Неолиберальный нарратив о конкуренции и равенстве шансов

В статье подвергается критике позиция неолиберальной идеологии, согласно которой у каждого человека в рыночном обществе имеется равный шанс достижения успеха. Рас­сматриваются различные факторы, нейтрализующие верность данного тезиса. В зави­симости от экономического, социального и культурного капитала семьи человек имеет шансы для вертикальной мобильности. Тезис о равенстве шансов представляется ми­фологемой, специально сконструированной и тиражируемой в политических целях. До­казывается, что неравенство — неотъемлемый аспект неолиберального порядка. Речь идет о неравенстве как на микросоциальном уровне, так и на уровне международном. Свободная конкуренция представляется в качестве недостижимого идеала.

Ключевые слова: неолиберализм, конкуренция, равенство шансов, неравенство.

Знаком святости для неолиберализма наделяется конкуренция. В некоторых случаях она экономически необходима, но следует знать меру. Обратим при­стальное внимание на дисфункциональные стороны конкуренции, о которых идеология неолиберализма предпочитает умалчивать.

В наше время наблюдается феномен конкуренции не качества, а рекламы. Так, производитель № 1 создает очень качественный продукт, но не реклами­рует его. Производитель № 2 создает низкокачественный аналог, но вместе с тем реализует эффективную рекламную кампанию, причем, как это обычно и бывает, построенную не на ознакомлении людей с реальными особенностями продукта, а на обмане, манипуляциях посредством апеллирования к эмоциям, эксплуатирования силы, сексуальности, чувства значимости и т.д. В результате о товаре производителя № 1 почти никто не узнает и не оценит его достоинства. Здесь мы видим одну из форм несправедливости, присущих современному капитализму. Учитывая то, что производители обычно вместо совершенство­вания товара вкладываются в совершенствование рекламы, можно сделать вывод о беспочвенности положения многих маркетологов и проповедников неолиберализма, будто рыночная конкуренция способствует повышению стандартов качества товара. Конкуренция зачастую реализуется не полезным для потребителей улучшением товара, а манипулирующей потребителями изощренностью методологии продвижения товара.

Также имеет смысл высказаться о мифологичности идеи, будто в рыночном обществе проинформированные о качествах товаров потребители делают рациональный выбор; когда «просвещенность» потребителя формируется мно­гочисленными рекламными манипуляциями, весьма наивно вести речь о рацио­нальности покупательских решений. Трудно представить, чтобы поток реклам­ных сообщений от конкурирующих компаний способствовал информированию потребителя, причем обо всех продуктах и их аналогах, которые потенциально могут стать ему нужными. Только утопическое, далекое от реалистичности созна­ние может всерьез полагать, будто каждый потребитель сможет (и действительно станет) ориентироваться во всем огромном многообразии товаров и услуг. Это такой океан, в котором легко утонуть. В отдельном мегаполисе наблюдается соперничество между собой тысячи подобных друг другу салонов, выполняю­щих определенные услуги, но их конкуренция никак не позволяет отдельному человеку определить, кто из них соответствует наивысшему мастерству. А если к этой ситуации присовокупить то, что каждый из салонов себя рекламирует (выпячивая или просто риторически конструируя свои достоинства — реальные и мнимые — и умалчивая о недостатках), выбор еще более усугубляется; ведь реклама содержит в себе далеко не только правдивую информацию. Реклама подрывает рынок, по крайней мере совершенный рынок.

Уже у К. Маркса находим фразу: «В буржуазном обществе господствует fictio juris [юридическая фикция], будто каждый человек, как покупатель товаров, обладает энциклопедическими познаниями в области товароведения» [11, с. 42]. Следует вспомнить критичное замечание Ф. Энгельса: «…в политической экономии исходят из предположения, что каждый потребитель является осно­вательным знатоком всех тех товаров, которые ему приходится покупать для своего жизненного обихода» [20, с. 11]. Маркс и Энгельс давно умерли, а миф о всеобщей информированности, уже многократно опровергнутый, продолжает жить в общественном сознании.

Аналогично и в политической сфере конкуренция, несмотря на наличие формально демократических институтов, выливается в такую же бутафорию, где рекламируемым товаром выступают конкретные политики и партии, а о всеобщей информированности остается только мечтать. Даже в США как све­точе демократии основные СМИ принадлежат нескольким акторам, а «вместо демократии «рационального выбора хорошо информированных граждан» (по И. Шумпетеру) возникает «система политически и финансово подготовленного выбора профессионального политического слоя голосами членов весьма огра­ниченно и избирательно информированного общества»» [18, с. 95].

Монетаристы усиленно пропагандируют идею о рыночном балансе, всеоб­щей информированности. Однако производитель не может быть уверенным в том, что станет создавать пользующийся спросом товар, так как информации ему не хватает. Сама сложность рынка, огромное число конкурентов лишают достаточной информации уже не потребителя, а производителя. К этой трудно­сти стоит добавить сокрытия сведений (типа корпоративных тайн) и сложные финансовые продукты, которые ухудшают информационную ситуацию. У кого больше масштаб и влияние, у того серьезнее доступ к информации, а значит, он выигрывает соревнование.

Нет никаких равных возможностей (в том числе юридических) и реальной конкуренции при эффективно работающем монетарном политическом режиме. Да, трудящиеся соперничают между собой, и каждый из них волен продавать свою рабочую силу одному капиталисту и отказываться ее продавать другому. Но представитель рабочего класса не имеет возможности вступать в конку­рентные отношения с капиталистом, равно как трудящиеся не могут свободно отказаться от работы на капиталистов в целом; нередко это сродни выбору между трудом и его отсутствием.

Американский либерализм противопоставляет социалистическому принци­пу «равенство в доходах» принцип «равенство в возможностях» (или «равенство в шансах»). Американский фольклор и современная политическая риторика изобилуют рассказами о том, как выходцы из низших слоев общества поднима­лись до социального верха. Не будет особым преувеличением сказать, что эта идеологизация гласит нечто типа: «Сегодня ты кондуктор, а завтра президент».

Еще Роберт Мертон писал следующее относительно характерной для США идеологии открытых классов и стереотипа «каждый посыльный может стать президентом». Классовая структура жестка, вертикальная мобильность уменьшена, руководители американского бизнеса рекрутируются из высших социальных слоев. Но эта идеология продолжает существовать — возможно, в качестве инструмента для сохранения status quo. В мере, в какой она прини­мается массами, она является полезной приманкой для людей, которые, будь они лишены этой утешительной надежды, могли бы взбунтоваться против существующей структуры. Данная идеология используется для снижения вероятности мятежа [12].

Неолиберализм использует идеологию американской мечты, согласно кото­рой каждый, кто сильно захочет и приложит усилия, сможет стать успешным, богатым и влиятельным, а бедные представляются недостаточно активными и не вписавшимися в рынок безответственными неудачниками. Однако на верши­не социально-экономической пирамиды места хватит лишь незначительному меньшинству, поэтому тезис о личных возможностях мифологичен. Тем более эту вершину занимают те, кто эксплуатирует чужой труд, присваивая себе при­бавочную стоимость (разницу между произведенными рабочим продуктами и его зарплатой), и прочие социальные паразиты типа финансовых спекулянтов. Даже самые гуманные капиталисты, склонные платить своим подчиненным высокие зарплаты и устраивать для них наиболее комфортные условия труда, являются эксплуататорами, ведь если они отвернутся от возможности эксплу­атировать рабочих, то заодно откажутся получать прибавочную стоимость и перестанут быть капиталистами. По сути, риторика о том, что каждый может стать успешным бизнесменом, означает: любой сможет превратиться в капи- талиста-эксплуататора и будет использовать чужой труд в своих интересах. А если все трансформируются в таких успешных капиталистов, то рабочего класса не останется и некого будет эксплуатировать — со всеми тяжелыми последствиями для капиталистов как класса. Утопия налицо. Конечно, не это гласит риторика, а то, что всегда будут наличествовать безответственные и глупые люди, которые останутся внизу.

Вместе с тем неолиберальная риторика выбрасывает за борт саму теорию эксплуатации (а заодно теории отчуждения, классовых интересов и классо­вой борьбы), заменяя ее лживой идеей о сотрудничестве между рабочими и руководителями. Про эксплуатацию неолиберализм говорит лишь в отдельных случаях (да и то предпочитает о них умалчивать), когда капиталист нарушает закон, занимается мошенничеством и обманом рабочих с самыми тяжелыми для них последствиями; но здесь эксплуатация понимается в крайне узком, совершенно не марксистском смысле. Однако, что бы ни утверждала рыночная догма, никуда не исчезло главное капиталистическое противоречие — между трудом и капиталом, выраженное в общественном характере производства и частном характере присвоения. Риторика неолиберализма остается утопичной, мистифицирующей сознание, поскольку сами социальные, политические и эко­номические условия не позволяют «подняться» каждому умному, усердному и ответственному. Дело вовсе не только в этих личностных особенностях. Вообще одна только психология личности не работает в качестве инструментария для анализа капиталистической системы.

Вера в американскую мечту, в равные возможности для каждого сделать себя самостоятельно и в индивидуальную ответственность — хороший спо­соб воспитания иллюзорного мировидения. Она отвращает от классового солидаризма, стимулируя бросать все силы на реализацию индивидуального успеха. Она защищает действующую капиталистическую систему от нападок, заставляя людей брать вину за неудачи исключительно на себя. Как отмечает Самир Амин, исторически американская вера в индивидуальный успех тормо­зила развитие классового сознания, а постоянные волны миграции вносили свой вклад в нейтрализацию осознания классовой принадлежности. Миграция формировала коммунитаризм на уровне общины (итальянской, ирландской и т.д.), но не класса; стремление к индивидуальному успеху не противоречило принадлежности к общине, тем более изоляция невыносима. Неудивительно, что в США не было рабочей партии, а даже влиятельные профсоюзы аполи­тичны; их борьба находится в ограниченном пространстве требований, почти не противостоящих либерализму [1].

Под риторику о равенстве шансов управители используют государствен­ные рычаги для держания в узде «чужих» и прокладывания золотого пути для «своих». Руководящие лица вовсе не заинтересованы в том, чтобы с ними кто-то конкурировал и представлял собой потенциальную или — что еще хуже — реальную угрозу. Поэтому народ должен находиться в плену иллюзий, эффек­тивно защищающих правящий класс, и стоять вдалеке от осознания собствен­ных — классовых — интересов. Будучи выразителями интересов крупнейшего капитала, неолибералы не позволяют государству ограничивать корпоративный произвол и стремятся навязать обществу невыгодную ему и не соответствующую его интересам идеологию, защищающую капитал. Эта идеология должна растить лояльность обычных граждан к капиталистическим воротилам и разрушать классовую солидарность, разобщать угнетенные классы. Тезис о равенстве возможностей — одна из таких целенаправленно навязываемых идеологем. Она продолжает жить в ментальном пространстве, хотя реальность наполняется тенденциями, в корне подрывающими этот тезис и риторику об американской мечте: общее падение уровня жизни, стагнация доходов трудящихся, недостаток доступа к качественным образованию и медицине, слабость функционирования социальных лифтов, высокие долги, безработица и т.д.

Верхнюю часть социальной пирамиды нередко наполняют те, кто про­сто родился у «нужных» (уже обеспеченных и влиятельных, имеющих креп­кие социальные связи) родителей, которые сколотили состояние, например, посредством «перераспределения» ресурсов, то есть ограбления других людей — предков современных бедняков. Они разбогатели за счет других людей, вверженные в бедность, дети которых сегодня «честно» соревнуются с богатенькими детками. Как сказал Уинстон Черчилль, «копить деньги — вещь полезная, особенно если это уже сделали ваши родители» [21]. В этом случае родители, а не собственный талант дают билет в будущее, в первые ряды зала. Мысль об отсутствии равенства возможностей остается актуальной, несмотря на примеры, когда отпрыск получает богатое наследство и, не научившись им управлять и максимизировать прибыль, за несколько лет все спускает на личное потребление. Ведь вначале он обладал не заработанным им конкурентным преимуществом, которого нет у миллионов других людей.

Дети наиболее влиятельных имеют возможность получать не только финан­сово-имущественное богатство, но и лучшее образование и более высокий социальный статус. В целом перед ними открыто гораздо большее количество дверей. Так, в условиях платного образования (и медицины) максимальный доступ к нему имеют не более достойные — прилежные, умные, целеустрем­ленные, — а более богатые. Например, в США учатся в вузах только 20-30% детей, родители которых входят в 10% с наименьшими доходами. Среди детей, чьи родители относятся к 10% с наибольшими доходами, этот показатель составляет 90% [5]. Разве в других странах не аналогичная ситуация? Еще в 1950-е гг. — во времена славного тридцатилетия — отмечалось, что в США сын «белого воротничка», образованного профессионала или бизнесмена имел в 8 раз больше шансов стать в ряд высших руководителей страны, чем сын рабочего или фермера [15]. После же серьезного поправения капитализма подобные различия только усиливаются.

Нередко социальный статус родителей является намного более значимым, чем способности ребенка, хотя нет никакой пропорции между распределени­ем способностей детей и распределением доходов их родителей. Становится почти нормальным явлением, когда родители совершенно не желающего учиться и плохо подготовленного в интеллектуальном смысле ребенка осу­ществляют для учебного заведения «благотворительную помощь», и тогда их чадо, уступая по когнитивным качествам и учебной мотивации другим детям, находится вне конкуренции. Так, весь мир смеялся над интеллектуальным уровнем, демонстрируемым Джорджем Бушем-младшим, который каким-то образом закончил престижный университет. При вспоминании кланов Бушей и Клинтонов представляется очевидным, что одни люди из этих семейств становились политиками высокого ранга за счет соответствующих должно­стей других людей — их прямых родственников. «…Лишь в исключительных случаях успех преобладающим образом зависит от квалификации, а также некоторых других качеств, таких как честность, благопристойность и прямота. Хотя пропорция между квалификацией и личностными качествами, с одной стороны, и «личностью» — с другой как предпосылками успеха и варьирует­ся, тем не менее «фактор личности» всегда играет решающую роль. Успех в большой мере зависит от того, насколько хорошо человеку удается продать себя на рынке; а это зависит от того, насколько он окажется приветливым, элегантно одетым, будет ли он «бодр», «крепок», «агрессивен», «надежен», «честолюбив». Далее, важно, из какой он семьи, к какому клубу принадлежит, знает ли нужных людей» [16, с. 86]. Короче, немалую роль в карьере имеют не столько моральные и профессиональные качества, сколько семья и связи с влиятельными людьми.

Или же в ряде семей, имеющих достойный культурный капитал, форми­руется соответствующая интеллектуальная и культурная атмосфера, которая способствует развитию у детей целого арсенала знаний, умений и навыков, а вместе с ними — мотивации к учебе, любознательности, эстетического чувства, готовности к самосовершенствованию и т.д. Все это способно приводить в даль­нейшем к высокому профессионализму, росту благосостояния и престижной статусной позиции. Дети могут быть благодарны своим родителям, которые потрудились над «сдвиганием» их стартовых позиций, хотя, конечно, не всегда культурный капитал конвертируется в высокий доход и статус. Если же ребенок родился в менее образованной и культурной семье и все-таки получил хорошее образование, то обычно потому, что проявил особые волевые усилия и тягу к знаниям, которые отчасти компенсировали его малую конкурентоспособность по сравнению с детьми из богатых и культурно обеспеченных семей; короче, ему пришлось сделать намного больше. Еще одна причина его успеха может заключаться в том, что несправедливая система отбраковала большое коли­чество детей из небогатых в финансовом и культурном смысле семей.

Приведем пример. Жан-Поль Сартр писал, что в современной ему Франции классовые отношения регулировали отбор ученых. Среди ученых почти не находилось детей рабочих, поскольку они сталкивались с огромными трудно­стями при получении высшего образования. Крестьян было больше, так как люди переезжали из села в города на мелкую госслужбу. Больше всего среди ученых было детей мелких буржуа. Причем бесплатное образование позволяло властям рекрутировать кадры, которые потом будут носить и распространять идеологию, выгодную господствующему классу [13]. И таких, в том числе намно­го более жестких, примеров образовательной сегрегации в мире мы можем увидеть огромное множество.

Тому, кто родился в бедной семье, не имеющей средств к обеспечению сво­его ребенка хорошим образованием и нужными социальными связями, трудно будет возвысить себя на социальном лифте; статусные, властные, экономиче­ские, образовательные и другие достижения родителей — залог аналогичных достижений детей. Дети богатых и имеющих общественный статус родителей изначально стоят на более подходящем для социальной мобильности полигоне, и у них меньше рисков упасть вниз. Короче, привилегии накапливаются, пере­даются из поколения в поколение. Где же тут равенство шансов, где единство условий старта? Неолиберализм выступает за коммерциализацию образования, которое призвано давать старт для карьеры. Но если далеко не каждая семья имеет средства для того, чтобы дать своим детям хорошее и дорогостоящее образование, невозможно постулировать равенство возможностей. Реальное неравенство, таким образом, не просто закреплено на уровне «здесь и сейчас». Оно твердо стоит на своей почве, простираясь в будущее, осуществляя экспан­сию на будущие поколения. Неравенство передается из поколения в поколение независимо от действительных способностей отдельно взятых людей.

Успех не только достигается, но и транслируется по наследству, что в корне противоречит идеологеме равных возможностей. Богатство дает влияние, а влияние прибавляет богатство. По мысли А. Зиновьева, принцип равных возможностей значит, что все наделены равным правом использовать пре­имущества своего рождения и положения. Здесь нельзя сказать, что каждый начинает жизнь с некоего нулевого старта и движется независимо от других по параллельной дорожке. Скорее люди начинают бег из разных мест и по разным дорогам — одним попадаются ровные, а другим испещренные ухабами [6]. Тут можно провести параллель, описанную А. Грамши. Умный и способ­ный сын крестьянина или ремесленника, будучи достаточно гибким, чтобы позволить церковной структуре ассимилировать себя, по идее мог бы стать кардиналом и папой. Но в высокой церковной иерархии демократическое происхождение редко имеет место. Значимая причина — многие семинарии очень плохо оборудованы и не могут в достаточной степени воспитывать интеллигентного простолюдина, а юноша из аристократической семьи уже в домашней семейной обстановке, не затрачивая усилий на учебу, приобретает целый комплекс привычек и качеств, необходимых для церковной карьеры: спокойная уверенность, достоинство и авторитет, умение коммуницировать с другими и управлять ими [3]. Короче, здесь мы тоже видим привилегию, передающуюся по рождению.

Если бы в американских учебных заведениях состав студентов характери­зовался одинаковым количеством выходцев из бедных и из богатых семей, разговор о равенстве возможностей был бы минимально уместным; мы гово­рим «минимально», потому что фактором укрепления неравенства является не только образование, поставленное на коммерческий поток. Если бы США действительно являлись страной с равными возможностями, то шансы на успех родившихся в бедных, занимающих низкий социальный статус семьях с необразованными и низкоквалифицированными родителями были бы равны шансам родившихся в богатых, занимающих высокий социальный статус семьях с образованными и высококвалифицированными родителями.

И эти, как и многие другие, тенденции не просто формируют неравенство, а углубляют его. «…Неравенство в ресурсах, необходимых для участия в полити­ческом переговорном процессе, создает условие для будущего распределения ресурсов, ведущего к усилению этого неравенства» [17, с. 94].

Участились разговоры об исследованиях, согласно которым власть и бо­гатство не перетекают из рук в руки в процессе времени, а все более концен­трируются в руках одних и тех же семей и династий на протяжении столетий. Ведь действительно наследственные привилегии никуда не делись, что бы ни возвещала либеральная пропаганда о равенстве возможностей, о меритокра­тии, о достижении богатства и социального влияния посредством интеллекта и трудолюбия.

В исследованиях Oxfam справедливо утверждается, что значительные бо­гатства передаются из поколения в поколение, и элита мобилизует огромные ресурсы, чтобы установить общемировые правила, соответствующие ее инте­ресам. Более трети из перечисленных Forbes 1645 миллиардеров унаследовали часть или все состояние. У 20% миллиардеров за 12 месяцев (к марту 2014 г.) денежное состояние увеличилось на 11%. Эти секторы в 2013 г. потратили $550 млн на лоббирование своих интересов в Вашингтоне и Брюсселе. Лишь за период предвыборной кампании в США в 2012 г. финансовый сектор вложил в нее $571 млн. У миллиардеров из сектора фармакологии и здравоохранения увеличился на 47% размер совокупного состояния. В 2013 г. они потратили свыше $500 млн на лоббирование своих интересов в Вашингтоне и Брюсселе; в результате наиболее бедные слои населения лишаются жизненно необходимых лекарств вследствие защиты интеллектуальной собственности [14].

Отдельные случаи, когда люди из низших слоев общества достигали нео­писуемых успехов, нас как ученых мало интересуют. Они интересны только пропагандистам, которые на основе совсем не массовых случаев поддержива­ют миф о равных возможностях. Для нас более значимо то, что происходит в социальном большинстве, а там равенством шансов люди не могут воспользо­ваться, они в него могут только верить. Из числа людей, занимающих высокие посты, всего лишь минимальная часть — выходцы из народа, сумевшие из социального низа благодаря личному трудолюбию подняться в самый верх социальной иерархии.

Иногда люди благодаря целеустремленности и уму совершают прыжок «из лягушки в принцы», то есть покидают низшие слои и занимают высокие посты. Конечно, вместо прыжка стоит говорить о медленно, но верно идущей вверх карьере. Однако в США это делается в большей степени не столько из-за действенной меритократической системы, сколько в целях нейтрализации оппозиции. Так, во-первых, лучшие выходцы из низшего класса принимаются в качестве генераторов мысли, работающих на выстроенную систему и укре­пляющих ее; они снабжают ее свежими идеями. Во-вторых, примеры такого карьерного роста должны показывать всем остальным правильность пропа­гандистского тезиса о равенстве шансов, о возможности каждого пробиться наверх (этот тезис тщательно скрывает существование наследственных при­вилегий и других барьеров для вертикальной мобильности). Соответственно, оставшиеся в лоне «низовой социальности» (underclass) люди при взгляде на «сделавших себя» одаренных (бывших) классовых сотоварищей должны верить, что они остаются собственниками шансов на продвижение. Они как бы лишаются морального права жаловаться на свою долю, утверждать, будто ими уже все шансы использованы.

Риторика равенства не доходов, а возможностей — не более чем миф. Эта риторика в пропагандистских целях сдабривается идеологемой о том, что в случае достаточной активности каждый может стать крупным бизнесменом или звездой, но ничего не говорится о том, что сами социально-экономические условия препятствуют реализации этого, и оптимизм не перерастает в реали­стичность. Данный тезис подчеркивался в американском фильме «Бойцовский клуб», где один из персонажей говорит: «Телевидение внушило нам веру, что все мы станем миллионерами, звездами кино и рок-н-ролла. Все вранье. И мы начали это осознавать. И это приводит всех нас в ярость».

Внутри стран «золотого миллиарда» наблюдается примерно такая же поля­ризация, как между ними и странами «третьего мира». Процент бедных семей, равно как и детской бедности, неуклонно растет, одновременно с чем самые богатые семьи США только умножают свои капиталы. Активы ряда корпораций превышают размер ВВП некоторых государств. Процент повышения заработ­ных плат топ-менеджеров и простых рабочих несопоставим; соответственно, разрыв между зарплатами «верхов» и «низов» продолжает увеличиваться. Так что глупо превозносить США, называя американский социум обществом равных возможностей. Являясь обществом изобилия, оно совсем не является обще­ством всеобщего изобилия. Скорее их следует назвать обществом растущей поляризации, каковая в принципе успешно реализуется во многих обществах. Россия и другие страны, даже крайне бедные, неуклонно освобождаются от хотя бы минимально проявляющих себя ранее братства, равенства и справед­ливости, вовлекаясь в справедливость по-американски.

Сложно постулировать равенство шансов между конкурирующими друг с другом мелким бизнесменом и крупной корпорацией. Понятно, что у послед­ней возможностей намного больше, чем у первого. Ее мощь — заодно залог возможности совершать серьезные ошибки и оставаться безнаказанной. Воспе­ваемые либералами доблести типа конкуренции и личной предприимчивости слабо работают на практике, так как в условиях олигополий и монополий едва ли удается соперничать. Большой бизнес и крупное производство вытесняют мелкий бизнес. Это напоминает соревнование по боксу между видавшим виды боксером и никогда не выходившим на ринг подростком, между успеш­ным бегуном и одноногим инвалидом. У одного возможностей в избытке, у другого их просто нет. Если отсутствует баланс в контексте влиятельности между корпорациями и частными лицами, то неолиберальные россказни о свободе и конкуренции теряют смысл. Еще К. Маркс отмечал этот феномен. Конкурентная борьба ведется с помощью удешевления товаров. Дешевизна товаров — следствие производительности труда, которая, в свою очередь, зависит от масштабов производства. Следовательно, мелкие капиталы поби­ваются крупными [10]. «Буржуазные писатели исписали и исписывают горы бумаги, воспевая конкуренцию, частную предприимчивость и прочие вели­колепные доблести и прелести капиталистов и капиталистического порядка. Социалистам ставили в вину нежелание понять значение этих доблестей и считаться с «натурой человека». А на самом деле капитализм давно заменил мелкое товарное самостоятельное производство, при котором конкуренция могла в сколько-нибудь широких размерах воспитывать предприимчивость, энергию, смелость почина, крупным и крупнейшим фабричным производством, акционерными предприятиями, синдикатами и другими монополиями. Кон­куренция при таком капитализме означает неслыханно зверское подавление предприимчивости, энергии, смелого почина массы населения, гигантского большинства его, девяносто девяти сотых трудящихся, означает также замену соревнования финансовым мошенничеством, непотизмом, прислужничеством на верху социальной лестницы» [9, с. 195].

Американский экономист Джон Кеннет Гэлбрейт заметил, что небольшой розничный торговец не способен конкурировать с «Уол-Мартом», а семейная ферма — с гигантским предприятием по выращиванию зерна и фруктов или крупным производителем мяса. Непрерывное политическое и общественное прославление малого бизнеса и фермерства Гэлбрейт называет одной из форм невинного обмана [4]. Только невинного ли? Ведь на этой «невинности» зиждется дом либерализма, вполне успешно и осознанно хозяйничающего в разных странах, к «клубу» которых принадлежит и Россия.

Как сказал еще в 1973 г. бывший президент Финляндии Урхо Кекконен, «…либералистская свобода коммуникаций не является нейтральной идеей; напротив, при помощи этого термина крупное частное предприятие, имеющее в своем распоряжении огромные ресурсы, располагает большими возможно­стями утвердить свою гегемонию, чем его более слабые конкуренты» (цит. по [19, с. 243]). Эти слова — критика скрывающихся под флагом свободного доступа информации поползновений США влиять на информационные пространства различных стран и управлять их СМИ. Однако приведенную фразу Кекконена можно смело относить не только к контексту коммуникаций, но и к более широкому контексту торговли вообще.

«Соревнуйтесь, — возвещает неолиберальная доктрина. — У вас ведь равенство возможностей». Понятно, что в результате таких «соревнований» сильному достанутся все лавры, а слабому — горечь проигрыша. Однако иде- ологема равенства возможностей живет и здравствует, тем самым заставляя считать только самих бедных ответственными за свое незавидное состояние.

Специфические условия для «соревнований» выстроены как на феде­ральном уровне (мелкий лавочник против крупного бизнесмена), так и на мировом (экономически слабые страны против экономически сильных, мел­кие фермеры против транснациональных корпораций). На международном уровне при разговоре о корпоративном секторе неравенство иллюстри­руется так. В некую периферийную страну после открытия ее экономики вламывается серьезная и могущественная ТНК и просто подминает местных мелких конкурентов. Не способен какой-нибудь малоизвестный газирован­ный напиток соперничать с кока-колой. А у транснациональных корпораций возможностей очень много.

«…В равных экономических условиях бедный еще больше беднеет, а бога­тый — богатеет» [8, с. 243]. Слабые страны именно в силу своей отсталости не могут свободно конкурировать с сильными, а их отсталость, как справедливо отмечают теоретики мир-системного анализа, в основном вызвана политикой сильных стран. Ситуацию еще больше усугубляет отсутствие этой самой чест­ной и свободной конкуренции. Структуры типа ВТО и МВФ требуют от нераз­витых стран отказываться от защиты своих экономик, открывать экономики, но не распространяют такое требование на те же США. Ратуя за всеобщую неолиберализацию, эти структуры закрывают глаза на защиту Штатами своих рынков и субсидирование своих производителей. Американский бизнес опи­рается на американское государство, а бизнесу неразвитых стран запрещено использовать аналогичную опору. Выходит, неолиберализм — идеология, которая запрещает регулировать экономику и обеспечивать развитие любому государству, кроме наиболее сильных государств, то есть центров мир-сис­темы. Поддерживаемые американским государством корпорации свободно подминают под себя рынки. По сути, США не просто навязывают выгодные для себя правила всему миру и обыгрывают по ним конкурентов. Скорее они еще и нарушают навязанные ими правила.

Фактически неолиберальный порядок опирается на мощь государства, которое помогает «своему» бизнесу; причем «своим» может быть не нацио­нальный, а глобальный бизнес. Система поддерживается не самоорганизацией и невидимой рукой рынка, а госрешениями и военной силой. В свое время территории, которые заняли незавидное место периферии, включились в капиталистическую мир-систему благодаря вовсе не руке рынка, а прину­ждению со стороны наиболее сильных государств. Сами же эти государства смогли сформировать глобальную систему капитализма именно благодаря наличию имперской гегемонии. Государства, а не частные дельцы создавали капиталистическую систему и защищали ее своей мощью, ресурсами и наси­лием. Европейские государства делали заказы капиталу, поддерживали его в военном плане, способствовали грабежу чужих территорий и формированию рынков, вкладывали средства в технические новации и новые производства, защищали свою буржуазию от иностранной конкуренции. Государства помо­гали осуществлять работорговлю, которая внесла свой вклад в развитие капитализма: дешевые продукты рабского труда были необходимы для субси­дирования свободного труда на Западе, что стало важным условием интеграции капитала в производство (свободный труд в ядре поддерживался несвободным трудом на периферии). Государства создавали пользующиеся особыми права­ми монопольные частно-государственные корпорации. Так, когда возникла конкуренция между голландскими компаниями, которая ослабляла позиции страны по отношению к консолидированным англичанам, голландские власти объединили соперничающие предприятия в одну монопольную компанию. Она заручилась весьма обширными правами: торговать, воевать (объявлять войну и заключать мир), основывать колонии, чеканить монету, договариваться от имени Нидерландской республики. В принципе голландская Ост-Индская компания оказалась неотделимой от государства. Аналогичным образом британские власти создали свою Ост-Индскую компанию. Западная буржуазия стала сознательным и политически организованным классом, который поставил государство на службу глобальному проекту преобразования мира. Напротив, если верить тому, что низкие налоги, свободная торговля и невмешательство властей в дела бизнеса — условия успешного развития, то не западные го­сударства, а Индия Великих Моголов должна была стать наиболее значимой буржуазной страной; в ней налоги были низкими, власть не вмешивалась в деятельность бизнеса, таможенные платежи были намного ниже европейских. Но именно из-за отсутствия государственного вмешательства Индия не стала развитой страной, ведь государство (в отличие от европейских) не оказывало помощи буржуазии, не поддерживало торговую экспансию и не укрепляло монопольные позиции «своего» капитала силой оружия и административ­ным принуждением. В целом свободный рынок — скорее серия эпизодов на протяжении жизни капитализма, чем его норма. Логика накопления капитала требовала государственных принуждения и насилия (см. [7]).

Все эти факты не оставляют живого места неолиберальным догмам о святости и всесильности свободного рынка, а также о равенстве шансов при конкуренции. Реальные события, связанные с периодом колониализма и пер­воначального накопления капитала, выбивают стул из-под ног романтичного пропагандистского мифа о прекрасной юности капитализма, который строил Старый Свет в чужих землях. И позже государства нередко осуществляли принуждение к рынку разными способами. В некоторых случаях именно для сохранения неолиберальной модели реализовывалось нарушение рыночных идеологем; например, когда правительство США принялось помогать корпо­ративному сектору в условиях кризиса 2008 г. Оно же всячески принуждает весь мир к свободной торговле. На глобальном уровне нет никакого «чистого» соревнования между производителями. Одних производителей поддерживают сильные государства и расчищают им дорогу. Других не поддерживает никто, и путь на глобальный рынок им остается закрыт.

Все члены общества не могут в одночасье разбогатеть, они не в состоянии кого-то нанимать для работы, покупать чью-то рабочую силу. В рамках капита­лизма всегда кто-то эксплуатирует кого-то; именно меньшинство эксплуатирует большинство. И даже если отдельно взятый индивид может выбиться в стан бизнес-элит, его стремления всегда сталкиваются в жестком противостоянии с аналогичными стремлениями других людей. Вместе взятые стремления не ведут к улучшению состояния и статуса всех проявляющих их индивидов. «Складывание» всех тут не получается. Когда перед кем-то открываются новые возможности, они не открываются перед всеми и закрываются перед кем-то другим. Если один (два, три, … n) человек добивается значительных результатов, это вовсе не означает, что подобные перспективы лежат перед каждым. Капитал не бывает всеобщим, игру с нулевой суммой никто не отменял. Применительно к конкуренции на международном уровне можно сказать те же слова. Джованни Арриги отмечает следующую закономерность. Бедность занимающих самые низкие ступени в мировой экономической иерархии государств постоянно побуждает их участвовать в мировом разделении труда за незначительные вознаграждения, и это оставляет основную часть прибыли в руках государств, стоящих на верхних ступенях глобальной иерархии; данное явление называ­ется эксплуатацией. Олигархическое богатство государств высших ступеней обеспечивает их средствами, позволяющими исключать страны, находящиеся на низких ступенях, из круга пользующихся и владеющих ресурсами, которые имеются в недостаточном количестве или являются предметом накопления; здесь речь идет об отчуждении [2]. Эксплуатация наделяет богатые государ­ства возможностью инициировать и поддерживать отчуждение. Отчуждение формирует бедность, необходимую для того, чтобы правительства бедных стран продолжали пытаться попасть в систему мирового разделения труда на условиях, которые выгодны богатым государствам.

Один из значимых эффектов — открытость экономики неразвитых стран вызывает из-за рубежа приток дешевой продукции, что снижает конкурен­тоспособность и рентабельность национальных производств. Реализуемая сегодня конкуренция вовсе не стимулирует неразвитые экономики выискивать новые ресурсы, мобилизовывать силы и развиваться максимально быстрыми темпами. Напротив, она жестко сковывает их возможности и оставляет в си­туации тотальной слабости. Они слабеют еще больше и лишаются будущего как такового. Сильные набираются мощи. «Упавшие» страны остаются в этом состоянии, «клуб неудачников» полнится, международный разрыв растет, и данные процессы на практике опровергают красивые обещания рыночных идеологов и указывают на отход неолиберального мира от каких бы то ни было гуманистических принципов.

Под неравенством ресурсов следует, помимо прочего, понимать и нерав­ный доступ к информации. Лишь в теории легко говорить о всеобщем равном доступе к ней, который позволяет принимать рациональные и компетентные решения. В реальности его нет. Теория вообще весьма часто смешит реальность своими положениями, близкими к утопии. Существует асимметрия в распре­делении денег, производственных мощностей, влияния на государственные решения, информации. И чем более информирован субъект, тем у него больше возможностей принимать взвешенные решения в своих интересах — и в ущерб интересам конкурентов. У наиболее экономически и политически влиятельных игроков рынка имеется доступ к инсайдерской информации, что выступает очередным конкурентным преимуществом. Информация потому считается инсайдерской, что она доступна лишь малому количеству людей и организаций.

В условиях защиты права интеллектуальной собственности (патентование) информационная асимметрия только растет. При этом неолиберальный союз политиков и корпоратократов (нередко это одни и те же люди) обычно дей­ствует в тени, принимая важные решения за закрытыми дверями, что выступает дополнительным фактором устранения иллюзий, согласно которым неоли­берализм характеризуется всеобщим доступом к информации. Аналогичная проблема касается потребителей, для которых, как уже говорилось, сужаются возможности получения достоверной информации в океане рекламного белого шума; а реклама, как известно, в основном вместо качественной информации несет в себе псевдоинформацию.

Согласно идее свободного рынка и его самоорганизации, одновременно функционирует бесчисленное количество независимых друг от друга фирм, которые не способны отслеживать и предсказывать действия друг друга. Из этого делается вывод, что рыночные цены являются достоверным инфор­мационным источником, а сам рынок работает как безотказный механизм, стабилизирующий всё и вся. Однако на определенном этапе капитализм становится почти монополистическим, и теория ликвидируется реальностью. Остается небольшое число крупнейших концернов, которые вытесняют мел­кие фирмы (рыночную «мелочь») и приводят их к банкротству. Они получают способность вступать в межкорпоративный сговор (и получать информацию о действиях друг друга) и устанавливать цены по собственному усмотрению. Это позволяет им конкурировать уже не за более низкие цены и не за более высокое качество товаров. Вместо идеального рынка и конкуренции воз­никает ситуация, когда эти корпорации, обретя огромную мощь, начинают навязывать свою волю потребителям, обществу и даже государству. Так кор­поративный сектор превращается в подобие черной материи, искажающей «рыночное пространство» с его свободной конкуренцией, причем вовсе не только на уровне отдельно взятой страны. Корпорации захватывают все новые рынки, пользуясь своим масштабом и влиянием, заставляя государство поддерживать их экспансию — в противовес постулатам неолиберализма. Так интересы корпораций становятся практически вплетенными в страте­гическую политику государств, оставляя последние вместе с обществом заложниками корпораций.

Принимая к сведению отличия стран по их климатическим условиям, гео­графическому положению, уровню производственной базы, размерам терри­тории, плотности населения, природным богатствам, весьма наивно говорить о равенстве возможностей для конкуренции на межстрановом уровне. Мировой рынок — то же самое, что неравное соревнование. С умением облекать свои грабительские действия в пышные фразы те же американские элиты говорят о равенстве, но используют множество форм нечестной конкуренции и неры­ночного (откровенно преступного) давления на своих конкурентов.

Наблюдается не только дисбаланс в весовых категориях между странами, но и отсутствие независимого и объективного судьи и даже четких и единых правил игры. Напротив, те организации, которые выступают аналогом судей, совершенно волюнтаристским образом перетягивают одеяло в определенную сторону. МВФ, ВБ и ВТО не могут выступать независимым судьей, поскольку они функционируют в интересах глобального капитала и повсеместно — независимо от характера проблем страны-мишени — навязывают вовсе не социалистические экономические меры.

Библиографический список

1. Амин С. Вирус либерализма: перманентная война и американизация мира / Пер. с англ. Ш. Нагиба, С. Кастальского. — М.: Европа, 2007. — 168 с.
2. Арриги Дж. Неравенство в доходах на мировом рынке и будущее социализма // Скепсис [Электронный ресурс]. — URL: http://scepsis.net/library/id_2293.html (дата обращения: 03.08.2022).
3. Грамши А. Международные конкордаты и договоры // Скепсис [Электронный ресурс]. — URL: http://scepsis.net/library/id_2987.html (дата обращения: 03.08.2022).
4. Гэлбрейт Дж.К. Экономика невинного обмана: правда нашего времени. — М.: Европа, 2009. — 88 с.
5. Делягин М.Г. Конец эпохи: осторожно, двери открываются! Т. 1. Общая теория глобализации. — 12-е изд., перераб. и доп. — М.: ИПРОГ, Книжный мир, 2019. — 832 с.
6. Зиновьев А.А. Глобальный человейник. — М.: Эксмо, 2003. — 448 с.
7. Кагарлицкий Б.Ю. От империй — к империализму. Государство и возникновение буржуазной цивилизации. — М.: Изд. дом Гос. ун-та — Высшей школы экономики, 2010. — 680 с.
8. Коровин В. Путин и евразийская идеология // Путин: в зеркале Изборского клуба (Книга вторая) («Коллекция Изборского клуба»). — М.: Изборский клуб; Книжный мир, 2015. — С. 229-244.
9. Ленин В.И. Как организовать соревнование? / В.И. Ленин. Полное собрание сочи­нений. — 5-е изд. — Т. 35. — М.: Изд-во политической литературы, 1974. — С. 195-205.
10. Маркс К. Капитал / Пер. с нем. С. Алексеева. — М.: Эксмо, 2019. — 512 с.
11. Маркс К. Капитал. Критика политической экономии. Т. I / К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. — Т. XVII. — Партиздат ЦК ВКП(б), 1937. — 864 с.
12. Мертон Р. Социальная структура и аномия // Социология преступности (Совре­менные буржуазные теории). — М.: Прогресс, 1966. — C. 299-313.
13. Сартр Ж.-П. Защитительная речь в пользу интеллектуалов // Скепсис [Электрон­ный ресурс]. — URL: http://scepsis.net/library/id_2752.html (дата обращения: 12.08.2022).
14. Слейтер Дж. К 2016 году у 1% богачей будет больше богатства, чем у всех остальных людей мира // ИноСМИ.ш [Электронный ресурс]. — URL: https://inosmi.ru/world/20150119/225675894.html (дата обращения: 16.09.2022).
15. Фромм Э. Да победит разум / Пер. с англ. А. Анваера. — М.: АСТ, 2021. — 256 с.
16. Фромм Э. Человек для самого себя / Пер. с англ. Э. Спировой. — М.: ACT: ACTМОСКВА, 2010. — 350 [2] с.
17. Харви Д. Социальная справедливость и город / Пер. с англ. Е.Ю. Герасимовой. — М.: Новое литературное обозрение, 2018. — 440 с.
18. Цыганков А. Русофобия в США // Международные процессы. — 2006. — Т. 4, № 12. — С. 91-96.
19. Шиллер Г. Манипуляторы сознанием / Пер. с англ.; науч. ред. Я.Н. Засурский. — М.: Мысль, 1980. — 326 с.
20. Энгельс Ф. Анти-Дюринг. — М.: АСТ, 2020. — 576 с.
21.  30 колких мудростей Уинстона Черчилля [Электронный ресурс.]. — URL: https://www.adme.ru/svoboda-kultura/30-kolkih-mudrostej-uinstona-cherchillya-813610/ (дата обращения: 22.10.2022).

 

Ильин А.Н. Неолиберальный нарратив о конкуренции и равенстве шансов // Вопросы культурологии №5, 2023. С. 355-370.