной жизни непредсказуемость дальней­шего вектора общественного движения и зыбкость социальных норм только подстегивают фатализм, недоверие, безответственность, агрессию, спад интереса к политике и вообще ко всему надповседневному, а также убеждение в бесполезности как самостоятельной, так и коллективной борьбы за улучшение социальной, политической и экономической ситуаций.

В известном трудно найти методы борьбы с неизвестным, с неопределенностью. Не­предсказуемость, поливариантность и мощь изменений мирового масштаба выражаются в таких глобальных процессах, как:

• утрата государствами своей суверенности и политической силы в наступившую эпоху глобализации с характерными для нее централизацией и мобильностью огромных ка­питалов и их влиянием на политические решения во многих странах;
• наступление экологических бедствий;

• появление международного терроризма, который, руководствуясь непонятной ло­гикой, не оставляет шансов предугадать, по кому он нанесет удар в следующий раз;
• вседозволенность и гиперразвитие транснациональных корпораций, часть которых обладает бюджетом, значительно превышающим бюджет некоторых стран, и, следовательно, ослабление влияния правительств этих стран;
• давление национальной власти на общество, ее волюнтаризм, произвол правоохра­нительных органов и бесправие широких социальных слоев;
• упрочение безработицы и падение влияния институтов, призванных отстаивать пра­ва трудящихся;
• появление экономических кризисов;
• рост нищеты;
• неспособность экономических, политических и социальных наук давать точные предсказания, которые утвердили бы определенность или хотя бы вероятностность дальней­ших сфер человеческой деятельности и состояния общества;
• быстрая смена конъюнктуры рынка, требований и условий труда, которая бьет по идее долгосрочности, стабильности жизни и упроченности личных обязательств;
• увеличение количества мигрантов, которые далеко не всегда считаются с нормами жизни и даже с законами принимающей их страны;
• рост преступности;
• повышение количества аварий и катастроф;
• возникновение новых локальных военных конфликтов.

Список проявляемых сегодня и кажущихся неуправляемыми масштабных процессов можно продолжать… С такими мощными тенденциями отдельный человек не способен со­владать, и у него возникает мнение, что они неуправляемы в принципе или по крайней мере неуправляемы снизу, а потому борьба с этими тенденциями есть борьба с ветряными мель­ницами.

Возникает замкнутый круг: люди своим бездействием и невмешательством усиливают рост нестабильности, а последний, в свою очередь, укрепляет индивидуализм и деконсоли­дацию. Человек в обществе индивидов принимает интраполитические решения, то есть ре­шения, касающиеся его личной жизни и управления собой ради самоустройства в существу­ющих и не поддающихся изменению масштабных условиях, и, сознательно или бессозна­тельно, отказывается от членства в объединяющем людей политическом целом, которое принимало бы общеполитические решения.

Социальная консолидированность ослабляется. Автономия индивида ставится выше моральных обязательств и социальных скрепов. Исчезает чувство ответственности не только за другого, но и за себя. Отношения приобретают поверхностный, недолговечный и дискрет­ный характер. Даже акции протеста все менее массовы, они если и предполагают большое количество вовлеченных в них людей, то говорить следует о каком-то возмутившем широкие слои поводе (обычно единичном), а не о глубоком объединяющем эффекте, фундированным сильным чувством солидарности, сопричастности и взаимопомощи.

Политическая оппозиция в России настолько разобщена, что инвестировать чаяния в ее силу и мощь не представляется возможным. Внутренняя разобщенность оппозиции объ­ясняется не только идейными противоречиями, не только страхом потерять свое лицо на вы­борах. Часто говорят о таком факторе, как фатализм, выражаемом словами «что бы мы ни делали, все равно ничего не получится». Такое убеждение в безнадежности служит некоей индульгенцией на пассивность. Еще один из важных факторов — утрата доверия людей друг к другу, которая не позволяет даже абсолютным единомышленникам сплотиться в единый сильный союз. Это недоверие появилось вследствие укоренения потребительской культуры индивидуализма, социал-дарвинистские общественно-фрагментирующие ценности которой вместе с перестройкой стали активно и даже агрессивно внедряться в общественное сознание в постсоветской России.

Сегодня одними из главных проблем выступают не фрагментированность политиче­ских предпочтений и не трудность политически активных людей договориться друг с дру­гом, а спад протестной активности как таковой и утрата идеологических и политических установок. Консьюмеризм, учитывая его аполитичность и индивидуализм, не приемлет соот­ветствующие установки в качестве важных элементов сознания. Он упрочивает дефицитар­ность социального субъекта политической жизни и политических преобразований.

Отказ от участия в политической жизни — широкое явление, охватывающее как доста­точно обеспеченную потребительскую прослойку, так и бедные слои населения, предпочи­тающие приобщению к протестным движениям приобщение к консьюмеризму. Потребкульт является не единственной, но крайне значимой причиной деполитизации общества.

Индивидуализм, деконсолидированность и мещанство как проявляющиеся на всем общественном поле тенденции имеют связь с осознанием тщетности попыток коллективных действий, с неверием в возможность оказывать совместное влияние на глобальные процессы и важные политические решения, с неспособностью увидеть связь между коллективной ак­тивностью и серьезными изменениями в экономике и политике, с трудностью адаптировать­ся к возрастающей неопределенности, в общем, с фатализмом, переводящим внимание с коллективистских акцентов на индивидуалистические и вытесняющим из сознания само су­ществование глобальных проблем и архиважных решений. Повергшие себя в фатализм люди не смогут консолидироваться против чего-то или за что-то, поскольку коллективное дей­ствие как проявление волевой решительности предполагает в качестве своей основы опреде­ленное выраженное в идеологии стремление, очищенное от сомнений разума. А когда стрем­ления нет, то действию вырасти не из чего. Если человек принимает невозможность влиять на определяющие его жизнь события за истину, то она становится истиной.

Людей уже не интересуют глобальные проекты, ставящие перед собой в качестве цели не столько решение наличествующих проблем, сколько построение абстрактного общества будущего в долгосрочной временной перспективе. Для реализации такого проекта необхо­димо коллективное действие, которое отсутствует не только потому, что люди потеряли веру в коллективизм, но и потому, что они потеряли веру в проекты. Консолидация на основе об­щих интересов и проблем не представляется методом реализации собственных (индивиду­альных) интересов, а скорее наоборот, видится как условие ограничения персональной сво­боды и потеря личного времени. Особенно такое видение утверждается, когда люди наблю­дают примеры финансового благополучия, среди которых бывают их близкие, и понимают, что успешные потребители достигли социально-экономических высот благодаря личной предприимчивости, а не благодаря коммунализму.

Почти ни одна проблема не представляется как общая, требующая внимания, мобили­зации сил каждого и создания крупной активной общности для противодействия. Большин­ство людей проявляют пассивность перед лицом серьезных угроз и неготовность к каким- либо формам объединения. Причем сами угрозы осознаются, ранжируются по значимости людьми по-разному и потому не создают единой монолитной и непротиворечивой симпто­матики тревожности, характерной для каждого; эта «разбросанность» тревоги также влияет на отсутствие социальных интеграции и мобилизации, которые обычно вызываются сильным всеобщим страхом.

Понятия социальной борьбы, патриотизма, предотвращения общественных угроз, со­циального целеполагания и всеобщего объединения не просто утратили серьезность в глазах людей, а стали подвергаться остракизму. Идею общих интересов и восстановления социаль­ной справедливости замещают индивидуализация и тенденция, выраженная в попытке не коллективного, а индивидуального, атомарного и бесконфликтного проникновения в эшелон более высокого класса, в элитарную прослойку. Победу одержал культурно-исторический тип, называемый мещанством, исключающий творчество, прогресс и активность социально­го порыва. Для него неприемлемы движимые социальными идеалами активные действия.

Если исходить из формулы, согласно которой мотивация равна ожиданию результата, умноженному на его ценность (формула М=ОхЦ), то следует сказать, что при разговорах о консолидации и солидаризации низко проявляют себя как ожидание, так и ценность. Резуль­тат или представляется недостижимым и ненужным, или кажется, что при его достижении цель не оправдает средств, или он видится слишком дорогостоящим, а значит, и не ценным. Соответственно, мотивации к коллективности нет. Публичное пространство заполняется не общественным и политическим дискурсом, а дискурсом интимности личной жизни и мелких бытовых забот. Однако общество и страна жизнеспособны, когда гражданин чувствует себя защитником, строителем целого и связан с другими людьми узами ответственности и гори­зонтальной солидарности. Зачастую сама власть отказывается поддерживать социальную связность или она стремится это делать, одновременно максимально отдаляясь от общества и подрывая тем самым доверие к себе и к коллективизму.

Для психики потребителя более комфортен следующий принцип: если невозможно влиять на серьезность происходящего, если каждый из нас не защищен общим «мы», то проще отказаться как от понятия «мы» и лежащей в его основе солидарности, так и от осо­знания серьезности происходящих в стране или в мире тенденций; вместо «мы» и глобаль­ных процессов есть «я» и мои личные интересы. Таким образом, происходит вытеснение об­щественного из реальности. Сознание становится не реалистическим, а аутистическим, про­являющим эскапизм по отношению к угрожающим сообщениям (вытесняющим их) и пред­почитающим скрываться под щитом индивидуализма. Общественное и индивидуальное уда­ляются друг от друга так, что индивидуальное остается наличествовать в повседневном бы­тии, а общественное уходит в некую недосягаемую область, отдаленность которой обесцени­вает попытки дотянуться до нее и, соответственно, нивелирует смысл и полезность этой об­ласти для реальной жизни с ее прагматизмом. В результате призывы к общественным дей­ствиям, например, к отстаиванию своих прав, вызывают недоверие и становятся похожими на глас вопиющего в пустыне.

Сплочение происходит на уровне небольших родственных общностей, в то время как идентификация с большими общностями нестабильна, а политические идентичности вообще отторгаются на периферию потребительского интереса. В целом социальная коммуника­бельность утрачивается. Только самые близкие люди вызывают чувство доверия, персональ­ные сети взаимодействия остаются главными ресурсами выживания, а малые группы — структурами обеспечения средств защиты от различных опасностей [2; 3]. Конституируется опора исключительно на себя, семью и некоторых близких. Коллектив сужается до семьи или до индивида. Все это указывает на недостаток общественных качеств, позволяющих ор­ганизовать действия не на выработку и реализацию какого-то надличностного проекта, а хо­тя бы на защиту элементарных прав и свобод, которые, впрочем, потребителям не кажутся ущемленными вследствие их деполитизированности и сфокусированности на личном мик­ромире.

Надличностные проекты и причастность к чему-то великому перестали быть смыслом жизни, уступив место миниличностным проектам, причастности к эгоистическому минима­лизму, кентаврическому слиянию индивида с принадлежащими ему гаждетами, проекту га- джетоантропности. Исчезли глобальные социальные нарративы, притягивающие всеобщее внимание, актуализирующие всеобщую активность и направляющие ее в единое строго определенное русло. В. В. Петухов в 2004 г. писал, основываясь на результатах социологиче­ского исследования: «С одной стороны, сформировалось поколение людей, которое уже ни­чего не ждет от властей и готово действовать, что называется, на свой страх и риск. С другой стороны, происходит индивидуализация массовых установок, в условиях которой говорить о какой бы то ни было солидарности, совместных действиях, осознании общности групповых интересов не приходится. Это, безусловно, находит свое отражение в политической жизни страны, в идеологическом и политическом структурировании современного российского об­щества» [4, 37-38]. Тенденция десолидаризации в последние годы только усилилась.

Принцип «своя рубашка всегда ближе к телу» переходит разумные и нравственные границы. Человек крайне трагично относится к потере своих гаджетов, но абсолютно ин­дифферентно — например, к расхищению национальных богатств его страны, которое нахо­дится за рамками его мышления и ценностного восприятия. Он превращается в ребенка, уз­кие интересы, ценности и ограниченная масштабность мышления которого не распростра­няются за пределы его микромира (песочницы и игрушек). Потребителей волнуют не гло­бальные проблемы, а лишь те проблемы, которые становятся на их личном пути и служат барьером для реализации их личных целей. Они редко задумываются о том, что эти пробле­мы зачастую имеют глубокие корни, растущие не из местечкового локального аспекта, а из функционирования масштабных систем. Нечувствительность к проблемам общества, страны и мира — одна из метапроблем и социальных метаугроз, характерных для эпохи потребления.

Угрозы, воспринимаемые как барьеры для реализации личных интересов, периодиче­ски мотивируют людей на индивидуальные действия, а угрозы социальные обычно не со­пряжены с мотивацией к активности. Уместно предположить, что потребительские заботы представляют собой некую форму компенсации за отсутствие властных полномочий и за властное угнетение. Они не приносят свободы в системе властных отношений, но создают удовлетворяющий симулякр свободы и автономии в системе частного выбора продуктов, га­джетов, мест отдыха и т. д. Естественно, что благодаря функционирующей психологической защите потребитель склонен рассматривать это не как симулякр, а как истинную свободу действий.

Хотя существует соотношение между личными и общественными проблемами, в мен­тальной сфере не остается места для их соотнесения. На территории, где призваны собирать­ся люди для решения важных социальных проблем, теперь господствуют ток-шоу, которые на всю область публичного транслируют сведения о личной жизни звезд, разговоры об ин­тимной жизни обычных людей — своих персонажей, обсуждения прочих проблем, не выхо­дящих за рамки быта и частной сферы. Подобная дискурсивная практика тем самым не со­единяет частное и общественное, а подает частное под видом общественного, совершает то­тальную подмену, а потому только разъединяет эти две сферы, уничтожает общественное и за счет этого отдает максимально широкое пространство на откуп частному, которое не спо­собно осуществлять производство социальных связей. Подмена серьезного «откровениями» частного дискурса одерживает верх и учит людей замыкаться в себе, в своих личных про­блемах и их решениях. Она не учит объединяться, смотреть за линию горизонта, мыслить о значительно более глобальном и серьезном, чем правильный выбор стирального порошка в гипермаркете.

Прислушаемся к мнению 3. Баумана: «общественное» колонизируется «частным» в виде деградации публичного интереса до любопытства к частной жизни общественных дея­телей, искусство жить в обществе сводится к копанию в чужом белье и публичным излияни­ям на интимные темы, а общественные проблемы, не поддающиеся подобной редукции, во­обще перестают быть понятными. В эпоху глобализации социальные институты теряют силу, что ведет к укреплению общего интереса к частному, а нежелание людей переводить интерес в плоскость общественного облегчает работу тех глобальных сил, которые заинтересованы в бессилии государств и общественных институтов [1].

Поэтому массовый интерес тянется не к сложным и действительно важным обще­ственным проблемам, а к бессодержательным сенсационным «открытиям». В индивидуали­зированном обществе закономерна тенденция подмены серьезных социальных проблем и задач личными интересами. Дискурсивное поле рассказов, область наррации представляют собой узкое в содержательном и смысловом аспекте явление, которое всячески вытесняет иные нарративы, говорящие об альтернативных вариантах жизни и жизнеустройства. Ком­плекс артикуляций и нарраций существенно ограничивается.

Засилье развлекательных телевизионных шоу погружает народ в поле развлечений, в матрицу, и люди, находясь внутри нее, перестают задумываться о по-настоящему важных и серьезных явлениях. Им уже не нужна истина вещей, теперь для них главное — состояние счастья, получаемое от потребления китча, который парализует протестную волю народа. Человеку хочется быть счастливым, и он отвлекается от гнетущей реальности, погружается в мир, созданный СМИ, и обретает счастье. Политическая пассивность масс в делах управле­ния страной выгодна элитарным слоям.

Для этого постмодернистского эдема есть все: IP-технологии, виртуалия, телесные практики и т. д. Нет теперь больших проектов, на которые власть мобилизовала бы массы, единственный большой проект — это сама власть. В современном мире, для которого харак­терны стремительный прирост знаний и научно-технический прогресс, больше нет места кардинальным изменениям в области политики. Новые гаджеты, стимулирующие все боль­шее потребление, переносят идею перемен с политической арены на арену быта, в лоно по­вседневности, где последняя модель сотового телефона, самая совершенная и самая мод­ная, важнее всего остального. Эпоха хронических открытий не только обогащает сферу быта, но и засоряет жизнь производством фиктивных потребностей, которые отвлекают внимание от глобальных вещей и уводят в микромир домашних стен.

Попытки преобразования мира сменились стремлением оградиться от него и от его угроз посредством абсолютизации проекта частного мирка. Потребительство предлагает ре­шать проблему контроля над жизнью путем аутореферентности, сводимой к многочислен­ным покупкам и вовлечению в рынок услуг. Люди все меньше принимают всерьез обещания политических лидеров и активистов общественных движений, ибо горький опыт научил неверию политике. Они обычно объединяются с политическими деятелями не благодаря сво­ей вере в их лозунги и проекты, а благодаря импульсу найти влиятельную поддержку для решения своих индивидуальных проблем. Поэтому люди предпочитают объединяться с сильными политическими акторами, которые путем нарастающей поддержки увеличивают свою силу, а также и отправляемое влияние на общество (в первую очередь в своих интере­сах, а не в общественных). Если раньше нонконформизм протестовал против доминирования общественного над частным, против государственно санкционированного давления на лич­ность, то сейчас его функцией становится не только сопротивление давлению на личность сильных экономических и политических акторов, но и сопротивление гегемонизму суще­ствующего типа культуры, абсолютизирующего индивидуализм, мещанство и обыватель­ство.

Индивидуализм следует понимать не как проявление независимости и самодетерми­нированности, а скорее как проявление эгоизма и меркантильности в соответствии с изоля­ционистским принципом «моя хата с краю». Человек есть микрокосм не в качестве индиви­да, а в качестве субъекта. Индивидуализм — производное от индивида как сугубо биологиче­ского существа, не выражающего никаких субъектных и гражданских качеств. Именно инди­видуализм, а не субъективизм как проявление осознанной самодетерминации и гражданской позиции является основой потребительской культуры, которая разрушает нормальные чело­веческие связи, солидарные проявления гражданственности и разделяет людей на «недели­мые атомы», проявляющие друг к другу в основном экономический интерес.

Из коммунистического дискурса исходит идея, что частная собственность отдаляет людей, так как осознание своей собственности сопряжено с осознанием ее непринадлежно­сти кому-то другому. Эта мысль особо актуальна для изучения именно потребительского общества, где связь человека с вещами приобрела черты сакральности, а связь с другими людьми понизила свое значение (имеется в виду солидарная связь с другими, а не та, кото­рая, выступая инструментальной ценностью, позволяет воплощать в реальность эгоистиче­ские интересы одного человека за счет интересов другого). Сакрализация владения вещами обострила отказ другим в доступе к этим вещам, а вместе с тем и ослабила связующую лю­дей нить. Следует отметить необходимость отказа не от частного, а от его сакрализации, от его абсолютизации, происходящей в ущерб ценности коллективного.

Общество как система взаимосвязей не выдерживает нарастания критического объема социопатического консьюмеризма. Социальное единство, или «собранность», сменяется единством индивида. Пришло время социологам задуматься, не утратила ли их наука в со­временных условиях объект своего изучения, не исчез ли он с появлением новой формации, которая нивелирует общественное, в которой вместо общества фигурирует население и гос­подствует индивид — «не-общественный человек». Потребительское общество — мир одино­кого в своей индивидуальности консьюмера-солипсиста. Это «общество», отрицающее свою социальную суть и возможность своего именно социального существования. Оно из-за де- консолидированности представляет собой совокупность индивидов как целое, которое меньше суммы своих частей, в то время как здоровое общество, объединенное национальной идеей, проектом и многочисленными социальными связями, является совокупностью, где целое больше суммы своих частей. Также есть смысл культурологам, вектор исследователь­ского интереса которых направлен на осмысление современных культурных тенденций, за­думаться о прочности позиций рассматриваемого объекта, так как культуру потребления следует считать культурой бескультурья. Культура потребления по характеру своего охвата социальна (как и любая культура), а по своему внутреннему содержанию — антисоциальна. Отказавшись от советской культуры, Россия не обрела иной — высокой, нравственной, эсте­тически насыщенной и жизнеспособной.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бауман, 3. Индивидуализированное общество / 3. Бауман; пер. с англ.; под ред. В. Л. Иноземцева. — М.: Логос, 2005. — 390 с.
2. Данилова, Е. Н. Нестабильная социальная идентичность как норма современных обществ / Е. Н. Данилова, В. А. Ядов // Социс. — 2004. — № 10. — С. 27-30.
3. Иванова, В. А. Массовая тревожность россиян как препятствие интеграции общества / А. Иванова, В. Н. Шубкин // Социс. — 2005. — № 2. — С. 22-28.
4. Петухов, В.В. Новые поля социальной напряженности / В. В. Петухов // Социс. — 2004. — № 3. — С. 30-40.

 

Ильин А.Н. Социальная деконсолидация и деполитизация в эпоху потребления // Ученые записки Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета. Науки о человеке, обществе и культуре Т.2. №1(17), 2014. С. 71-77.