Потребительство как фактор нейтрализации социальных связей и политической активности

В постсоветском российском обществе сложилась культура потребления, ока­зывающая негативное влияние на многие аспекты социально-культурной жизни человека и общества в целом. Общество потребления — это совокупность отношений, где господствует выступающий смыслом жизни символизм материальных объектов, влекущий потребителей приобретать вещи и тем самым позиционировать свой статус. Потребительство — включённая в каждый акт покупки поддержка производства знаков, тотальная семиотизация реальности. В статье рассмотрены такие характерные для российской современности проблемы как ос­лабление социальных связей, индивидуализм, аполитичность, переориентация массового интереса с серьёзных политических, экономических, экологических тем на аспекты личного характера. Показано, что данные проблемы напрямую связаны с тенденциями потребитель­ской культуры. Культура потребления предполагает призывы к индивидуальной активности, но к социальному бездействию. Деконсолидация представляется добровольной маргинализацией, свойственной обществу потребления. Когда она приобретает массовый характер, следует кон­статировать парадоксальное явление «социального исключения большинства». Происходящая перманентная революция индивидуализма, выраженная в соответствующих изменениях культуры и ценностных ориентаций, устраняет политическую активность, вытесняет поли­тический дискурс из массового сознания. Нечувствительность к проблемам общества, страны и мира — одна из метапроблем и социальных метаугроз, характерных для эпохи потребления. В качестве теоретико-методологической базы исследования использованы теории социологии потребления и социальной философии. Гипертрофирование ценностей потребления в пределе ведёт к потере обществом своей основы — социальности.

Ключевые слова: культура потребления, деконсолидация, деполитизация, общество потребления, политическая пассивность, индивидуализм, солидарность, атомизация.

Современное общество можно назвать деполитизированным и чрезмерно атомизированным. Тенденции деполитизации и деконсолидации обусловлены различными причинами, однако мы предполагаем, что потребительская культура является одной из наиболее значимых причин индивидуализации общества и утра­ты социальных связей. В предыдущих работах мы уже рассматривали проблематику деконсолидации и деполитизации в потребительском обществе [Вотинцева, Ильин, 2014; Ильин, 2012; 2014а; 20146; 2014в]. В настоящей статье мы продолжаем и углубляем анализ данной проблемы.

В обществе потребления падает интерес к глобальным проектам, ставящим перед собой в качестве цели не столько избавление от на­сущных проблем, сколько построение абстрактного общества будуще­го в долгосрочной временной перспективе. Для реализации подобного проекта необходимо коллективное действие, которое отсутствует как вследствие утраты веры в коллективизм, так и вследствие утраты веры в социальную проективность, которая сменилась приземлённым ин­дивидуальным прагматизмом.

Товарищество было системой связей, характерной для СССР и пронизывающей общество в целом. «…Чем теснее интегрирован че­ловек в общество, тем выше его способность ощущать коллективную ответственность и социальный стыд. Если родственник пьянствовал, прогуливал, тунеядствовал, то тень общественного порицания ложи­лась на всю семью, многих это удерживало в рамках. Иметь в родне вора было настоящей трагедией для семьи» [Каминская, 2014]. Сейчас товарищество, коллективизм и социальная ответственность ушли с со­циально-культурной сцены. Единый в своей истории и судьбе народ оставляет место для бесконечно дробящихся меньшинств.

Консолидация на основе общих интересов и проблем не представ­ляется условием реализации собственных (индивидуальных) интере­сов. Наоборот, она видится как условие ограничения персональной свободы и пустая потеря личного времени. Особенно подобное ви­дение утверждается, когда люди смотрят на богатые образцы (среди которых бывают их близкие) и понимают, что успешные потребители достигли социально-экономических высот благодаря личной предпри­имчивости, а не коммунализму. На место охватывающего широкий временной и общественный ареал мега-мышления и социальных по­буждений приходят микро-мышление и индивидуальные побуждения.

Общество разделяется на множество точек и пространственных единиц и теряет свою пространственность, выраженную в совмест­ности бытия. В гипер(пост)капиталистическом потребительском обществе солидарность и нравственность как социальный фундамент заменяются утилитарной, индивидуалистичной и прагматичной ло­гикой. В потребительском обществе «своих» нет. Там есть борьба за выживание всех против всех, способствующая дегуманизации соци­ума. Конечно, основанные на взаимопомощи процессы интеграции тоже происходят, но их количество и качество снижаются в условиях господства индивидуализма. Помимо них, вследствие морального спада, идут также процессы криминальной интеграции.

Происходит закат социальных метанарраций, ставящих акцент на героике и великих целях, притягивающих всеобщее внимание, актуализирующих всеоб­щую активность и направляющих её в единое русло. Наблюдается расцвет микронарраций — принципиально де-героизированных, де-глобальных, локализо­ванных в личной сфере. По меткому выражению В. П. Визгина, мир потребления страшен беспросветностью своей аутопичности, так как нет ни утопии, ни сил на неё, ни высшего консолидирующего людей упования [Визгин, 2014]. Приведём также слова Э. Гидденса: «Не существует больше «великих сказаний», или мета-сказаний (metanarratives) — общих концепций истории или общества, — которые имели бы какой-то смысл…. Постсовременное общество характеризуется край­ним плюрализмом и неоднородностью… Мы вступаем в контакт со многими идеями и ценностями, но они мало связаны с историей тех регионов, в которых мы живём, или же с нашими собственными частными историями. Кажется, что всё находится в постоянном движении…» [Девиантность…, 2012: 26].

Сегодня наблюдается спад протестной активности как таковой и утрата иде­ологических и политических установок. Даже акции протеста всё менее массовы, а если и предполагают большое количество вовлечённых в них людей, то говорить следует о каком-то возмутившем широкие слои (обычно единичном) поводе, а не о глубоком объединяющем эффекте, фундированным сильным чувством солидарности и сопричастности.

Политическая идеология теряет возможность мобилизовать общество, в ко­тором падает роль авторитетов, величественных образов, серьёзных замыслов бу­дущего и программ коллективных действий, и возрастает значимость гедонизма и вещизма. Консьюмер не тяготится бессмыслием, так как находит в бессмыслии свой местечковый «вещистский» смысл.

Как отмечает Ж. Липовецки, сегодня касающиеся коллективной жизни узловые вопросы ожидает участь, подобная шлягерам хит-парадов — вершины сглаживаются, всё нивелируется из-за равнодушия. Социальные институты и ве­ликие ценности теряют содержание, что указывает на массовое опустошение, превращающее общество в обескровленное тело, в упразднённый организм. Непомерная переоценка частного начала ведёт к демобилизации общественного пространства. Интерес к политическим выборам напоминает интерес к метео­прогнозам, бегам или спортивным состязаниям, так как политика покончила с идеологизированным сознанием и превратилась в развлечение. Заявление ми­нистра воспринимается не серьёзнее фельетона. Политические распри превра­щаются в пародию на соперничество, которую транслируют в развлекательных телешоу. Политика стала массовым развлечением¹. Всеобщее забвение социаль­ных ценностей и конечных целей рождает нарциссизм. 

¹В России, пожалуй, апогеем развлекательности политики стало выдвижение кандидатуры лидера рок-группы «Коррозия металла» С. Троицкого (Паука) на пост мэра Химок. Его предвы­борные интервью были наполнены абсолютно противоречащими здравому смыслу призывами и политическими планами. Кроме смеха, ничего другого они в принципе вызвать не могли.

Незаинтересованность в социальном смысле своего существования и преувеличенное значе­ние «Я» идут рука об руку. Самосознание заменяет классовое созна­ние, а нарциссическое сознание заменяет политическое. Наступает политическая апатия. Неонарциссизм как следствие разочарования в великих социальных целях и смысле настоящего характеризует шаткую, хрупкую и возбудимую личность, лишённую устоев и воли. «Мы не голосуем, но ценим возможность проголосовать; не интере­суемся политическими программами, но ценим то, что у нас суще­ствуют партии; не читаем ни газет, ни книг, но ценим свободу слова» [Липовецки, 2001: 192].

Люди всё меньше принимают всерьёз обещания политических лидеров и активистов общественных движений. Они обычно объеди­няются с политическими деятелями не благодаря своей вере в их ло­зунги и проекты, а в целях найти влиятельную поддержку для решения своих индивидуальных проблем. Поэтому объединяться предпочитают с сильными политическими акторами, которые путём нарастающей поддержки увеличивают свою силу, а также и влияние на общество в первую очередь в своих, а не в общественных, интересах. Если раньше нонконформизм протестовал против доминирования обще­ственного над частным, против государственно санкционированного давления на личность, то сейчас его функцией должно быть не только сопротивление давлению на личность сильных экономических и по­литических акторов, но и гегемонизму частного, индивидуального и обывательского над общественным.

Культура потребления таит в себе призыв к индивидуальной ак­тивности, но к социальному бездействию. Призыв к решению любых проблем мира, в том числе и экологической, вызывает у прагмати­ка-гедониста вопрос: «Что я от этого получу?». Понятия социальной борьбы, предотвращения общественных угроз, патриотизма, соци­ального целеполагания и всеобщего объединения не просто утратили серьёзность в глазах людей, а стали подвергаться остракизму. Идея об­щих интересов выдается как сомнительная, смешная и даже безумная.

Культурную гегемонию одержал культурно-исторический тип, на­зываемый мещанством. Он ненавидит культуру производства (напри­мер, советскую культуру). Он противоположен творчеству, прогрессу, верности идеалам и социальной активности. Для него неприемлемы никакие движимые социальными идеалами активные действия. Нет встреч микрополитики индивидуальных интересов и макрополитики общественных интересов. Нет соединения частных неудач в обще­ственные интересы, нет коллективизации, обобществления частного; оно остаётся приватизированным. Вместо этого происходит подача частного под видом общественного, совершается тотальная подмена, а потому — разъединение этих двух сфер, уничтожение общественного и за счёт этого отдача максимально широкого пространства на откуп частному, которое не способно осуществлять производство социальных связей. С. Жижек пишет, что трудно согласиться с тем, будто частной жизни угрожает медийный тренд выстав­лять на публичное обозрение самые интимные подробности жизни. Наоборот, исчезает публичная жизнь [Zizek, 2005]. Как заметил З. Бауман, частное выстав­ляется напоказ в своём неприличии, но оно от медийного тиражирования не становится общественным [Бауман, 2008].

Важные вопросы жизни общества в медийном пространстве (особенно в ток-шоу) замещаются слухами, сплетнями, местечковыми скандалами личного характера. Массовые медиа-ресурсы используются для обсуждения семейных, сексуальных и т. п. проблем. Политическая и социальная реальность подменяется идеализированной бытовой реальностью. Подмена серьёзного «откровениями» индивидуально-местечкового одерживает верх и учит людей замыкаться в себе, в своих личных проблемах и их в решении. Она не учит объединяться, смотреть за линию горизонта, мыслить о значительно более глобальном и серьёзном, чем правильный выбор товара в магазине. Гламуризация масс-медиа забалтывает, пропевает и затанцовывает реально актуальное и социально проблемное.

Весь этот китч парализует протестную волю народа. Человеку хочется быть счастливым и он отвлекается от проблем реальности, погружается в чудесный мир, созданный СМИ, и обретает счастье. Политика СМИ, пиар и реклама обво­лакивает реципиента паутиной требований, предложений, ложных потребностей.

Политика теперь не столько устанавливает жёсткий контроль, сколько создаёт ему альтернативу — соблазн аполитичности, выраженный в потребле­нии. Инструментом реализации этого соблазна выступает «шоуизированный» масс-медийный контент. Вместо грубого физического принуждения актуализирует­ся мягкая принуждающая способность знаков и символов, которые присущи вещам. Посредством этих символов потребитель вовлекается в поток гедонизации и симво­лизации, конструирования своего статуса, которое становится максимально значи­мым и замещающим собой другие (в том числе коллективные) формы деятельности.

Человек в атомизированном обществе принимает интраполитические реше­ния, то есть решения, касающиеся его личной жизни и управления собой ради самоустройства. Он (сознательно или бессознательно) отказывается от членства в объединяющем людей политическом целом, которое принимало бы общеполи­тические решения. Автономия индивида ставится выше моральных обязательств и социальных отношений. Исчезает чувство ответственности за страну.

Происходящая перманентная революция индивидуализма, выраженная в соот­ветствующих изменениях культуры и ценностных ориентаций, устраняет полити­ческую революционность, вытесняет политический дискурс из сознания человека. По замечанию А. С. Табачкова, в мире расчёта, где идеальное — лишь информация, маловероятны революции, требующие рождения идей и людей, готовых брать на себя экзистенциальный риск их реализации [Табачков, 2014].

Отношения приобретают поверхностный, недолговечный и пре­рывный характер и перетекают в режим «лёгкой» социальности, которая, с одной стороны, не вызывает агрессии к другому индивиду как к «чужо­му», а с другой — делает восприятие людей сугубо функциональным и ры­ночным [Иванов, 2011]. Деконсолидация есть добровольная маргинализация. И когда она приобретает массовый характер, следует констатировать парадоксальное явление «социального исключения большинства».

Для психики потребителя более комфортен примерно следующий (конечно, условно сформулированный) принцип: если «мы» не мо­жем влиять на происходящее, если каждый из нас не защищён общим «Мы», проще отказаться как от понятия «мы» и лежащей в его основе солидарности, так и от признания серьёзности происходящих в стране или в мире тенденций. Вместо «мы» и глобальных процессов есть «я» и мои личные интересы. Так происходит вытеснение общественного из сознания людей. Сознание становится аутистическим, проявляющим эскапизм по отношению к угрожающим сообщениям (вытесняющим их) и предпочитающим скрываться под панцирем индивидуализма, под щитом гаджетомышления и гаджетоцентрированности. Аутистическое сознание создаёт вместо реалистических приятные представления, даже если они совершенно не сообразуются с реальностью.

Отвлечения на общественное возможны, когда общественное непо­средственным образом влияет на индивидуальное. «Человек социальный» уступает место «человеку индивидуальному», политически активный гражданин капитулирует перед потребителем. Пропаганда потребитель­ства, массовая интериоризация потребительских установок вытесняют гражданственность. «Быть потребителем намного более комфортно, чем быть гражданином, и в прямой конкуренции государственная идентич­ность неизбежно проиграет идентичности потребительской» [Санина, 2013: 14]. «Обыденное сознание привыкает скользить по поверхности, оперировать рекламными слоганами, клипами, лозунгами, оставаясь, в лучшем случае, на уровне здравого смысла, который, может быть, и удо­бен для повседневного обихода, но испытывает растерянность в сложных ситуациях морального и политического выбора. Однако именно это соот­ветствует целям бюрократического общества, контролируемого консью­меризма: создать иллюзию выбора, скрыть за выбором потребителя не­обходимость и возможность выбора гражданина» [Шихардин, 2014: 176]. Гораздо проще собрать людей под рекламным лозунгом «Распродажа!», чем под знаменами политического идеала.

Потребительский индивидуализм нейтрализует два рода глубины — глубину внутреннего мира человека и глубину доверительных отношений между людьми. Консьюмеризм призывает ограничиваться поверхностным «слоем» индивидуального хотения-развлечения и не углубляться в «слой» социальной справедливости, добра, истины и красоты. В данном случае следует вести речь о негативном характере безразличия к миру, о своемерной, своеза- конной отрицательной свободе, основанных на монологизме совести, своецен- тризме, нарциссическом представлении своего «Я» как мерила всех вещей.

Как отмечала Х. Арендт, кто не знал ничего, кроме приватной стороны жизни, и, как раб, не имел доступа к общественному, или, как варвар, не учредил откры­тую всем публичную сферу, собственно человеком не был [цит. по: Носов, 2014]. Согласно Арендт, там, где люди живут совместно, но деполитизированно (например, в родоплеменных обществах, в деспотически управляемых социумах или в частной сфере семейной жизни), нет свободы [Арендт, 2014]. Хотя трудно в полной мере со­гласиться с видением свободы по Арендт, можно сказать, что типичный консьюмер, озабоченный сугубо частной сферой, не является свободным человеком. Даже если власть не оказывает серьёзного давления на общество и не нарушает гражданских прав, деполитизированный человек сам отходит от свободы. Поэтому вовсе неоче­видна верность тезиса: «чем меньше политического давления, тем больше свободы», ибо свобода не означает безответственную аполитичность, и, будучи связана с ответ­ственностью, предполагает личную политическую активность. Мы можем забывать о политике, уходить с головой в частную жизнь, но политика вряд ли забудет нас.

Выбор нового вкуса чипсов молодёжь интересует больше, чем выборы во власть. Не желая воспринимать сигналы об угрозах, потребитель просто отклю­чает систему восприятия угроз. Он помещает себя в некое культурно-психоло­гическое зазеркалье.

Ещё один из важных факторов — утрата доверия людей друг к другу, которая не позволяет даже абсолютным единомышленникам сплотиться в единый силь­ный союз. Сплочение происходит на уровне небольших родственных общностей, в то время как идентификация с большими общностями нестабильна, а поли­тические идентичности вообще отторгаются на периферию потребительского интереса. В целом социальная коммуникабельность утрачивается. Только самые близкие вызывают чувство доверия, микросоциальные сети взаимодействия остаются главными ресурсами выживания, а малые группы — структурами обе­спечения защиты от различных опасностей. Конституируется опора исключи­тельно на себя, семью и некоторых близких [Горшков и др., 2011; Данилова, Ядов, 2004; Иванова, Шубкин, 2005; Кара-Мурза, 2010; Реутов и др., 2011].

«Обладание теми или иными предметами становится одним из основных энер­гетических источников, подпитывающих индивидуальное ego участников общества. В этой ситуации коллектив отсутствует, т. е. интерес любой общности заведомо вступает в противоречие с вещным интересом агента потребления…» [Семенов, Прокопьева, 2014: 135]. Коллектив сужается до семьи. Наряду с индивидуалистичным чувством остаётся чувство связи с семьёй, но чувства связи с родиной и обществом серьёзно ослабевают. Семья воспринимается не как ячейка общества, а как убежи­ще. Формирующиеся на основе родственных и дружеских связей социальные сети не доходят до уровня гражданских инициатив по защите общественных интересов.

Представляется существование взаимообусловливающей силы между сплочением в семьи и малые группы и отдалением на более масштаб­ном — общесоциальном — уровне.

Люди, наполненные апатией и равнодушием к серьёзным проблемам, и, напротив, сверхчутким вниманием к личным проблемам, не могут создавать здоровое и развитое общество, готовое к каким-либо иннова­ционным прорывам. Они в своём малодушии и неведении отпускают от себя бытие, дистанцируясь от него, позволяют бытию ускользать от их влияния, предпочитают бытию быт, микромир индивидуализ­ма. Присутствие в мире разменивается на присутствие в микромире. В обществе, где укоренены сугубо потребительские ценности плеонексии (с греч. «pleo» больше и «echei» иметь), стяжательства, эгоизма, личной выгоды (в том числе за счёт других людей), индивидуализма и обладания возникает дефицит желания жить согласно ценностям солидарности. Солидаризм превратился в форму девиантности. Так происходит замыкание круга меркантилизации.

Взращенная социальная апатия пополнила собой список угроз для страны и общества наряду с многочисленными экономическими, социальными и культурными проблемами. Нечувствительность к про­блемам общества, страны и мира — одна из метапроблем и социальных метаугроз, характерных для эпохи потребления. Она способна актуализи­ровать множество других угроз. Эту нечувствительность можно назвать эмоциональной анестезией, проявляющейся в утрате эмоциональной реакции на негативные социальные процессы, на которые нравственно состоявшийся человек просто не может реагировать безучастностью.

Индивидуализм следует понимать не как проявление независи­мости и самодетерминированности, а скорее как проявление эгоизма и меркантильности в соответствии с изоляционистским принципом «моя хата с краю». Человек есть микрокосм не в качестве индивида, а в качестве субъекта. Индивидуализм — производное от индивида как сугубо биологического существа, не выражающего субъектных и гражданских качеств. Именно индивидуализм, а не субъективизм как проявление осознанной самодетерминации и гражданской пози­ции, выступает основой потребительства, которое разделяет людей на «неделимые атомы», испытывающие друг к другу в основном эконо­мический интерес. Когда люди разделены и каждый руководствуется только личной выгодой, в конце концов возникает результат, к кото­рому никто из них в отдельности не стремился.

Если воспринимать общество как совокупность отношений между людьми, возникает вопрос: не утратила ли социология в современных условиях объект своего изучения, не исчез ли он с появлением новой формации, которая нивелирует общественное, в которой вместо общества фигурирует население и господствует индивид — «не-общественный человек»? Имеет смысл вести речь не об обществе, а об обломках, руинах социальности. Интересно мнение З. Баумана, говорящего, что «общество» — это уловка, обозна­чающая согласие и принятие определённых ценностей, а также сила, придающая статус величественности согласованному и принятому; если принятое безумно, но принято всеми, оно перестаёт быть безумным [Бауман, 2004; 2005].

Потребительское общество — мир одинокого в своей индивидуальности консью- мера-солипсиста. Это «общество», отрицающее свою социальную суть и возмож­ность своего именно социального существования. Оно из-за деконсолидированности представляет собой совокупность индивидов как целое, которое меньше суммы своих частей. В то же время здоровое общество, объединённое национальной идеей, проек­том и многочисленными социальными связями, напротив, является совокупностью, где целое больше суммы своих частей.

Следует заметить необходимость отказа не от частного, а от его сакрализации, абсолютизации, происходящей в ущерб ценности коллективного. Прагматизм и расчётливость способны объединить людей, чьи интересы временно совпа­дают, но они не могут служить объединяющей основой на всенародном уровне и выступать вдохновляющими идеями, скрепляющими социум. Политическое и социальное растворяются в потребительском.

Конечно, мы не хотели сказать, что все социальные слои проникнуты ценно­стями консьюмеризма и что термин «общество потребления» — не обобщающая метафора, а социальный факт. Нет оснований полагать, будто индивидуализм и другие потребительские ценности стали повсеместными и универсальными. Однако культура потребления продолжает развиваться и упрочивает свои пози­ции. Нейтрализация социальных связей и политической активности происходит по разным причинам и распространение потребительских ценностей — одна из основных причин. Представленный здесь анализ — это не столько диагноз со­временному обществу, сколько предзнаменование тех проблем, которые могут возникнуть при условии дальнейшего развития консюмеризма.

Итак, именно индивидуализм, а не субъективизм как проявление осознан­ной самодетерминации и гражданской позиции, выступает одной из главных ценностей потребительской культуры. Потребитель ограничивается интраполи- тическими решениями — теми, которые касаются его личной жизни. Происходит отказ от членства в объединяющем политическом целом, которое принимало бы общеполитические решения. Место моральных обязательств, социальных отношений занимает автономия. Культура потребления осуществляет призыв к индивидуальной активности, но к социальному бездействию.

Консолидация на основе общих интересов не представляется условием реали­зации собственных интересов, а скорее видится в качестве условия ограничения персональной свободы и пустой потерей личного времени. Деконсолидация есть добровольная маргинализация. Когда она приобретает массовый характер, следует констатировать парадоксальное явление «социального исключения большинства».

Деконсолидация и индивидуализация сопряжены с утратой идео­логических, политических и гражданских установок. Потребительская культура упрочивает дефицитарность социального субъекта политиче­ской жизни. Перманентная революция индивидуализма, выраженная в соответствующих изменениях культуры и ценностных ориентаций, устраняет политический активизм, вытесняет политический дискурс из сознания. Глобальным социальным проектам и метанарративам предпочитаются де-героизированные микронарративы и микропро­екты личной судьбы. «Человек социальный» уступает место «человеку индивидуальному», политически активный гражданин капитулирует перед потребителем, гражданское общество — перед потребительским.

Консюмеризм, наполненный равнодушием к серьёзным про­блемам, и, напротив, сверхчутким вниманием к личным проблемам, не может лежать в основе здорового и развитого общества, готового к каким-либо инновационным прорывам. Нечувствительность к про­блемам общества, страны и мира — одна из метапроблем и метаугроз для общества и культуры.

Несостоятельно противопоставление принципов «общество выше личности» и «личность выше общества». В защите нуждаются как частное, так и общественное измерения социокультурного бытия. Общество призвано быть объединённым национальной идеей, но данная объединённость должна сосуществовать с правом и свободой отдельной личности, чтобы коллективизм не доходил до подчинения личного общему, а национальная идея не воплощалась в крайние фор­мы этатизма и идеократии. Безличностный коллективизм и безкол- лективная личностность являются крайними точками, требующими своего преодоления в некоей срединной координате.

Список литературы

Арендт Х. Что есть свобода? // Вопросы философии. 2014. № 4. С.   32-49.

Бауман З. Индивидуализированное общество / Пер. с англ. под ред. В. Л. Иноземцева. М.: Логос, 2005. — 390 с.

Бауман З. Рассказанные жизни и прожитые истории // Социо­логические исследования. 2004. № 1. С. 5-14.

Бауман З. Текучая современность / Пер. с англ. под ред. Ю. В. Асо- чакова. СПб.: Питер, 2008. — 240 с.

Визгин В. П. Русская философия сегодня (Размышления о семи­наре и книге) // Вопросы философии. 2014. № 12. С. 118—129.

Вотинцева Н. Н., Ильин А. Н. Культура потребления и реклама: монография. Пермь: ПИЭФ, 2014. — 132 с.

Горшков М. К., Петухов В. В., Крумм Р. Двадцать лет реформ глазами рос­сиян (опыт многолетних социологических замеров). М.: Весь Мир, 2011. — 328 с.

Данилова Е. Н., Ядов В. А. Нестабильная социальная идентичность как норма современных обществ // Социологические исследования. 2004. № 10. С.   27—30.

Дебор Г. Общество спектакля / Пер. с фр. C. Офертаса и М. Якубович. М.: «Логос», 1999. — 224 с.

Девиантность в обществе потребления: Коллективная монография. / Под ред. Я. И. Гилинского и Т. В. Шипуновой. СПб.: Издательский Дом «Алеф- Пресс», 2012. — 464 с.

Иванов П. В. Потребление как агент лёгкой социальности в городском пространстве // Журнал социологии и социальной антропологии. 2011. Том XIV. № 5(58). С. 142—147.

Иванова В. А., Шубкин В. Н. Массовая тревожность россиян как пре­пятствие интеграции общества // Социологические исследования. 2005. № 2. С. 22—28.

Ильин А. Н. Деконсолидация и деполитизация, характерные для общества потребления // Социологический журнал. 2014а. № 3. С. 101 — 115.

Ильин А. Н. Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потреби­тельских тенденций: монография. Науч. ред. Д. М. Федяев. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2012. — 266 с.

Ильин А. Н. Культура общества массового потребления: критическое осмыс­ление: монография. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014б. — 208 с.

Ильин А. Н. Социальная деконсолидация и деполитизация в эпоху по­требления // Учёные записки Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета. Науки о человеке, обществе и культуре. 2014в. Т. 2. № 1(17). С. 71—77.

Каминская И. Как нам не разрушить Россию, которую мы не потеряли [Электронный ресурс] // YBURLAN Системно-векторная психология Юрия Бурлана URL: http:// www.vburlan.ru/biblioteka/kak-nam-ne-razrushit-rossivu- kotoruvu-mv-ne-potervali (Дата обращения: 17.11.2014).

Кара-Мурза С. Г. Матрица «Россия». М.: Эксмо: Алгоритм, 2010. — 256 с.

Липовецки Ж. Эра пустоты. СПб.: «Владимир Даль», 2001. — 332 с.

Носов Д. М. Ханна Арендт — философ? // Вопросы философии. 2014. № 4. С. 25—31.

Реутов Е. В, Колпина Л. В., Реутова М. Н., Бояринова И. В. Эффективность социальных сетей в региональном сообществе // Социологические исследования. 2011. № 1. С. 79—88.

Санина А. Г. Информационное общество и государственная иден­тичность // Информационное общество. 2013. № 6. С. 9—15.

Семенов Е. В., Прокопьева М. Ю. Патриотизм и потребление // Реальность. Человек. Культура: трансформация бытия человека в обществе потребления. VI Ореховские чтения: материалы Всерос. науч. конф. (Омск, 24 октября 2014 г.). Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014. С. 133-137.

Табачков А. С. Информационное общество в контексте истории // Вопросы философии. 2014. № 10. С. 37—45.

Шихардин Н. В. Анри Лефевр о бюрократическом обще­стве, контролируемом консьюмеризмом // Реальность. Человек. Культура: трансформация бытия человека в обществе потребления. VI Ореховские чтения: материалы Всерос. науч. конф. (Омск, 24 ок­тября 2014 г.). Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014. С. 173—176.

Zizek S. Against Human Rights // New Left Review, 34, July-August 2005. P. 115—131.

 

Ильин А.Н. Потребительство как фактор нейтрализации социальных связей и политической активности // Социологическая наука и социальная практика №4(12), 2015. С. 5-18.