Культура потребления, тиражирующая идеалы индивидуализма и гедонизма, принципиально внеполитична. Консьюмер склонен принимать интраполитические решения, то есть решения, касающиеся его личной жизни и управления собой ради самоустроения в существующих условиях, и [сознательно или бессознательно] отказываться от членства в объединяющем людей политическом целом, которое принимало бы общеполитические решения.
Социальная консолидированность потребкультом нивелируется. Автономия индивида ставится выше моральных обязательств и социальных скрепов. Исчезает чувство ответственности не только за другого, но и за себя. Отношения приобретают поверхностный, недолговечный и прерывный характер.
Сегодня одной из главных проблем выступает не фрагментированность политических предпочтений и трудность политически активных людей договориться друг с другом о программе наиболее приемлемого политического будущего, а спад протестной активности как таковой и утрата идеологических и политических установок. Потребкульт, учитывая его аполитичность и центрированность на личном, не приемлет соответствующие установки в качестве важных элементов сознания. Он упрочивает дефицитарность социального субъекта политической жизни и политических преобразований.
Отказ от участия в политической жизни – широкое явление, охватывающее как достаточно обеспеченную потребительскую прослойку, так и бедные слои населения, предпочитающие основные усилия вкладывать в сугубо личное, а не общественное, благо, надеясь в дальнейшем на достижение консьюмеристского успеха. Значительная часть социума превращается в «политическое болото». Потребкульт является не единственной, но крайне значимой причиной деполитизации общества.
Индивидуализм, деконсолидированность, аутореферентность как проявляющиеся на всем общественном поле тенденции имеют связь с осознанием тщетности попыток в коллективных действиях, с разубежденностью в возможности оказывать совместное влияние на глобальные процессы и важные политические решения, с неспособностью увидеть связь между коллективной активностью и серьезными изменениями в экономике и политике, в общем, с фатализмом, переводящим внимание с коллективистских акцентов на индивидуалистические и вытесняющим из сознания само существование глобальных проблем и архиважных решений. Повергшие себя в фатализм люди не смогут консолидироваться против чего-то или за что-то, поскольку коллективное действие как проявление волевой решительности предполагает в качестве своей основы определенное выраженное в идеологии стремление, очищенное от сомнений разума, а когда стремления нет, действию вырасти не из чего. Если они принимают невозможность влиять на определяющие их жизнь события за истину, она становится истиной.
Консьюмеров не интересуют глобальные социальные проекты, предполагающие долгосрочную перспективу. Для их реализации необходимо коллективное действие, которое отсутствует не только потому, что люди потеряли веру в коллективизм, но и потому, что они потеряли веру в проекты. Социальное проектирование сменилось приземленным индивидуальным прагматизмом. Человеческая жизнь утратила связь с тем, что превосходит индивидуальное, вещное и повседневное. Происходит закат метанарраций, ставящих акцент на героике и великих целях. Наблюдается расцвет микронарраций – принципиально де-героизированных, де-глобальных, локализованных в личной сфере.
Консолидация на основе общих интересов и проблем не представляется методом реализации собственных (индивидуальных) интересов, а, скорее наоборот, видится как условие ограничения персональной свободы и пустая потеря личного времени. Особенно такое видение утверждается, когда люди смотрят на богатые образцы (состоявшийся консьюмтариат) и понимают, что успешные потребители достигли социально-экономических высот благодаря личной предприимчивости, а не коммунализму. Потребителям не свойственно верить в лучшую социальную жизнь, отсутствие коей не сопрягается у них с дискомфортными состояниями. Они не верят в ее осуществление не только потому, что считают бесполезным прикладывать усилия для ее устроения, сколько потому, что лучшая социальная жизнь сама по себе не является для них ценностью, в отличие от лучшей индивидуальной жизни. Культура потребления таит в себе призыв к индивидуальной активности, но к социальному бездействию.
Почти ни одна проблема не представляется как общая, требующая внимания, мобилизации сил каждого и создания крупной активной общности. Теряется интерес к состоянию социально значимых систем, вне которых жизнь невозможна. Понятия социальной борьбы, предотвращения общественных угроз, патриотизма, социального целеполагания и всеобщего объединения не просто утратили серьезность, а давно стали подвергаться остракизму. Идею общих интересов и восстановления социальной справедливости замещает индивидуализация и тенденция, выраженная в попытке индивидуального, атомарного и бесконфликтного проникновения, буквально просачивания в эшелон более высокого класса, в элитарную прослойку.
Для психики потребителя более комфортен примерно следующий (конечно, условно сформулированный) принцип: если «мы» не можем влиять на серьезность происходящего, если каждый из нас не защищен общим «Мы», то проще отказаться как от понятия «мы» и лежащей в его основе солидарности, так и от осознания серьезности происходящих в стране или в мире тенденций; вместо «мы» и глобальных процессов есть «я» и мои личные интересы. Таким образом, происходит вытеснение общественного из реальности. Сознание становится не реалистическим, а аутистическим, проявляющим эскапизм по отношению к угрожающим сообщениям (вытесняющим их) и предпочитающим скрываться под панцирем индивидуализма, под щитом гаджетомышления и гаджетоцентрированности. Аутистическое мышление создает не реалистические, а приятные представления, даже если они совершенно не сообразуются с реальностью.
Индустрия развлечений приобщает интерес не к актуальным вещам современности, не к злободневным проблемам, а к гедонизму и вещизму. Сознание усыпляется примитивным развлекающим китчем, ликвидирующим интерес к действительно важным проблемам. Не желая воспринимать сигналы об угрозах, потребитель просто отключает систему восприятия угроз. Он помещает себя в некое культурно-психологическое зазеркалье. Общественное и индивидуальное удаляются друг от друга так, что индивидуальное остается наличествовать в повседневном бытии, а общественное уходит в некую недосягаемую область, отдаленность которой обесценивает попытки дотянуться до нее и, соответственно, нивелирует смысл и полезность этой области для реальной жизни с ее прагматизмом. В результате любые призывы к общественным действиям типа отстаивания своих прав вызывают скептическую улыбку и становятся похожими на глас вопиющего в пустыне. Культура потребления тривиализирует и дегероизирует человеческую жизнь.
Надличностные проекты и причастность к чему-то великому перестали быть смыслом жизни, уступив место миниличностным проектам, причастности к эгоистическому минимализму, кентаврическому слиянию индивида с принадлежащими ему гаждетами, проекту гаджетоантропности. Исчезли глобальные социальные нарративы, актуализирующие всеобщую активность и направляющие ее в единое строго определенное русло.
Культурную гегемонию одержал культурно-исторический тип, называемый мещанством. Он ненавидит культуру производства (напр., советскую культуру). Он противоположен творчеству, прогрессу, верности идеалам и активности социального порыва. Для него неприемлемы никакие движимые социальными идеалами активные действия.
Публичное пространство заполняется дискурсом интимности личной жизни и мелких бытовых забот. Однако общество и страна жизнеспособны, когда каждый чувствует себя защитником и строителем целого и связан с каждым другим узами ответственности и горизонтальной солидарности.
Ильин А.Н. Аполитичный характер культуры потребления // Реальность. Человек. Культура: трансформация бытия человека в обществе потребления. VI Ореховские чтения: материалы Всерос. науч. конф. (Омск, 24 октября 2014 г.). – Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014. С. 78-81.
