В современном информационном обществе новости, факты, монументальные истины, теряют свое первоначальное значение. Они заменяются на политически или идеологически ангажированные метарассказы и метанаррации, легитимация которых ставится под вопрос. Истин много, но практически ничто не имеет привилегий на статус абсолютной истины. Истины формируют субъективность, которая утопает в океане альтернативных реальностей. Информационная многомерность скорее соотносится не с реальностью, а с нашим восприятием реальности. Вместе с тем, она создает это восприятие — расколотое, расщепленное, плавающее и одновременно уставшее от состояния этой расколотости и дрейфа. Человек не способен качественно перерабатывать огромные объемы информации, поэтому сознание расщепляется, внутренний мир теряет глубину, а заинтересованный взгляд в условиях гиперинформатизации скользит по поверхности информационного многообразия, не проникая внутрь и не осмысливая должным образом содержательное богатство получаемых сведений. Возникает феномен поверхностного информационного потребления.
Ключевые слова: информационное общество, новости, информация, средства массовой информации, миф, потребление.
В эпоху современного постидустриализма важную значимость получает задача регулирования процессов производства, хранения, трансляции и использования информации. При осуществлении любой деятельности человек ориентируется на ту или иную информацию. Для нынешней сверхинформатизированной реальности проникновение информационных симулякров в жизнь человека вполне характерно.
Глобализацию Ж. Бодрийяр рассматривает как нарастание потока информации, переизбыток которой ведет к ее исчезновению в реальности, к передозировке, к дезинформации и к энтропии (Меланхолический Ницше, 2002). Вся реальность превращается в текст, в совокупность составляющих сообщения кодов, знаков и символов, которые обозначают модель реальности. Реальность в информационную эпоху трансформируется в собственную модель, территория становится картой, где истинные и ложные суждения накладываются друг на друга и переплетаются. С ростом влияния СМИ и скоростных интернет-потоков информации становится много, слишком много, она охватывает все и вся, и человек теряется в ней, бесследно утопает в этом бескрайнем массмедийном море сообщений, образов и голосов, в этом ареале повышенного шума, в полифонии которого исчезает также и real бытие. Синдром информационной усталости, который появляется при возрастании объема и интенсивности информационного воздействия, обладает такими признаками, как усиление эмоциональной напряженности, частоты пульса, повышение кожной температуры и артериального давления, возникновение стрессового состояния, забывчивость, нарушение сна, головные боли, рассеянность внимания, тревога и раздражительность (Еляков, 2010).
В эпоху научно-технической революции, обернувшейся стремительным развитием потребительских гаджетов, а также информационной (и псевдоинформационной) насыщенностью, происходит культурная трансформация, во многих аспектах оборачивающаяся деградацией. Она объясняется тем, что центральная нервная система человека как итог очень долгой эволюции не может адаптироваться к такому временному сжатию, которое наблюдается сейчас в качестве следствия развития цивилизации. Так, в прежние эпохи человек рождался в условиях определенной общественно-технической инфраструктуры и умирал в условиях все той же инфраструктуры; за его пусть даже длинную жизнь не происходило принципиальных инфраструктурных изменений. В наше (сжатое) время за одно поколение происходит такое количество изменений в первую очередь в техносфере, какое нашим дальним предкам не снилось. Раньше социальный цикл был короче культурного. Культурные ценности долгое время не менялись и регулировали жизнь ряда поколений. Сейчас социальный и культурный циклы разорваны, и этот разрыв проявляет себя в быстрой смене культурных традиций и ценностей; время одной человеческой жизни «вмещает» в себя чередование нескольких культурных эпох. Причем данный процесс характеризуется не только чередованием, согласно которому новое вытесняет старое, но и наложением настоящего на прошлое. В потоке общественно-культурных изменений время сжимается, а человек и общество утрачивают почву под ногами. Для именования этого процесса подходит неологизм «глокализация», включающий два понятия — «глобализация» и «локализация», — обозначающие пространственно-временное сжатие, посредством которого в одном пространстве и времени происходит столкновение разных культур. Электронное письмо, отправленное из одного полушария планеты в другое, дойдет быстрее, чем доставленное на машине сообщение из одного городского района в другой. События, происходящие в одной стране, освещаются в СМИ другой страны, что коммуникационно сближает географические единицы, находящиеся в разных местах земного шара. Все это указывает на превращение мира в большую деревню, в уплотненный мирок, а значит, и на оправданность использования термина «глокализация». Если раньше происходило расширение человеческой вселенной, пик которого пришелся на Эпоху Великих географических открытий, то сейчас антроповселенная сжимается.
Согласно экспертам, начиная с середины XX века объем имеющихся в распоряжении человечества знаний удваивается каждые 20 лет, а 90% от всего объема знаний получены в последние 30 лет (см.: Черников, 2012). Может быть, эти данные несколько преувеличены, но неумолимо возрастающий объем когнитивно-информационной сферы заставляет нас принять их к сведению. Сегодня те культурные практики, которые недавно считались профессиональными, осмысливаемыми только узкой прослойкой общества, переходят (в редуцированном виде) в лоно повседневной общесоциальной культуры. Сюда относится практика использования компьютерной техники, операционных систем, программного обеспечения, а также различных некомпьютеризированных технических гаджетов. Темпы прироста информации огромны, а темпы перемещения информации бесконечно превышают возможности перемещения физических объектов. Интернет, осуществив вседоступность информации, обессмыслил понятие «перемещение информации», уничтожил для нее пространство и заявил о «конце географии». Кибернетическое пространство, лишенное пространственных измерений и координат, одержало верх над территориальным. Ранее быстрая связь осуществлялась только внутри сообщества, а для связи с другим сообществом требовалось время. Сейчас нет временных затрат ни для внутренней, ни для внешней коммуникации, а исходящие от разных объектов сообщения зачастую противоречат друг другу своим содержанием; возможно, все это является одной из причин деконсолидации на уровне сообществ и наций.
Человек не способен качественно обрабатывать огромное количество поступающей информации, в чем выражается диалектика количества и качества. Сверхвысокая частотность коммуникативных связей, информационная избыточность, свойственная современному постиндустриальному миру, не позволяют основательно и глубоко вникать в происходящее (в достояния культуры и искусства). Техническая и информационная стороны общественной жизни развиваются революционно, а ЦНС человека не способна к быстрому развитию, поэтому сознание расщепляется, внутренний мир теряет глубину, а заинтересованный взгляд в условиях гиперинформатизации скользит по поверхности информационного многообразия, не проникая внутрь и не осмысливая должным образом содержательное богатство (при условии наличия такового) получаемых сведений. Возникает скольжение сознания по продуктам культуры, а не углубление в их содержание — смотрение вместо созерцания, слушание вместо слышания, наконец, поверхностное потребление вместо углубленного осмысления. Имеет место некое «следовое восприятие» в условиях профицита информации, создающего трудность для ее систематизации, осмысления и фильтрации. Значение традиционных образовательных учреждений снижается в условиях постоянной научно-технической революции, и углубляется различие между способными и не способными адаптироваться к меняющейся среде и усваивать новшества.
В условиях эпохи гиперреальности информационные потоки позволяют человеку скользить по поверхности от одной новости к другой, не давая ему возможности включать критическое мышление и проникать вглубь. Парадоксально, но факт: прогресс информации приводит к снижению информированности. За счет увеличения количества информации падает качество и рождается псевдоинформационный спам, растет энтропия. Да еще и местами откровенно антикультурные идеалы современной цивилизации подливают масла в огонь…
Конечно, нет ничего плохого в доступности информации, но когда это изобилие трансформируется в переизбыток, стоит задуматься о состоянии субъекта, поглощенного этим информационным полем. Когда книг, фильмов и музыки становится очень много, субъект перестает в полной мере воспринимать их содержание, оно просто становится объектом массового безразличия. Кроме того, за счет увеличения информационных продуктов общее их качество (этическое, эстетическое, интеллектуальное) падает. «Социальное бытие, конституированное разнородными информационными потоками, находится в состоянии постоянной изменчивости и фрагментации» (Зенкова, 2000: 4), — пишет А. Ю. Зенкова и отмечает отсутствие устойчивой структуры и сущности этого бытия. Данное утверждение имеет прямое отношение не только к социальному бытию, но и персональному, субъективному. Такое отношение к субъектным характеристикам описано Э. Тоффлером, убежденным в том, что СМИ кормят нас раскрошившимися образами, тем самым предлагая несколько видов идентичности на выбор; человек складывает из этих кусочков так называемое «конфигуративное или модульное Я», что объясняет кризис идентичности для многих людей (Тоффлер, 1999). В калейдоскопическом мире СМИ нет четких образов, устоявшихся фреймов или гештальтов. В нем не «все течет, все изменяется» (линейно-хронологическая модель), а «все накладывается на все» (антилинейная, хаотическая модель), в чем и воплощены принципы интертекстуальности, ризомности и гиперреальности массмедиа, которые формируют соответствующего им субъекта.
Э. Тоффлер достаточно лояльно подходит к масскультурным процессам и оптимистически оценивает перспективы будущего развития субъекта, что связывает с формированием у него способности к восприятию огромных массивов информации, которая отвечает требованиям новой культуры. Однако обилие информации, ее избыточность и фрагментарность неизбежно приводит к поверхностности как восприятия, так и мышления субъекта (см.: Костина, 2009). Субъект, воспринимая информационный поток, скорее руководствуется количественным критерием, нежели качественным. Вполне наглядно — реципиент сидит перед телевизором и постоянно щелкает пультом, переключая с канала на канал и тем самым сменяя внимательный просмотр на клиповый. Или же, вглядываясь в монитор компьютера, он переходит от одной ссылки к другой, не останавливаясь надолго ни на одной из открывшихся страниц. В результате зависимость между увеличением объема информации и возрастанием воспринятого смысла становится обратно пропорциональной. Подходящим в данном контексте будет следующий оксюморон: эрудит — не тот, кто проникает вовнутрь, а тот, кто движется вширь, чей нерефлексивный взгляд охватывает более широкую область текста, а точнее, гипертекста. Так чтение превращается в чтение-потребление.
Возможности восприятия человека остаются неизменными, а информатизация и быстрая связь, как говорит З. Бауман (Бауман, 2004), затопляет и подавляет память. От себя добавлю, что они не только подавляют память как таковую и быстрой сменой сообщений мотивируют не менее быстрое забывание, но и подавляют национальную память, что сказывается на национально-культурной идентичности человека. Быть может, в качестве основного сегодняшнего противоречия следует считать противоречие между тотальной информатизацией и человеческой ригидностью. Посредством гиперинформатизации и стремительного роста технологий цивилизационные аспекты человеческого бытия приобретают довлеющий статус над культурными. Неудивительны возникшие мечты о трансгуманизме как технологии развития человека таким образом, чтобы он в силу расширения биологически сформированных возможностей не отставал от объективно происходящих процессов, не уставал от них, совершенствовал свое сознание и психические процессы, не терял свою идентичность и внутренний нравственный стержень. Правда, пока идеи трансгуманизма по созданию постчеловека как усовершенствованного последователя человека остаются утопичными. Как замечал еще Тойнби, человек намного лучше справляется с неживой природой, чем со своей собственной: он достиг успеха в сфере интеллекта и know how, но оказался неудачником в сфере духа (Тойнби, 2002). Теперь, в условиях информатизации, он терпит неудачу также в сфере интеллекта и прочих способностей, которые не могут функционировать настолько эффективно, чтобы перерабатывать все многообразие информации.
Библиотеки в силу своих масштабов играют роль не только хранилищ информации, но и ее кладбищ. Традиционно считается, что при дефиците необходимой информации лакуны заполняют мифы. Но в эпоху всеобщей информатизации это убеждение в некотором смысле перестало работать, поскольку проблема состоит не в заполнении лакуны тем или другим, а в появлении множества лакун. Соответственно, информационная теория Симонова, гласящая о взаимосвязи между недостатком информации и эмоциональным напряжением, с одной стороны, теряет значимость, поскольку наблюдается информационный переизбыток, а с другой — обретает еще большую актуальность, так как переизбыток информации далеко не всегда сопряжен с получением действительно необходимых сведений. Парадоксально, но факт…
Технологии информатизации действуют настолько быстро, что культура и человеческое мышление не успевают их подчинить себе, ассимилировать, отрефлексировать многочисленные сообщения. Хаос СМИ, выраженный в стремительном и зачастую безответственном производстве смысла, рождает ментальный хаос, хаос в персональных и коллективных представлениях и идентичностях. Именно это мы наблюдаем, обращаясь к такому феномену, как новости, и понимая, что в мире СМК — мире гиперреальности — невозможно разобраться, что является настоящим отражением какого-либо аспекта действительности, события, а что — его полной фабрикацией, так скрывается действительность и скрывается это сокрытие одновременно.
Из-за быстрого удваивания информации, вследствие сжатия «информационного времени» разговоры о научно-технических революциях утратили свою актуальность; мы сейчас итак живем в эпоху не просто затянувшейся и углубившейся, а грозящей затянуться и углубиться еще больше перманентной научно-технической революции. Собственно, в поле видимости нет ничего, кроме этой революции, она стала повседневной. Традициям, благодаря которым происходит усвоение и закрепление детерминирующих человеческое поведение моральных норм, просто не остается места (а точнее, времени); связь времен нарушается. Скорее всего, это вносит определенный вклад в шизофренизацию общественного сознания, в рост деморализации и преступности.
Поэтому трудно сказать, насколько эта революция необходима и насколько ее позитивные аспекты перевешивают негативные. Усложнение социокультурной динамики приводит, ко всему прочему, к еще большему социальному расслоению, так как далеко не все люди готовы вовремя рефлексировать происходящее и адаптироваться к меняющимся условиям социальной реальности. Соответственно, в результате появляются новые группы маргиналов — девиантов, безработных. Сознание требует быстрой адаптации, а бессознательное характеризуется инертностью, что в итоге выливается во внутриличностный (или даже социальный) конфликт. В идеале человек должен успевать за скоростью изменений, растрачивая при этом минимальное количество ресурсов, в том числе умственных.
Информатизация не сводится к новостному дискурсу, но мы поговорим в первую очередь о нем. Так как зачастую основными каналами информации владеет корпорация или даже один человек, передается то содержание, которое выгодно владельцу. Кроме того, главенствующим источником финансирования СМИ выступает реклама, а потому рекламодатели во многих случаях диктуют свои условия, что является еще одной причиной загрязнения информационного поля СМИ.
Примечательным является то, что слово «новости» перестало быть тождественным самому себе. Это выражается в стирании демаркационной линии между: 1) важными и второстепенными новостями; 2) новостями и домыслами; 3) новостями и рекламными сообщениями. Вместе с тем не существует четкого разграничения между этими тремя «новостными» дискурсами, и разделение, которое мы позволили себе, носит условный характер.
«Фактически средства массовой коммуникации сами и определяют «значительность» фактов, причем делают это почти произвольным образом: ведь именно они подают факты в таком свете, что в сознании миллионов людей весть о замужестве иранской принцессы предстает как не менее важное событие, чем последнее крупное открытие в области атомной энергии» (Моль, 1973: 120–121). Это отличный пример, приведенный А. Молем для демонстрации отсутствия разделительной линии между важным и животрепещущим и совершенно никчемным. Обращаясь к современности, нетрудно вспомнить не так давно гремевшую новость о свадьбе А. Пугачевой и М. Галкина. Или же многие газеты испещряются «кричащими» заголовками о том, что в мире шоу-бизнеса в очередной раз кто-то кому-то нахамил и кто-то кому-то ответил хамством на хамство. Остается отметить, что сама природа шоу-бизнеса представлена именно в этом (и в основном только в этом). Если таким «новостям» закрыть ход, то шоу-бизнес потерпит огромный ущерб. Очередные скандалы, разборки по мельчайшим поводам — вот что заполоняет эфир, и массы активно воспринимают эти сведения. Стоит говорить об информационном потреблении, в соответствии с которым одно псевдоновостное сообщение, вызывая определенные эмоции (радость, негодование, возмущение, страх), спустя небольшой отрезок времени забывается, давая возможность проникновению в ментальное пространства другого — тоже эмоционально насыщенного. Именно на эмоциональной, а не знаниевой составляющей основываются эти сообщения, вовлекаемые в бесконечную потребительскую игру. Их притягательность для потребителя сокрыта в их способности давать минутное переживание, определенную дозу.
Или другой пример: пенсионеры, насмотревшись сентиментальных мексиканских (а сейчас уже и российских) мелодрам — так называемых «мыльных опер» — вступают в серьезное конфликтное противоборство, отчаянно отстаивая позицию кого-либо из персонажей. Наблюдая за таким конфликтным процессом со стороны, возникает мысль о том, что конфликтанты выступают за какие-то глобальные революционные идеи, хотя на самом деле… Идеи, которые служат предметом их противостояния, тоже являются своеобразными новостями, так как они передаются по СМИ и предполагают некоторую информационную нагрузку (естественно, максимально низкую). Но насколько это жизненно необходимые новости, чтобы придавать им такое большое значение? При этом действительно ценные факты, затрагивающие всю общественную жизнь, замалчиваются или фальсифицируются. Срочность информации, ее постоянное обновление сводится к обороту вытеснения одной информации другой, к «разрыву времени», к его остановке, где все события обладают примерно одним и тем же статусом важности. Новость дня, новость часа, новость минуты, новость секунды… — все это приводит к громадному перегрузу сознания.
Новости и домыслы — важная тема, заслуживающая отдельного внимания. Но в настоящей работе мы не можем позволить себе максимально полного ее раскрытия, поэтому ограничимся лишь некоторыми общими идеями. Ни для кого не секрет, что СМИ манипулируют не только сознанием масс, но и фактами. В этом и заключается мифологичность СМИ; миф — «система знаков, претендующая перерасти в систему фактов» (Барт, 1996: 260). На протяжении всей истории существования СМИ народ «кормили» ложью и фальшью. Сколько в информационном поле обитает так называемой [преимущественно неофициально] конспирологической информации, цель существования которой — компрометация, недопущение серьезного отношения к исследованиям в нежелательном для кого-то направлении? Так, для многих американцев благодаря влиянию на них американского телевидения истинным является мнение, согласно которому именно Россия была агрессором в военном столкновении Грузии и Осетии. Как и искать истину? Домыслов может быть сколько угодно, но правда… — это, пожалуй, только то, что человек видит перед своим носом.
Или вполне наглядным примером выступает официальная версия относительно проблемы терактов, захвативших как Америку, так и Россию, согласно которой их инициаторами выступает некий внешний враг — мусульмане для американцев и чеченцы для россиян. Однако появилась альтернативная точка зрения, согласно которой изобличению подлежит не внешний враг, а внутренний — правительство. В документальном фильме «Покушение на Россию», в книге А. Литвиненко и Ю. Фельштинского «ФСБ взрывает Россию» (и в выступлениях некоторых ученых) данная концепция хорошо раскручивается. В фильме «Система Путина» также говорится о причастности спецслужб к взрывам. Конечно, мы не станем заходить так далеко, чтобы утверждать ее истинность, но интересным выступает тот факт, что данные фильмы и многие другие, близкие к ним своим содержанием, запретили для показа на российском телевидении. Не является ли этот запрет (как и многие другие) символом сокрытия чего-то?
Версия «внутренних» терактов близка к идее о том, что американское правительство (или мафия, называемая мировым правительством) само устроило взрывы 11 сентября для того, чтобы, в свою очередь, оправдать ввод американских войск в Ирак; сама же «Аль-Каида», равно как и широко распиаренный бедуин Бен-Ладен, вряд ли имеют отношение к данному теракту. В некоторых источниках мы находим предположение о том, что «Аль-Каида» — порождение американских (!) спецслужб (см.: Жижек, 2002; Овчинский, 2009). В других источниках говорится о внезапности сокрытия улик от независимых экспертов, о запоздалости проведения расследования по делу крушения зданий Всемирного торгового центра и вообще о слабых местах официальной версии (см.: Боллин, 2009; 2010). Однако идеи о мусульманской агрессии намертво крепко засели в головах западоидов, а реальные факты, по законам информационной войны, менее важны, чем содержание массового сознания. Таким образом, и у нас и в Америке решили указать общественности на внешнего врага (не мнимого ли?), переложить ответственность на него и тем самым попытаться сплотить народ вокруг того правительства, которое он имеет, а уж совсем не против него. Кроме того, как в нашей стране, так и в США, запрещается лоббировать контрверсии, связывающие с терроризмом не указанного правительством внешнего врага, а само правительство. Так, многим американским журналистам, выдвигавшим альтернативные версии событий 11 сентября, пришлось искать новую работу.
Если правительство, у которого СМИ под «каблуком», будет постоянно питать общественность фальшью, рано или поздно кто-то докопается до истины; но если создать два рода лжи, противоположные по отношению друг к другу, и поместить фокус внимания общественности как раз между ними, то найти истину будет намного сложнее. Заинтересованные группы власти сливают нам на головы сбивающую с толку информацию для обеспечения секретности существенного знания, и, быть может, убеждение в существовании такой полит-махинации — тоже очередной домысел. Поэтому в наше время стало неизвестно, чему верить и верить ли вообще чему-нибудь, «ибо чистая истина не обладает никаким преимуществом перед искажением ее…» (Хоркхаймер, Адорно, 1997: 118). За правду можно принять правду, но и за правду можно принять ложь. Каждая мысль наталкивается на своего противника, но не нейтрализуется антиподом, любое обвинение встречает оправдание в агональном коммуникационном пространстве, создающем включенность в изнуряющую интерпретационную активность.
Многие факты указывают на то, что не только интерпретации событий и новостные мифы бывают вовлечены в целенаправленную технологию, благодаря которой они создаются кем-то ради определенной выгоды, но зачастую эта технология затрагивает также сферу искусства, к которой относятся кино и музыка. Так, не зря ведь пишутся хвалебные песни в адрес Путина (а в Советском Союзе сочинялись песни, прославляющие социализм и его вождей), не зря ставятся те или иные фильмы, по сути являющиеся оболочкой, скрывающей некую идею, которую кому-то необходимо донести до широкой общественности. Так, А. И. Фурсов отмечает, что в 90-е годы в Америке вышло много блокбастеров о космической угрозе по заказу НАСА, которое правительство урезало в финансировании; посредством этих фильмов была создана выгодная для НАСА атмосфера, благоприятствующая для возобновления финансирования (Агенты будущего…, эл. ресурс). Может быть, эта мысль выглядит несколько претенциозно, однако следует согласиться с тем, что некоторые продукты массовой культуры создаются «не просто так», а в том числе ради идеологической или экономической выгоды. Так что эти культурные продукты вполне могут быть политически, идеологически или экономически ангажированными.
Может иметь место разноуровневое идеологически-информационное запутывание — как на масштабном (глобальном) уровне, касающееся каких-то общегосударственных или общенародным проблем, так и на локальном, где аспект ставится на мелочные ситуации. Вовсе необязательно оно сознательно кем-либо отправляется; по большей части оно возникает не благодаря злой воле определенного актора, а благодаря совокупности медиа-действий разных акторов. Некоторые из них не манипулируют, а убеждают, так как искренне считают отправляемую ими информацию истинной и полезной. Но когда таких акторов становится слишком много, и они вовлекаются в противоречащее друг другу взаимодействие, это отражается на реципиентах. Примером первого (масштабного запутывания) служит вечная конфронтация между социализмом и капитализмом. Одни говорят, что первое приводит к благоденствию, а другие — что второе, хотя на самом деле это очередные мифы. Исторический опыт показывает, что эти две глобальные схемы общественно политических режимов, хоть и отличаясь в теории, мало чем отличаются на практике, и вряд ли стоит превозносить или, наоборот, критиковать одно за счет другого. Одни страны живут хорошо, а другие плохо, но и в тех и в других есть частная собственность, равно как и наоборот — кто-то живет хорошо с общественной собственностью, а кто-то не очень. Социализм — несомненно, выступает более гуманным и человекосозидающим строем, но вряд ли социалистические образцы гуманизма и солидарности были когда-либо реализованы на практике. Хоть и принято в последнее время рассматривать частную собственность как некую ценность и неотъемлемый элемент цивилизованного общества, при капитализме — цитадели частной собственности — у людей нет прав требовать от государства поддержки, а при общинно-родовом и при советском строе, где средства производства находились в коллективной собственности, у каждого члена общины было гарантированное право на жизнь. Баталии между социализмом и капитализмом, свойственные периоду холодной войны, опирались прежде всего на идеологические мифологемы, поскольку та же самая эксплуатация сохранялась как при одном, так и при другом общественно-политическом укладе; разве что она носила различные формы.
Примером второго (запутывания на локальном уровне) служит любая новостная сводка о текущих событиях, которые затрагивают общественность лишь на короткое время и быстро забываются, так как в скором времени на их место приходит муссирование других событий, характерных для этого же уровня.
Когда нам долгое время говорят одно, а потом начинают активно убеждать в противоположном, после чего придумывают что-то третье, то мы становимся настолько запутаны этими «истинами», что не можем быть твердо убежденными ни в чем. Или же когда нас просто пичкают одним и тем же долгое-долгое время, и это одно и то же исходит с экранов телевизора, газетных страниц, Интернета и радиоприемников, причем не давая возможности фигурировать в массмедийной среде альтернативным точкам зрения (если они есть), благодаря такому постоянному повторению у нас утрачивается способность критически оценивать поступающую информацию. Бывает, что эти самые альтернативные (подпольные) каналы получения информации и есть та самая вторая ложь, которые специально создаются ради усыпления сознания реципиента наличием (или иллюзией наличия) какой-то оппозиции. К тому же многие люди думают так: если есть альтернатива, и если она запретна, значит, та, информация, которая ей преподносится, истинна; а иначе зачем же ее запрещать. Но создатели «истин», естественно, осведомлены о подобных психологических особенностях, чем могут свободно пользоваться, еще более запутывая массового реципиента.
Наша мысль созвучна идее С. Л. Бурмистрова о том, что нам известна не реальная картина общественных событий, а только то, что транслируется через газеты и телевидение, а это далеко не одно и то же (Бурмистров, 2003). Масс-медиа не только отображает реальный мир, но во многих случаях создает альтернативную реальность, которая необязательно копирует действительность, но и противоречит ей. И этот виртуальный мир подменяет реальный, выдается за него. За предоставляемыми общественности сведениями наверняка существует некий «скрытый горизонт», о котором мы можем лишь догадываться, но благодаря своей скрытности он неуловим и не позволяет нам поймать себя за руку. Остается только — тратя время на его поиски — голословно указывать пальцем на кого-то, обвиняя именно его в массовом манипулировании и дезинформации, но… лишь голословно. Многочисленные потоки противоречивой информации создают основную ценность — доверие ко всему, а значит, недоверие ни к чему. Каждая монументальная истина с неизбежностью сменяется следующей — более монументальной и более истинной. А если они существуют одновременно, в сознании реципиента создается настоящий хаос, сплошной когнитивный диссонанс. Приводя пример этого диссонанса, не нужно далеко ходить; ежедневно по телевизору мы видим репортажи об убийствах, грабежах, беспризорных детях, после чего нам показывают всенародное восхищение «Единой Россией». С. А. Батчиков обвиняет в создании такового ментального хаоса тех, кто движет мир к диктату мирового правительства, представленного в транснациональных корпорациях, глобализаторов, одержимых безнравственной идеей «золотого миллиарда», навеянной радикальным мальтузианством (Батчиков, эл. ресурс). Естественно, его мысль имеет под собой реальную основу, но в то же время в качестве инициаторов можно назвать не только какое-то там далекое мировое правительство, но и непосредственных создателей новостей, репортажей, рекламы и т. д. У каждого из них в отдельности нет цели создать противоречивый ментальный образ в сознании реципиента, но он генерируется благодаря не столько персональной (локальной) воли, а сосуществованию различных персональных воль, каждая из которых конструирует свой репортаж, отличный от других. Совокупность этих персональных воль — примерно то же самое, что точечная власть в фукианском понимании — децентрированная, разновекторная и исходящая из разных точек локализации властных очагов. В мире множественности восприятия реальности сама реальность становится множественной, поскольку объективный мир не поддается в своей исчерпываемости и цельности человеческому восприятию; мы видим не реальность, а ее определенную модель, которая создается фигурирующим вокруг нас огромным спектром систем описания реальности — от малых (новости) до больших (концептуальные системы мировоззрения). Накладываясь одна на другую, вступая в конфликт, затмевая одна другую и вовлекаясь в некую информационную диффузию, эти системы конституируют соответствующий образ реальности, полный прорех, погрешностей, противоречий и неточностей.
«Сам рынок конспирологической литературы во многом призван дезориентировать людей, топить их в потоке информации, в котором они не способны разобраться, отвлекать внимание от реальных секретов, от тех мест, где их действительно прячут» (Фурсов, 2010). И на помощь этому рынку, а точнее, некоторым персональным волям (или очагам власти) приходит наука или некое «знание», всего лишь обернутое в наукоемкую оболочку. Перед этим «знанием» ставится задача — не поиск истины (основная цель науки), а оправдание в глазах общественности действий заказавшей данное «знание» группы лиц. Таким образом реализуется связь «власть-знание». Например, тоталитарные режимы ради оправдания политики террора склонны апеллировать (в основном спекулятивно) к авторитетному мнению. Сталин обращался к марксистско-ленинской философии (и весь социалистический дискурс — не только научный — был ей ангажирован), Гитлер прикрывался ницшеанством; кроме того, в эпоху гитлеризма наука была призвана легитимировать нацизм созданием теорий о расовом превосходстве и т. д. Нынешняя власть просто апеллирует к [безличному] авторитету современников: «по мнению экономистов, принятые нами решения относительно дальнейшего развития страны наиболее оптимальны…» Но отсылка к некоему известному и общепризнанному источнику необязательно легитимирует фразу, содержащую эту отсылку; в некоторых случаях скорее наоборот, отсылка призвана скрывать нелегитимность фразы.
Интерес властвующих верхов способен встраиваться в научный дискурс, задавать тот или иной вектор развития этого дискурса, классифицировать проблемы как научные и ненаучные, актуальные и неактуальные. Однако такая политическая интервенция, в силу степени ее вмешательства, отчуждает науку от самой себя, лишает ее объективности и собственно научности. Конечно, исходя из взглядов М. Фуко на взаимоотношения власти и знания, одно без другого существовать не может, и между ними обязательно присутствует детерминизм. По замечанию Ж. Делеза, знания не могут интегрироваться без существования дифференциальных отношений власти. Но как отношения власти определяют отношения знания, так и происходит наоборот (Делез, 1998). Похожее высказывание мы находим у Ж. Лиотара, который, считая знание и власть двумя сторонами одного вопроса, поднимает проблему: кто решает, что есть знание, и кто знает, что нужно решать? (Лиотар, 1998). Таким образом, оба компонента образуют единую нерасчлененную связку. Но — скажем мы — степень подконтрольности науки властным структурам (в прямом понимании термина «власть») может быть различной, и чем она меньше, тем больше шансов у науки оставаться самой собой.
Когда мы сталкиваемся с различными мнениями, этот информационный конфликт рождает сомнения в истинности одной (или обеих) предоставленных нашему вниманию теорий. Как отмечал Х. Ортега-и-Гассет, «со-существование двух противоположных верований естественно переходит в “со-мнение”» (Ортега-и-Гассет, 2000: 417). И — по сути дела — это сила сомнения в таком (антагонистическом) случае будет обратно пропорциональна серьезности и убедительности фактов, защищающих данные концепции. Но если ни у той, ни у другой теории нет монументальных фактуальных оснований, с которыми мы как реципиенты были бы знакомы, естественным образом мы должны засомневаться. Но дело в том, что многие так называемые новости звучат именно как домыслы, ничем не подтвержденные. И эти домыслы постоянно, с разных сторон, бомбардируют нас своей «информацией», создавая в конце концов, одновременно как перенасыщение сведениями, так и настоящий информационный вакуум. Реципиент превращается в неразумное дитя, которое заблуждается в лесном массиве сведений, призывов, знаков, увещеваний, устрашений и успокоений. В результате, вследствие возникновения такой гносеологической проблемы, у человека теряется почва под ногами, и он:
а) начинает верить во все подряд, не желая тратить умственные силы и время на сомнения; пассивно окунуться в информационные потоки значительно легче, чем критически подходить к каждому сообщению. Но, так как сведения зачастую противоречивые, а эти противоречия диссонируют с проявлением экономии мышления, его субъектность растворяется, лишается целостности, шизофренируется;
б) перестает верить чему бы то ни было, представляет информационный мир как бессмыслицу и превращается в отъявленного скептика, реализуя принцип «меньше веришь — крепче спишь». Эта апатичная стратегия дает возможность сбросить напряжение, охватывающее нервную систему во время гиперинформатизации, но не позволяет удовлетворять когнитивные потребности;
в) выбирает наиболее близкую к своей системе ценностей идею или совокупность идей и верит только в нее, — верит скорее не потому, что она более основательно преподнесена по сравнению с другими, а потому, что она ближе его Я. Приятные впечатления вытесняют неприятные, преграждают доступ любой связанной с неудовольствием информации, даже если она исчерпывающим образом доказана. Приятные фантазии превыше всего. В данном случае работает принцип «если факты не соответствуют убеждениям, тем хуже для фактов», где убеждения являются фильтром, пропускающим или не пропускающим информацию извне, а также подвергающим ее интерпретации соответственно самому себе. Этот вариант обращения с информацией следует назвать идеологической предвзятостью. Как говорил К. Прутков, многие вещи нам не понятны не потому, что наши понятия слабы, а потому, что сие вещи не входят в круг наших понятий.
Кстати, в последней стратегии заключен распространенный социальный стереотип, согласно которому люди стремятся воспринимать ту или иную информацию хотя бы потому, что она подтверждает уже существующую картину мира, и пытаются игнорировать ту информацию, которая отвергает сформировавшееся мировоззрение. Именно так можно объяснить, к примеру, убежденность старшего поколения в том, что по телевизору всегда говорят правду.
Пожалуй, единственный верный способ выхода из такого положения — дистанцирование от догм, полное неверие. Правда, эта фраза тоже является своеобразной догмой, которая также не защищена от нападок и сомнений. Представляется, что сама постановка вопроса «где истина, а где ложь?» неверна. Чем больше мы пытаемся их отграничить, тем более запутанный клубок создаем. Нужно не просто искать истину, а искать адекватную методологию для поиска истины, не забывая находиться по ту сторону добра и зла, правды и лжи. To be on the other side.
Проблема домыслов, естественно, не ограничивается только содержанием новостных программ, которые мы смотрим по телевидению или слушаем по радио, равно как она не ограничивается деятельностью СМИ. Сюда же относят сферу образования, которая может навязывать учащимся некие исторические, идеологические и прочие истины, не подлежащие верификации, вследствие чего происходит запутывание сознание, его утопление в обширной информационной матрице. Не останавливаясь на проблеме образования в отдельности, сделаем вывод по поводу темы информационных домыслов в общем. Субъект — как персональный, так и общественный — воспринимает в своей жизни не структурную модель мира, где все элементы взаимосвязаны, а калейдоскопическую, внутри которой не наблюдается никаких иерархий и взаимосвязей. Ее можно повернуть одним боком, и с ее содержанием вследствие такого переворачивания произойдет трансформация, а можно — другим боком, что заставит содержание измениться как-то по-другому. Из множества противоречащих друг другу истин, идеологий и позиций можно выбирать какую-то одну, две, три, но редко следует быть уверенным в непогрешимости своего выбора. «Никто не может опереться на истину, потому что она сама есть ценность, находящаяся в отношении конкуренции с другими ценностями» (Декомб, 2000: 159).
Калейдоскопичность и фрагментарность следует рассматривать не как вариант обращения людей в новую идеологию, а как вариант вождения между верой и безверием. Это аксиологическая и информационная релятивизация, ставящая под сомнение любые ценности и знания, а не наделение людей какими-то новыми ориентирами. Ибо калейдоскопичность — это хаос, хаос сосуществования информационно-идеологических образцов. Факт — это само сообщение, не подтвержденное фактами. Достоверность — то, что мы получаем различные сообщения, но не их внутреннее ядро. Достоверность реальности сводится к ее наполненности сообщениями, но внутри самих сообщений реальность едва ли обнаруживается. Сообщение означает только факт сообщения. Информация и знание — не одно и то же. Согласно Ж. Бодрийяру, информация — это «не знание, а то, что заставляет знать» (Бодрийяр, 2000a: 68). «В традиционной эпистемологии вера и знание резко противопоставлялись: знание хорошо обосновано, вера либо вообще не обоснована, либо обоснована плохо, — пишет В. А. Лекторский. — Сегодня ясно, что мы можем получить знание только на основании веры в источник информации» (цит. по: Гогова, 2012: 58). Как верно замечают А. Бард и Я. Зондерквист, когда мир тонет в океане хаотических информационных сигналов, возрастает ценность существенного и эксклюзивного знания (Бард, Зондерквист, 2004). Здесь вопрос уже ставится не так «Кто нас обманывает?». Теперь он звучит несколько по-другому «Кто нас запутывает?». И несмотря на тот антиверификационизм, которым были проникнуты последние слова, на вопрос «Кто?» мы можем ответить одновременно туманно и однозначно. Это те, кто владеют СМИ.
«…важнейшим признаком терроризма являются не жертвы, а информационный эффект» (Борщов, 2009: 76). Информационный эффект, а не знаниевый… Информация приходит на смену знанию и становится мощным оружием в руках ее распространителей. Информация, формирующая необходимое общественное мнение, сильнее бомбы. «Современное информационное оружие позволяет вести войну не только между отдельными государствами, но одновременно и между современными цивилизациями путем столкновения концепций, теорий, систем знаний и образования, — пишет И. М. Ильинский. — С помощью сегодняшних СМИ любую систему (общество, государство) можно запрограммировать на самоуничтожение, если она не способна защитить себя от нежелательного информационного воздействия извне» (Ильинский, 2006).
Информация должна быть источником знаний, но не заблуждений. А дискурс фрагментаризации, запутывающий человека, уничтожает не только подлинное знание, но и, соответственно, интеллектуала, обладающего этим знанием, вместо которого появляется человек с узким и хаотично-осколочным мировосприятием, лишенный цельной картины реальности. В мире глобальных потоков информации никто не претендует на роль интеллектуала, обладающего всеми необходимыми [энциклопедическими] знаниями — широта этих знаний настолько огромна, что не представляется возможным объять необъятное. А когда начинает происходить настоящая бомбардировка противоречивыми сведениями, существование интеллектуала еще более обессмысливается и сводится на нет. В мире, становящемся зыбким от информационных потоков, зыбким становится сам человек, так как переизбыток [противоречивой] информации шизофренизирует его, уничтожает критерии разделения информации на истинную и ложную, что приводит к рефлексивному кризису и росту антиномичного сознания. Если рефлексия — это способность анализировать знание [не только о себе, но и о мире вообще], то едва ли стоит о ней говорить в ситуации, когда анализ знания сталкивается с настолько труднопреодолимой стеной, что становится почти невозможным; на место восприятия информации и ее обработки приходит психоделическое головокружение от информационных потоков. «Неструктурированная, повторяющаяся и невостребованная информация обуславливает социальное противоречие между экспоненциальным ростом объемов информации и ограниченными возможностями человека ее воспринимать и обрабатывать» (Корытникова, 2010: 74). Субъект под этим страстным напором, испытывая трудность ориентирования, превращается в чистый экран монитора, точку притяжения для различных сетей влияния, выражающих свое существование посредством языковых игр. Принимать решения становится труднее. Интенсификация и ускорение коммуникационных процессов приводят к массовому замешательству и атрофируют психологические защитные силы перед лицом недифференцированной гиперинформатизации; концепт «личное мнение» размывается. Нет однозначного и общего критерия, способного разделить [легитимировать или делегитимировать] все возможные и существующие языковые игры, с чем связан закат нарраций, а вместе с ним и фрактализация, то есть разделенность, «человека знающего». Множество взаимно противоречивых теорий, игра переменчивой взаимосвязи причин и следствий со вставшим на уши старым добрым принципом детерминизма — все это провоцирует какую-то ментальную эксплозию, взрывная волна от которой исходит во все стороны, чем рождает еще больший псевдоинформационный профицит и неизбежную энтропию знания.
Процесс стремительной смены информации влечет поток информационной инфляции, в котором теряется значимость сообщений. Невольно вспоминается бодрийяровский диагноз современности, которую он именует алеаторной, то есть непредсказуемой и неопределенной, утратившей соразмерность субъекта и объекта познания, делающей наше мышление таким же алеаторным, формирующим только гипотезы, не способные претендовать на истинность; коммуникационное пространство усеяно вирусами, которые одновременно являются самой информацией и тем, что ее уничтожает (Бодрийяр, 2006). Новости необходимы массам не столько для информации, сколько просто для развлечения (см.: Понукалина, 2010), и эту функцию они с лихвой обеспечивают. А когда нет полной информационной картины [и когда, она, собственно, не особо нужна], когда ее место занимает противоречивый эклектичный псевдоинформационный коллаж, когда вместо информационной гармонии проявляется полифония и какофония, невозможно сделать рациональный выбор. Происходит дестабилизация равновесия как на уровне персонального сознания, так и на уровне общественного организма в целом. Информационная избыточность, создаваемая расширением производства противоречивых текстов и фрагментарных дискурсов, подрывает индивидуальную способность к созданию смыслов. Именно об этом пишет И. М. Ильинский, отмечая, что скорость нарастания разноплановой информации ведет к душевному хаосу и смятению; «…в условиях, когда личностные защитные механизмы не срабатывают, ослабевают импульсы для самостоятельного генерирования новых знаний и самостоятельного поиска существующих смыслов, что и представляет собой процесс понимания. В этой ситуации человек оказывается особенно предрасположенным к внешнему воздействию и влиянию, восприятию разного рода штампов, клише, стереотипов, мифов, образцов поведения, которые, как мы видим, ему агрессивно навязывают СМИ: телевидение, радио, видео, СD и интернет» (Ильинский, 2002). Общество, раздираемое спамом, информационно ущербно. Информационная гармония не означает дурное единообразие, а представляет собой переплетение разных голосов, каждый из которых имеет собственное звучание, которое не разрушает общую мелодию и не превращает ее в какофонический бред, а наоборот, поддерживает ее, превращая в произведение искусства.
Мегаинформационность можно именовать порнографической информационностью с ее текучестью, какой-то принудительностью и особенно противоречивостью. В ней уже нет скрытности и таинства; наоборот, вместо потаенности мы видим слишком выпяченное — то, что не увидеть становится сложно. Но это не эксклюзив, это его эрзац — то, что растворяется в мегамножественности информационного «эксклюзива», обрекая себя на обесцененность. Ценен тот продукт, которого мало, которого не хватает; информации много — она не ценна. Как пишет Ж. Бодрийяр, пространство радиостанций настолько перенасыщено, что станции перекрывают друг друга и смешиваются до точки невозможности коммуникации (Baudrillard, 1983). Хотя — примеряя эту мысль к современной российской действительности — ее следует принять с оговоркой: плюральная перенасыщенность радиостанций включает в себя в основном только неполитические области, а в сфере политики радио [и другие СМИ] отличаются неплюральной перенасыщенностью.
Многие новости звучат как реклама, и, соответственно, наоборот. Чаще всего они начинаются со слов «а знаете ли вы, что…», после которых идет откровенная пропаганда того или иного товара, разворачивающая пред взором потенциального покупателя товар «во всей его красе» и описывающая его функциональные особенности в информативно-новостной форме. Вспоминается случай на одной научной конференции, где докладчик, завуалировав свой текст под научное сообщение, посвященное проблеме поиска и разработки высокотехнологичных методов медиации, рекламировал себя как медиатора в конфликтах и тем самым предлагал свои услуги. С одной стороны, это была новость, которая возвещает о том, что такое медиация и что такое конфликт в глазах современной науки. С другой же — это реклама, профессионально подделанная под научный текст, который, в свою очередь, придает ей более аргументированное обоснование. Реклама «любит» мимикрировать под новостное сообщение. Когда она связывается в единый комплекс с информационном сообщением, ее действие усиливается. Бесстрастный репортаж создает рекламе еще большую рекламу; если человек верит ему, он в силу инерционности мышления проявит доверительное отношение к рекламе. Это — манипулятивная технология, которая выражает себя в простой спекуляции на реальной информационности. Соответственно, информационная нагрузка на общество и человека приобретает избыточность в том числе благодаря рекламе.
Государственно ангажированные СМИ (а у нас почти все СМИ подконтрольны правительству) (см.: Ильин, 2012) под видом просвещенческих программ популяризируют правительственные проекты, куда вкладываются огромные финансы. Так, журналисты описывают социальную важность нанотехнологий и других разработок, которые власть не обошла своим вниманием, и это описание подается в духе научного просветительства общественности, хотя на самом деле преследуется рекламная цель — объяснение, оправдание, восхваление действий правительства. При этом те научные сферы, которые не интересуют власть, если не критикуются, то и не освещаются настолько широко.
Новости выступают как продуктом политической идеологии, так и средством заработка журналистов, которые идут на все что угодно, лишь бы поднять свой рейтинг, на любые абсолютно неправдоподобные сенсации, способные привлечь внимание публики. А высокий рейтинг новости — еще не показатель ее правдивости. Также высокий рейтинг телепередачи, кинофильма или музыкального произведения не говорит о его смысловой содержательности, нравственной составляющей и художественной высоте (вспомним «Окна», «Дом 2», «Фабрика звезд» и т. д.). Да и рейтинг телеведущего — не показатель качества его работы (вспомним К. Собчак или А. Чехову). Чем больше проекту уделяется денег на рекламу, тем выше его рейтинг, тем большее количество человек о нем узнает, но это не подчеркивает качество проекта. Люди это потребляют потому, что это на слуху и на виду, что об этом много говорят. Потребности производятся также как и продукты, поведение масс программируется и форматируется.
Новости в своем большинстве имеют заказной характер и, также как зажигаются звезды, они создаются тем, кому это надо. Естественно, нельзя, проводя такое широкое негативистичное обобщение, забывать о настоящих новостях, которые отображают, отзеркаливают и отражают действительность именно такой, какая она есть. Но, к сожалению, рядом с этими — истинными — новостями сосуществуют описанные нами псевдоновости, дискурс которых сплошь мифологичен, и в меру своей мифологичности он совершенно не приемлет рационализм и научный способ мышления, хотя реципиент, воспринимающий эти «новости», представляет их как системы фактов.
Феномен заказных новостей сейчас широко распространен. Это касается в первую очередь политической области, и заказные статьи требуются во время политических агитации и предвыборных кампаний. Незаслуженно облить грязью конкурента, оклеветать неугодных — вот основная цель заказных статей и черного пиара. А поскольку содержание данных текстов далеко не всегда совпадает с действительностью, а часто идет в разрез с нею, эпитет «новости» им не может соответствовать. Скорее, лженовости. Если серьезно проанализировать агитационную методологию правящей партии, нетрудно прийти к выводу о том, что почти вся она построена на откровенной лжи. То, что передается в новостях, не имеет никакого отношению к реальности. Экранированная борьба с коррупцией скрывает еще больший рост коррупции внутри властных структур, экранированная политика укрепления армии выступает ширмой, за которой прячется развал института защиты страны.
Проблема дифференциации знания и заблуждения особенно актуальна в обществе, где Министерство образования одобряет фальсифицирующие науку учебники по богословию, где открываются разные академии, имеющие мало общего с наукой, где маги и прочие «оттопыриватели чакр» одариваются государственными лицензиями, где выдаваемая за лекарства отрава отпускается в легальных аптеках, где настоящие профессора выступают с положительными рецензиями в отношении вредных препаратов, где всяческие шарлатаны успешно мимикрируют под научных деятелей. В таком обществе критерии достоверности просто исчезают…
Осуществляемая коммуникационными системами симуляция реальности затрагивает все области человеческого бытия, особенно те, которые связаны с политикой, и изменение содержания которых хотя бы в минимальной степени может изменить политическую ситуацию — то есть, почти все существующие области знания и деятельности: история, идеология, смысл, культура, наука и т. д. Таким образом, политически ангажированные массмедиа создают огромный пласт гиперреальности, внутри которого от реального остается лишь малая часть. В современной — почти тоталитарной — России средства массовой информации находятся под каблуком государства, партия власти «Единая Россия» всячески борется с инакомыслием, упраздняя всякую возможность СМИ критиковать правительство, и диктует правила массмедийного оповещения общественности. Дискурс рекламы, новостей и почти всего, что транслируется по политически ангажированным и полностью подконтрольным официальным каналам, лоббируется ей же. Следовательно, культура консюмеризма отчасти есть следствие государственной политики (конечно, не только ее). Уж лучше пусть народ окунется в бездумную и нерефлексивную жизнь потребления, чем будет критически мыслить, отстаивать свои конституционные права и тем самым создавать политическую напряженность, благодаря которой возникнет риск для нынешних властителей потерять свою власть. Поэтому китч-культура вполне на руку власти, заинтересованной не в народе, а в послушной толпе. Огромную роль в насаждении этой культуры играют СМИ.
***
В общем, в современной — постмодернистской, информационной — реальности такие понятия, как новости, факты, монументальные истины, теряют свое первоначальное значение. Создаются всякие политически ангажированные метарассказы и метанаррации, легитимация которых ставится под вопрос. Истин много, истиной может быть все, а значит, из этого обширного «всего» практически ничто не имеет привилегий на статус абсолютной истины. Истина, освобождаясь от абсолютности, обретает ситуативность и локальность, вследствие чего множится до невообразимого числа. Истины влияют на нашу субъективность, формируют мировоззрение и ценностные ориентации; по сути, не мир, не объективная реальность исчезают, а исчезает субъективность, утопает в океане альтернативных реальностей. (Специально) создаваемые теории скорее соотносятся не с реальностью, а с нашим восприятием реальности. Вместе с тем, они и формируют это восприятие — расколотое, расщепленное, плавающее, разбитое на части и одновременно уставшее от состояния этой расколотости, дрейфа и разбитости. Они, выражаясь языком Ж. Бодрийяра, обмениваются «одна на другую по переменному курсу, не инвестируясь более никуда, кроме зеркала их собственного письма» (Бодрийяр, 2000b: 55). Они создают мир гиперреальности, удваивая реальность, утраивая ее, множа на невообразимое число и в то же время расщепляя на разные осколки, картины, содержание которых нельзя привести к единому знаменателю, собрать целостный паззл, поскольку степень их взаимной противоречивости примерно совпадает с количеством осколков, точек зрения на одно и то же явление. «…никто не знает, где начинается и где кончается реальность, а значит, и умопомрачение ее перфекционистского воспроизведения» (Бодрийяр, 2000c: 71).
Эта медиа-реальность — нечто похожее на лабиринт Минотавра, и состояние потерянности человека говорит об отсутствии нити Ариадны, способной вывести уставшее сознание из медиа-массивов разрастающейся текстуальности. На телеэкран нельзя смотреть как на телеэкран, газеты нельзя читать как газеты, радио нельзя слушать как радио. Их следует воспринимать скорее не как СМИ, а как проявление спектакля, где истина — всего лишь небольшая часть огромной конструкции лжи. И народ воспринимает ложь за чистую монету. Во-первых, очень трудно отличить ложь от правды. Во-вторых, массы сами не хотят слышать правду. В-третьих, у масс почти отключена память (в том числе кратковременная), в соответствии с чем вчерашняя ложь уже никому не нужна, она забывается и забывается желание ее разоблачить. Данное состояние общественной амнезии создали не только целенаправленные манипуляции сознанием, но и вполне естественные особенности эпохи гиперреальности, при которой информационные потоки позволяют человеку скользить по поверхности от одной новости к другой, не давая ему возможности включать критическое мышление и проникать вглубь. Но хотя и называют конкретные числа, отражающие процесс умножения информации, количественный аспект, без качественного, не способен в полной мере описать картину информатизации. Нельзя измерить сумму знаний человечества в байтах. Сколько же «весит», скажем, третий закон Ньютона?
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Агенты будущего или искусство перемен. (Интервью с А. И. Фурсовым) [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://rikmosgu.ru/publications/3559/4234/ (дата обращения: 21.12.2012).
Бард, А., Зондерквист, Я. (2004) Netократия. Новая правящая элита и жизнь после капитализма. СПб. : Стокгольмская школа экономики в Санкт-Петербурге.
Барт, Р. (1996) Миф сегодня // Барт Р. Мифологии / Пер. с фр., вступ. ст. и коммент. С. Н. Зенкина. М. : Изд-во им. Сабашниковых. С. 235–265.
Батчиков, С. А. Глобализация — управляемый хаос [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://rikmosgu.ru/publications/3559/4069/ (дата обращения: 21.12.2012).
Бауман, 3. (2004) Глобализация. Последствия для человека и общества / Пер. с англ. М. : Изд-во «Весь Мир».
Бодрийяр, Ж. (2000a) Прозрачность зла. М. : Добросвет.
Бодрийяр, Ж. (2000b) Символический обмен и смерть. М. : Добросвет.
Бодрийяр, Ж. (2000c) Соблазн. М. : Ad Marginem.
Бодрийяр, Ж. (2006) Пароли. От фрагмента к фрагменту / Пер. с фр. Н. Суслова. Екатеринбург : У-Фактория.
Боллин, К. (2009) Необъяснимый обвал зданий всемирного торгового центра и «черные технологии» [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://rikmosgu.ru/publications/3559/3738/ (дата обращения: 21.12.2012).
Боллин, К. (2010) Не верю! [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://rikmosgu.ru/publications/3559/4259/ (дата обращения: 21.12.2012).
Борщов, Н. А. (2009) Информационное насилие в условиях кризиса и нестабильности // Среднерусский вестник общественных наук. № 4. С. 75–79.
Бурмистров, С. Л. (2003) Сарвепалли Радхакришнан, протагонист глобализации // Рабочие тетради по компаративистике. Вып. 8 : Сравнительные исследования в политических и социальных науках. СПб. С. 96–104.
Гогова, Н. И. (2012) От герменевтики понимания к формированию познавательной способности в школьном образовании // Вопросы культурологии. № 6. С. 54–59.
Декомб, В. (2000) Тождественное и иное // Декомб В. Современная французская философия. М. : Изд-во «Весь Мир». С. 8–182.
Делез, Ж. (1998) Фуко. М. : Изд-во гуманитарной литературы.
Еляков, А. Д. (2010) Дефицит и избыток информации в современном социуме // Социологические исследования. № 12. С. 107–114.
Жижек, С. (2002) Добро пожаловать в пустыню Реального. М. : Фонд «Прагматика культуры».
Зенкова, А. Ю. (2000) Дискурсивный анализ массовой коммуникации: проблема саморепрезентации общества : Автореф. дисс. … канд. филос. наук. Екатеринбург.
Ильин, А. Н. (2012) Интернет как альтернатива политически ангажированным СМИ // Полис. № 4. С. 126–136.
Ильинский, И. М. (2002) XX век: кризис понимания [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://www.rikmosgu.ru/publications/3559/4495/ (дата обращения: 21.12.2012).
Ильинский, И. М. (2006) История учит [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://www.rikmosgu.ru/publications/3559/4455/ (дата обращения: 21.12.2012).
Корытникова, Н. В. (2010) Интернет-зависимость и депривация в результате виртуальных взаимодействий // Социальные исследования. № 6. С. 70–79.
Костина, А. В. (2009) Тенденции развития культуры информационного общества: анализ современных информационных и постиндустриальных концепций [Электронный ресурс] // Электронный журнал «Знание. Понимание. Умение». №4 — Культурология. URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2009/4/Kostina_Information_Society/ (дата обращения: 21.12.2012).
Лиотар, Ж. Ф. (1998) Состояние постмодерна. М. : Институт экспериментальной социологии ; СПб. : Алетейя.
Меланхолический Ницше : Интервью Жана Бодрийяра (2002) [Электронный ресурс] // Эксперт. № 17 (324). URL: http://expert.ru/expert/2002/17/17ex-bodrijar_37868/?n=87778(дата обращения: 21.12.2012).
Моль, А. (1973) Социодинамика культуры. М. : Прогресс.
Овчинский, В. С. (2009) Противостояние США, Китая и России в условиях глобального кризиса [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://rikmosgu.ru/publications/3559/4068/ (дата обращения: 21.12.2012).
Ортега-и-Гассет, Х. (2000) Идеи и верования // Ортега-и-Гассет Х. Избранные труды. М. : Изд-во «Весь Мир». С. 404–436.
Понукалина, О. В. (2010) Развлечения в контексте современной массовой культуры // Вопросы культурологии. № 10. С. 84–87.
Тойнби, А. Дж. (2002) Цивилизация перед судом истории: сборник / Пер. с англ. М. : Рольф.
Тоффлер, Э. (1999) Третья волна. М. : ООО «Фирма “Изд-во ACT”».
Фурсов, А. И. (2010) Конспирология — веселая и строгая наука [Электронный ресурс] // Электронный информационный портал «Русский интеллектуальный клуб». URL: http://rikmosgu.ru/publications/3559/4210/ (дата обращения: 21.12.2012).
Хоркхаймер, М., Адорно, Т. (1997) Экскурс II. Жюльетта или просвещение и мораль // Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика просвещения. Философские фрагменты / Пер. с нем. М. Кузнецова. М. : Медиум ; СПб. : Ювента. С. 104–149.
Черников, М. В. (2012) Проблема интеллигенции в обществе постмодерна // «Новая» и «старая» интеллигенция: общее и особенное / РГГУ, социолог. фак-т. Центр социолог. исследований. Под общ. ред. Ж. Т. Тощенко ; Ред.-сост. М. С. Цапко. М. : РГГУ. С. 90–95.
Baudrillard, J. (1983) Ecstasy of Communication // The Anti-Aesthetic. Essays on Postmodern Culture / Ed. by H. Foster. Port Townsend : Bay Press. P. 126–133.
Ильин А.Н. От гиперинформационности к информационному потребительству // Знание. Понимание. Умение №6, 2012. URL:
http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2012/6/Ilyin_Hyperinformationality-Information-Consumerism/
