Аполитичность потребительского общества

Современное общество называют обществом потребления. Потребительские тенденции стали актуальным предметом осмысления социологов, философов, культурологов, экономистов. В качестве теоретико-методологической базы исследования использованы теории социологии потребления и социальной философии. В статье рассмотрены такие характерные для современности проблемы, как ослабление социальных связей, индивидуализм, аполитичность, переориентация массового интереса с серьезных политических, экономических, экологических и т.д. тем на аспекты личного характера. Показано, что данные проблемы напрямую связаны с тенденциями потребительской культуры.

   Ключевые слова: культура потребления, деконсолидация, общество потребления, индивидуализм, солидарность, атомизация.

Сегодняшнее общество можно назвать деполитизированным и чрезмерно атомизированным. На наш взгляд, именно вследствие выхода на авансцену потребительских практик усиливаются тенденции деполитизации и деконсолидации. Конечно, эти тенденции обусловлены различными причинами, однако мы предполагаем, что потребительская культура является одной из наиболее значимых причин индивидуализации общества и утраты социальных связей. В предыдущих работах мы рассмотрели проблематику деконсолидации и деполитизации в потребительском обществе [1], [2], [3], [4], [5]. В настоящей статье мы продолжаем и углубляем анализ этой проблемы.

Как отмечают А. В. Бузгалин и А. И. Колганов, инспирированный капиталом маркетинг формирует симулякры полезных человеку благ и действительных потребностей. Авторы считают, что потребность является искусственной, если она не связана с развитием человека и его производительных сил [6]. На наш взгляд, такой критерий разграничения фиктивных и «настоящих» потребностей вполне справедлив. Потребитель ориентирован в основном на искусственные и на сугубо материальные потребности. Ему неведом «проект трансцендирования», устремлённость к выходу за «потребностный симулякризм», в сферу нематериального, духовного.

Человек в атомизированном обществе потребления принимает интраполитические решения, то есть решения, касающиеся его личной жизни и управления собой ради самоустройства, и отказывается от членства в объединяющем людей политическом целом. Автономия индивида ставится выше моральных обязательств и социальных отношений. Исчезает чувство ответственности не только за другого, но и за себя. Отношения приобретают поверхностный, недолговечный и прерывный характер и перетекают в режим «лёгкой» социальности, которая, с одной стороны, не вызывает агрессии к другому индивиду как к «чужому», а с другой, делает восприятие людей сугубо функциональным и рыночным [7]. Деконсолидация есть добровольная маргинализация. И когда она приобретает массовый характер, следует констатировать парадоксальное явление «социального исключения большинства».

Даже акции протеста все менее массовы, а если и предполагают большое количество вовлечённых в них людей, то говорить следует о каком-то возмутившем широкие слои (обычно единичном) поводе, а не о глубоком объединяющем эффекте, фундированным сильным чувством солидарности, сопричастности и взаимопомощи. Профсоюзное движение скатывается к сугубо формальному существованию.

Политическая оппозиция настолько разобщена, что инвестировать чаяния в ее силу и мощь не представляется возможным. Конечно, нет такой формы идентичности — оппозиционер. Оппозиция — это мозаика разных структур, дискурсов, программ, точек зрения и действий, которые не просто отличны друг от друга, а зачастую находятся в непримиримых противоречиях, поэтому она априори самоотдалена.

Внутренняя самоотдалённость оппозиции объясняется не только идейными противоречиями, не только разобщённостью перед избирательной урной. Приобретает особую силу фатализм, выражаемый словами «что бы мы ни делали, все равно ничего не получится». Такое убеждение в безнадёжности служит некоей индульгенцией на пассивность. Ещё один из важных факторов — утрата доверия людей друг к другу, которая не позволяет даже абсолютным единомышленникам сплотиться в единый сильный союз. Это недоверие появилось вследствие потребительской культуры индивидуализма, социал-дарвинистские общественно-фрагментирующие ценности которой в пост-перестроечной России стали активно и даже агрессивно внедряться в общественное сознание.

Сегодня одной из главных проблем выступает не фрагментарность политических предпочтений и трудность политически активных людей договориться друг с другом о программе наиболее приемлемого политического будущего, а спад протестной активности как таковой и утрата идеологических и политических установок. Потребкульт, учитывая его аполитичность и центрированность на личном, не приемлет соответствующие установки в качестве важных элементов сознания. Он упрочивает дефицитарность социального субъекта политической жизни и политических преобразований. Происходящая перманентная революция индивидуализма, выраженная в соответствующих изменениях культуры и ценностных ориентаций, устраняет политическую активность, вытесняет политический дискурс вообще из сознания человека. По замечанию Г. Дебора, в условиях избыточного потребления исчезает взрослый как хозяин собственной жизни, а молодость как фактор изменения существующего перестает быть свойством молодежи [8]. Только эта молодость связана с инфантильностью.

Падает интерес к глобальным проектам, ставящим перед собой в качестве цели не столько избавление от насущных проблем, сколько построение абстрактного общества будущего в долгосрочной временной перспективе. Для реализации такого проекта необходимо коллективное действие, которое отсутствует как вследствие утраты веры в коллективизм, так и вследствие утраты веры в социальную проективность, которая сменилась приземлённым индивидуальным прагматизмом.

Происходящая перманентная революция индивидуализма, выраженная в соответствующих изменениях культуры и ценностных ориентаций, устраняет политическую революционность, вытесняет политический дискурс из сознания человека. По замечанию А. С. Табачкова, в мире расчёта, вненравственной и антиидеальной количественной редукции человека и культуры, где идеальное — лишь информация, маловероятны революции, требующие рождения идей и людей, готовых брать на себя экзистенциальный риск их реализации [9]. Пламя политических преобразований снизу гаснет из-за глубокой акцентированности на частной сфере. Причём тотальное постмодернистское обессмысливание всего, что выходит за пределы индивидуальных интересов, закат великих идеалов и целей вовсе не рождают пессимизм, скорбь, трагизм и метафизические мучения. Консьюмер не тяготится бессмыслием, так как находит в бессмыслии свой местечковый «вещистский» смысл.

Политическая идеология теряет возможность мобилизовать общество, в котором падает роль авторитетов, величественных образов, серьезных замыслов будущего и программ коллективных действий, и возрастает значимость гедонизма и вещизма. Человеческая жизнь утрачивает связь с тем, что превосходит индивидуальное, вещное и повседневное, понятие «res publica» (общее дело) обессмысливается под напором потребительского индивидуализма. Система смыслов потребителя не выходит за грани жизни, наполненной вещно-повседневным бытом. Происходит закат социальных метанарраций, ставящих акцент на героике и великих целях, притягивающих всеобщее внимание, актуализирующих всеобщую активность и направляющих ее в единое строго определённое русло. Отвага, идеализм, готовность рисковать жизнью ради великих и чистых целей канули в лето. Наблюдается расцвет микронарраций — принципиально де­героизированных, де-глобальных, локализованный в личной сфере. На авансцену выходит феномен социального безразличия ко всему, кроме собственного благосостояния. Притупляются чувства, направленные к социальной жизни, душевные порывы исчезают. Как отмечает П. Линке, начиная с перестроечного времени молодые люди сосредоточили внимание на точечных проектах, мелких вещах, соответствующих уровню «здесь и сейчас», отвернувшись от «мега­мышления», увлечения утопией и разными грандиозными конструкциями, свойственными более старшему поколению [10]. По меткому выражению В. П. Визгина, мир потребления страшен беспросветностью своей аутопичности, так как нет ни утопии, ни сил на неё, ни высшего консолидирующего людей упования [11].

Как отмечает Ж. Липовецки, сегодня касающиеся коллективной жизни узловые вопросы ожидает участь, подобная шлягерам хит-парадов — вершины сглаживаются, все нивелируется из-за равнодушия. Социальные институты, великие ценности и конечные цели, создававшие предыдущие эпохи, теряют содержание, что указывает на массовое опустошение, превращающее общество в обескровленное тело, в упразднённый организм. Непомерная переоценка частного начала ведёт к демобилизации общественного пространства. Интерес к политическим выборам напоминает интерес к метеопрогнозам, бегам или спортивным состязаниям, так как политика покончила с ригористическим и идеологизированным сознанием и превратилась в развлечение. Заявление министра воспринимается не серьёзнее фельетона. Политические распри превращаются в пародию на соперничество, которую транслируют в развлекательных телешоу. Политика стала массовым развлечением[1]. Всеобщее забвение социальных ценностей и конечных целей рождает нарциссизм. Незаинтересованность в социальном смысле своего существования и преувеличенное значение «Я» идут рука об руку. Самосознание заменяет классовое сознание, а нарциссическое сознание заменяет политическое. Наступает политическая апатия. Неонарциссизм как следствие разочарования в великих социальных целях и смысле настоящего характеризует шаткую, хрупкую и возбудимую личность, лишённую устоев и воли. «Мы не голосуем, но ценим возможность проголосовать; не интересуемся политическими программами, но ценим то, что у нас существуют партии; не читаем ни газет, ни книг, но ценим свободу слова» [12, с. 192].

Консолидация на основе общих интересов и проблем не представляется условием реализации собственных (индивидуальных) интересов, а, скорее наоборот, видится как условие ограничения персональной свободы и пустая потеря личного времени. Особенно такое видение утверждается, когда люди смотрят на богатые образцы (среди которых бывают их близкие) и понимают, что успешные потребители достигли социально-экономических высот благодаря личной предприимчивости, а не коммунализму. На место охватывающего широкий временной и общественный ареал мега-мышления и социальных побуждений приходят микро-мышление и индивидуальные побуждения. Согласно Э. Гидденсу, происходит переход от «политики эмансипации» к «жизненной политике», от борьбы за воплощение идеалов модернити (свобода, равенство, справедливость) к ориентации на индивидуальный жизненный стиль (см. [13]). Такие наименования, как «классовая борьба», «социальная справедливость», «равенство», «свобода» и т.д., утратили мобилизующее влияние, превратились просто в ничего не означающие слова, лишённые смысла. Потребителям не свойственно верить в лучшую социальную жизнь, отсутствие которой не сопрягается у них с эсхатологическими и дискомфортными состояниями. Они не верят в ее приход не только потому, что считают бесполезным прикладывать усилия для ее устроения, сколько потому, что лучшая социальная жизнь сама по себе не является для них ценностью, в отличие от лучшей индивидуальной жизни. Культура потребления таит в себе призыв к индивидуальной активности, но к социальному бездействию.

Призыв к решению любых проблем мира, в том числе и экологической, вызывает у прагматика- гедониста вопрос «Что я от этого получу?», который демонстрирует верх меркантилизма и безответственности и глухоту ко всему, что выходит за рамки индивидуальных потребностей. Вместо общечеловеческих ценностей наблюдается наступательное воздействие социальной дезинтеграции, аномии и отхода от объединяющей национальной идеи, в результате чего утрачивает ценность патриотизм, чувство личной причастности к судьбе страны и ее народа.

Понятия социальной борьбы, предотвращения общественных угроз, патриотизма, социального целеполагания и всеобщего объединения не просто утратили серьёзность в глазах людей, а стали подвергаться остракизму. Идея общих интересов выдаётся как сомнительная, смешная и даже безумная. Идею общих интересов и восстановления социальной справедливости замещает индивидулизация и тенденция, выраженная в попытке атомарного и бесконфликтного проникновения, буквально просачивания в эшелон более высокого класса, в элитарную прослойку.

Культурную гегемонию одержал культурно-исторический тип, называемый мещанством. Он ненавидит культуру производства (напр., советскую культуру). Он противоположен творчеству, прогрессу, верности идеалам и социальной активности. Для него неприемлемы никакие движимые социальными идеалами активные действия.

Публичное пространство заполняется дискурсом интимности личной жизни и бытовых забот. Однако общество и страна жизнеспособны, когда каждый чувствует себя защитником и строителем целого и связан с каждым другим узами ответственности и горизонтальной солидарности. Зачастую сама власть отказывается поддерживать социальную связность.

Для психики потребителя более комфортен примерно следующий (конечно, условно сформулированный) принцип: если «мы» не можем влиять на происходящее, если каждый из нас не защищён общим «Мы», то проще отказаться как от понятия «мы» и лежащей в его основе солидарности, так и от признания серьёзности происходящих в стране или в мире тенденций; вместо «мы» и глобальных процессов есть «я» и мои личные интересы. Таким образом, происходит вытеснение общественного из сознания людей. Сознание становится не реалистическим, а аутистическим, проявляющим эскапизм по отношению к угрожающим сообщениям (вытесняющим их) и предпочитающим скрываться под панцирем индивидуализма, под щитом гаджетомышления и гаджетоцентрированности. Аутистическое сознание создаёт вместо реалистических приятные представления, даже если они совершенно не сообразуются с реальностью. Однако следует заметить, что типичный потребитель — существо не только частное, но и во многом публичное. Его публичность заключается во взгляде на себя путём отражения одобрительных взглядов Другого. Так, потребитель конструирует себя посредством саморепрезентации перед другими людьми, прибегая к использованию модной брендовой одежды, гаджетов последней модели. Для него значимы восхищённые взгляды окружающих его людей, которые вызываются при помощи создания образа себя как обладателя знаковых вещей. В этом заключена его публичность. Но она аполитична.

Отвлечения на общественное возможны, когда общественное непосредственным образом влияет на индивидуальное. Заботы и страхи стали бытовыми, заземлёнными, измельчёнными, оповседневненными, уже не связанными с какими бы то ни было историческими трагедиями. «Человек социальный» уступает место «человеку индивидуальному», политически активный гражданин капитулирует перед потребителем. «Быть потребителем намного более комфортно, чем быть гражданином, и в прямой конкуренции государственная идентичность неизбежно проиграет идентичности потребительской» [14, с. 14]. «Обыденное сознание привыкает скользить по поверхности, оперировать рекламными слоганами, клипами, лозунгами, оставаясь, в лучшем случае, на уровне здравого смысла, который, может быть, и удобен для повседневного обихода, но испытывает растерянность в сложных ситуациях морального и политического выбора. Однако именно это соответствует целям бюрократического общества, контролируемого консьюмеризма: создать иллюзию выбора, скрыть за выбором потребителя необходимость и возможность выбора гражданина» [15, с. 176]. Гораздо проще собрать людей под рекламным лозунгом «Распродажа!», чем под знамёнами политического идеала. Развитие инфраструктуры потребления приводит к симулякризации гражданственности и социальности. Это явление вполне укладывается в неолиберальный проект, в согласии с которым все большей властью наделяются корпорации, ответственные за массовую рекламу и брендинг (а значит, и за рост потребительских тенденций) и нуждающиеся в консьюмтариате, но не в гражданском обществе.

Ослабление социальности вызывает нарастание энтропии в обществе. Ухудшения социальных связей сопряжено с коррозией гражданственности, «… интересы индивидуума уже не могут ассоциироваться с каким-то конкретным обществом и с какой-то конкретной территорией. Если индивиду надо покинуть это общество и эту страну, чтобы улучшить своё самочувствие, он может и даже должен сделать это. <…> Тем самым гипертрофированный индивидуализм автоматически приводит к космополитизму» [16, с. 140].

Потребительский индивидуализм нейтрализует два рода глубины — глубины внутреннего мира человека и глубины доверительных отношений между людьми. Консьюмеризм призывает ограничиваться поверхностным «слоем» индивидуального хотения-развлечения и не углубляться в «слой» социальной справедливости, добра, истины и красоты. Он максимально отдаляет политическое от жизненного мира человека, хотя для формирования ответственного гражданского общества политическое, наоборот, должно быть максимально приближено к личной сфере, к повседневности и к экзистенциальному опыту каждого. Стоит вести речь о негативном характере безразличия к миру, о своемерной, своезаконной отрицательной свободе, основанных на монологизме совести, своецентризме, нарциссическом представлении своего Я как мерила всех вещей.

Можно сказать, типичный консьюмер, озабоченный сугубо частной сферой, не является свободным человеком. Даже если власть не оказывает серьёзного давления на общество и не нарушает гражданских прав, деполитизированный человек сам отходит от свободы. Поэтому вовсе неочевидна верность тезиса: «чем меньше политического давления, тем больше свободы», ибо свобода не означает безответственную аполитичность, и, будучи связана с ответственностью, свобода предполагает личную политическую активность. Мы можем забывать о политике, уходить с головой в частную жизнь, но политика вряд ли забудет нас.

Сегодня выбор нового вкуса чипсов молодёжь интересует больше, чем выборы во власть. Индустрия развлечений приобщает интерес не к актуальным вещам современности, не к злободневным проблемам, а, наоборот, к информации, внимание к которой не требует никакого напряжения от реципиента и заглушает в нем голос критического осмысления действительности. Сознание усыпляется примитивным развлекающим китчем, ликвидирующим интерес к действительно важным проблемам, или же оно пробуждается более интеллектуально и эстетически высокими формами воздействия, но это пробуждение происходит для направления сознания в сторону неверного понимания происходящих в стране и мире событий, искажения реальности, снижения мировоззренчески-методологической зрелости реципиентов.

Не желая воспринимать сигналы об угрозах, потребитель просто отключает систему восприятия угроз. Он помещает себя в некое культурно-психологическое зазеркалье. Общественное и индивидуальное удаляются друг от друга так, что индивидуальное остаётся наличествовать в повседневном бытии, а общественное уходит в некую недосягаемую область, отдалённость которой обесценивает попытки дотянуться до неё и, соответственно, нивелируется восприятие смысла и полезности этой области для реальной жизни с ее прагматизмом. В результате любые призывы к общественным действиям типа отстаивания своих прав вызывают скепсис и становятся похожими на глас вопиющего в пустыне. Культура потребления тривиализирует и дегероизирует человеческую жизнь. В результате человек как бы выпадает из социальной жизни, становится почти вне-социальным индивидом (термин «почти» здесь необходим, так как полная десоциализация — тем более массовая — в принципе невозможна).

Сплочение происходит на уровне небольших родственных общностей, в то время как идентификация с большими общностями нестабильна, а политические идентичности вообще отторгаются на периферию потребительского интереса. В целом социальная коммуникабельность утрачивается. Только самые близкие вызывают чувство доверия, микросоциальные сети взаимодействия остаются главными ресурсами выживания, а малые группы — структурами обеспечения защиты от различных опасностей. Конституируется опора исключительно на себя, семью и некоторых близких (см. [17], [18], [19]).

«Обладание теми или иными предметами становится одним из основных энергетических источников, подпитывающих индивидуальное ego участников общества. В этой ситуации коллектив отсутствует, т.е. интерес любой общности заведомо вступает в противоречие с вещным интересом агента потребления…» [20, с. 135]. Коллектив сужается до семьи. Наряду с индивидуалистичным чувством остаётся чувство связи с семьёй, но чувства связи с родиной и обществом серьёзно ослабевают. Семья воспринимается не как ячейка общества, а как убежище. Формирующиеся на основе родственных и дружеских связей социальные сети не доходят до уровня гражданских инициатив по защите общественных интересов. Поэтому если микросоциальные сети и оказывают посильную жизненную поддержку входящим в них людям, эта поддержка, естественно, не меняет существующий порядок, а лишь позволяет к нему приспосабливаться, в чем заключается ее принципиальная неполнота. Представляется существование взаимообусловливающей силы между сплочением в семьи и малые группы и отдалением на более масштабном — общесоциальном — уровне. Все это указывает на недостаток общественных качеств, позволяющих организовать действия не на выработку и реализацию какого-то надличностного проекта, а хотя бы на защиту элементарных прав и свобод. Впрочем, потребители не испытывают чувства ущемлённости прав и свобод вследствие своей деполитизированности и сфокусированности на личном микромире.

Потребитель крайне трагично относится к потере своих «игрушек», но абсолютно индифферентно — например, к расхищению национальных богатств его страны. Результат «воспитательного» воздействия консьюмеризма — социальная апатия. Благодаря ей какие-либо серьёзные проблемы страны и общества в глазах людей предстают как мелочи. Когда перед ними рушатся целые системы хозяйствования, они воспринимают этот процесс как недостойный внимания, не задумываясь о том, что от данных систем зависит их личное благосостояние. У потребителя не вызывают протест ни разрушение сельского хозяйства, ни ликвидация огромных промышленных секторов, ни спад финансирования науки, ни многие другие деструктивные инициативы. Здесь мы наблюдаем некую потерю чувствительности, циничное дистанцирование от реальности. Хладнокровным взглядом обводить социальные проблемы, успокаивая себя ритуальным заклинанием «все равно я не смогу ничего изменить», — значит соучаствовать в проекте реализующейся деструктивности. Когда же происходят неполадки в их личной жизни, консьюмеры воспринимают их невротично-апокалиптически. Они превращаются в детей, узкие интересы и ограниченная масштабность мышления которых не распространяются за пределы своего микромира. Наблюдается тенденция занижения до минимума ранга серьёзных социальных проблем и завышения до максимума личных неурядиц. Потребителей волнует не глобальная проблематика, а лишь те проблемы, которые становятся на их личном пути и служат барьером для реализации их личных целей.

Редко консьюмеры задумываются о том, что личные проблемы зачастую имеют глубокие корни, растущие не из местечкового локального аспекта, а из функционирования масштабных систем, и потому выбрасывают накопленное негодование совсем не на тот объект, который заслуживает справедливого гнева. Люди, наполненные апатией и равнодушием к серьёзным проблемам, и, напротив, сверхчутким вниманием к личным проблемам, не могут создавать здоровое и развитое общество, готовое к каким-либо инновационным прорывам. Они в своём малодушии и неведении отпускают от себя бытие, дистанцируясь от него, позволяют бытию ускользать от их влияния, предпочитают бытию быт, микромир индивидуализма. Присутствие в мире разменивается на присутствие в микромире. В обществе, где укоренены сугубо потребительские ценности плеонексии (с греч. «pleo» больше и «echei» иметь), стяжательства, эгоизма, алчности, личной выгоды (в том числе за счёт других людей), индивидуализма и обладания возникает дефицит желания жить согласно ценностям солидарности и тем самым проявлять девиантность. Так происходит замыкание круга меркантилизации.

Помимо череды разрушений, каждая из которых стала угрозой для страны и общества, взращенная социальная апатия пополнила собой список угроз. Нечувствительность к проблемам общества, страны и мира — одна из метапроблем и социальных метаугроз, характерных для эпохи потребления. Она способна актуализировать множество других угроз. Эту нечувствительность можно назвать эмоциональной анестезией, проявляющейся в утрате эмоциональной реакции на негативные социальные процессы, на которые нравственно состоявшийся человек просто не может реагировать безучастностью.

Потребительские заботы не приносят свободы в системе властных отношений, но создают удовлетворяющий симулякр свободы и автономии в системе частного выбора продуктов, гаджетов, мест отдыха и т. д. Естественно, потребитель благодаря функционирующей психологической защите склонен рассматривать этот симулякр не в его подлинной сути, а как истинную свободу действий.

Нет встреч микрополитики индивидуальных интересов и макрополитики общественных интересов. Нет соединения частных неудач в общественные интересы, нет обобществления частного; оно остаётся приватизированным. Вместо этого происходит подача в СМИ частного под видом общественного, совершается тотальная подмена, а потому разъединение этих двух сфер, уничтожение общественного и за счет этого отдача максимально широкого пространства на откуп частному, которое не способно осуществлять производство социальных связей. С. Жижек пишет, что трудно согласиться с тем, будто частной жизни угрожает медийный тренд выставлять на публичное обозрение самые интимные подробности жизни. Наоборот, исчезает публичная жизнь [21]. Как заметил З. Бауман, частное выставляется напоказ в своём неприличии, но оно от медийного тиражирования не становится общественным [22].

Важные вопросы жизни общества в медийном пространстве (особенно в ток-шоу) замещаются слухами, сплетнями, местечковыми скандалами личного характера. Массовые медиа-ресурсы используются для обсуждения семейных, сексуальных и т.д. проблем. Политическая и социальная реальность подменяется идеализированной бытовой реальностью. Подмена серьёзного «откровениями» индивидуально-местечкового одерживает верх и учит людей замыкаться в себе, в своих личных проблемах и в решениях своих личных проблем. Она не учит объединяться, смотреть за линию горизонта, видеть за деревьями лес, мыслить о значительно более глобальном и серьёзном, чем правильный выбор товара в магазине. Гламуризация масс-медиа забалтывает, пропевает и затанцовывает реально актуальное и социально проблемное. И. И. Евлампиев отметил, что в обществе потребления удовлетворение наличных материальных потребностей направляет человека в сторону не более глубоких (духовных) потребностей, а материальных. Внутренняя духовная свобода замещается внешней свободой, свободой формального выбора. Возникает симулякр выбора, связанный с возникновением (точнее, с навязыванием) все новых (и все более искусственных) материальных потребностей. Главный парадокс общества потребления И. И. Евлампиев видит в том, что процесс «нарастания» материальных потребностей лишён внутреннего смысла (хотя абсурдность этого процесса ускользает от внимания потребителей), но обладает невидимой «сверхзадачей» — призывать перманентно двигаться к постоянно ускользающему за горизонт идеалу «благополучия» и «современности», но не позволять всмотреться в себя самого и осознать внутреннюю, бесконечную, творческую свободу [23].

Общественное пространство из места встречи личных и социальных интересов превратилось в место публичного разглашения подробностей частной жизни, в место извращённого нарушения интимности. Массовый интерес тянется к бессодержательным сенсационным «открытиям», касающимся, например, личной жизни звёзд шоу-бизнеса, — к тем явлениям, которые по уровню действительной актуальности и общественной значимости сравнимы чуть ли не с пылинкой на ветру. Дискурсивное поле, область наррации представляет собой узкое в содержательном и смысловом аспекте явление, которое всячески вытесняет нарративы, говорящие об альтернативных вариантах жизни и жизнеустройства. Комплекс артикуляций и нарраций существенно ограничивается.

Засилье развлекательных телешоу погружает социум в поле развлечений, в «матрицу личного быта». Теперь для них главное — это состояние счастья, получаемое от просмотра телешоу и юмористических телепередач, юмор которых весьма далёк от интеллектуализма. Весь этот китч парализует протестную волю народа. Человеку хочется быть счастливым, и он отвлекается от проблем реальности, погружается в чудесный мир, созданный СМИ, и обретает счастье. Политика СМИ, пиар и реклама обволакивает реципиента паутиной требований, предложений, ложных потребностей.

Политика теперь не столько устанавливает жёсткий контроль, сколько создаёт ему альтернативу — соблазн аполитичности, выраженный в потреблении. Инструментом реализации этого соблазна выступает «шоуизированный» масс-медийный контент. Вместо грубого физического принуждения актуализируется мягкая принуждающая способность знаков и символов, которые присущи вещам. Посредством этих символов потребитель вовлекается в поток гедонизации и символизации, конструирования своего статуса, которое становится максимально значимым и замещающим собой другие (в том числе коллективные) формы деятельности.

Новые гаджеты, стимулирующие все большее потребление, переносят идею перемен с политической арены на арену быта, в лоно повседневности, где последняя модель сотового телефона — самая совершенная — важнее всего остального. Эпоха перманентных научно­технических открытий не только обогащает сферу быта, но и засоряет производством гаджетов и фиктивных потребностей, которые отвлекают внимание от макромира и уводят в микромир домашних стен.

Большие проекты сменились на микроскопические, ограниченные частными интересами. Попытки преобразования мира сменились на стремление оградиться от мира и его угроз, на абсолютизацию проекта частного мирка. Потребительство предлагает решать проблему контроля над жизнью путём аутореферентности, сводимой к многочисленным покупкам и вовлечения в рынок услуг. Причём потребительское внимание настолько сузилось, что его предметом стала не личная жизнь в целом, а некие её однодневные фрагменты, и жизнь превратилась в кратковременный цикл. Лонгитюдное видение жизненных перспектив сменилось короткими индивидуальными проектами (short individual project) с характерными им планами исключительно на короткое время. Жизнь в кратком времени сугубо индивидуального бытия является барьером для поддержания межпоколенных и вообще социальных связей и возможного объединения с другими людьми ради достижения более или менее длящихся во времени стратегических целей.

Люди всё меньше принимают всерьёз обещания политических лидеров и активистов общественных движений. Они обычно объединяются с политическими деятелями не благодаря своей вере в их лозунги и проекты, а в целях найти влиятельную поддержку для решения своих индивидуальных проблем. Поэтому объединяться предпочитают с сильными политическими акторами, которые путём нарастающей поддержки увеличивают свою силу, а также и влияние на общество в первую очередь в своих, а не в общественных, интересах. Если раньше нонконформизм протестовал против доминирования общественного над частным, против государственно санкционированного давления на личность, то сейчас его функцией должно быть не только сопротивление давлению на личность сильных экономических и политических акторов, но и гегемонизму частного, индивидуального и обывательского над общественным.

Индивидуализм следует понимать не как проявление независимости и самодетерминированности, а скорее как проявление эгоизма и меркантильности в соответствии с изоляционистским принципом «моя хата с краю». Человек есть микрокосм не в качестве индивида, а в качестве субъекта. Индивидуализм — производное от индивида как сугубо биологического существа, не выражающего субъектных и гражданских качеств. Именно индивидуализм, а не субъективизм как проявление осознанной самодетерминации и гражданской позиции, выступает основой потребительства, которое разделяет людей на «неделимые атомы», испытывающие друг к другу в основном экономический интерес. Когда люди разделены, и каждый руководствуется только личной выгодой, в конце концов возникает результат, к которому никто из них в отдельности не стремился.

Общество разделяется на множество точек и пространственных единиц и тем самым перестаёт быть антропной вселенной, теряет свою пространственность, выраженную в совместности бытия. Такой риск характерен для гипер(пост)капиталистического потребительского общества, где нравственность как социальный фундамент заменилась утилитарной и прагматичной логикой.

В потребительском обществе «своих» нет. Там есть борьба за выживание всех против всех, способствующая дальнейшей дегуманизации социума. Конечно, основанные на взаимопомощи процессы интеграции тоже происходят, но их количество и качество снижаются в индивидуализированном обществе потребления. Помимо них, вследствие морального спада, идут также процессы криминальной интеграции.

Товарищество было системой связей, характерной для СССР и пронизывающей общество в целом. «…Чем теснее интегрирован человек в общество, тем выше его способность ощущать коллективную ответственность и социальный стыд. Если родственник пьянствовал, прогуливал, тунеядствовал, то тень общественного порицания ложилась на всю семью, многих это удерживало в рамках. Иметь в родне вора было настоящей трагедией для семьи» [24]. Сейчас товарищество, коллективизм и социальная ответственность ушли с социально-культурной сцены. Остались бесконечно дробящиеся меньшинства, но нет единого в своей истории и судьбе народа. Соглашаясь со словами А. А. Гусейнова «добродетель есть то, что связывает, соединяет человеческое общежитие, делает его возможным» (цит. по [25, с. 174]), заметим: нет ничего добродетельного в осуществляемой консьюмеризмом социальной атомизации.

Если воспринимать общество как совокупность отношений между людьми, возникает вопрос: не утратила ли социология в современных условиях объект своего изучения, не исчез ли он с появлением новой формации, которая нивелирует общественное, в которой вместо общества фигурирует население и господствует индивид — «не-общественный человек»? Имеет смысл говорить не об обществе, а об обломках, руинах социальности. Потребительское общество — мир одинокого в своей индивидуальности консьюмера-солипсиста. Это «общество», отрицающее свою социальную суть и возможность своего именно социального существования. Оно из-за деконсолидированности представляет собой кучу песка, совокупность индивидов как целое, которое меньше суммы своих частей, в то время как здоровое общество, объединенное национальной идеей, проектом и многочисленными социальными связями, является совокупностью, где целое больше суммы своих частей.

Человек потребляет не столько вещи, сколько знаки, но это потребление происходит посредством вещей. Поэтому термин «вещизм» остаётся актуален, но, наверное, более актуальным выступает термин «знакизм», означающий абсолютизацию знаков, которые несут в себе вещи. Именно брендовые вещи заключают в себе знаки, указывающие на статус их потребителя, но социальным и политическим действиям данная знаковость не присуща. Происходит пресыщение вещным знакизмом на фоне нехватки солидаризма. Точнее, именно профицит вещности формирует дефицит солидарности. Политическое и социальное растворяются в потребительском.

«.человек как родовое существо, имея лишь одну нишу своего обитания — культуру, сегодня оказался во власти диктатуры рынка, превращающего все живое в товар, а чаще всего — симулякр товара. Но идея вещи, тем более как товара, каким бы полезным и эстетичным он ни был, в любом случае не может быть основой человеческой жизни. Утверждение потребительского духа, особенно — в мире культуры, рождает метафизику опустошения как идеологию уничтожительного по своей сути частного бытия» [26, с. 54]. Это частное бытие и есть пристанище современного обывателя, конформиста, который в своей жизни видит только воплощенное в вещизме потребительское счастье.

Следует заметить необходимость отказа не от частного, а от его сакрализации, абсолютизации, происходящей в ущерб ценности коллективного. Прагматизм и расчетливость способны объединить людей, чьи интересы временно совпадают, но они не могут служить объединяющей основой на всенародном уровне и выступать вдохновляющими идеями, скрепляющими социум. Политическое и социальное растворяются в потребительском…

Литература

  1. Вотинцева Н.Н., Ильин А.Н. Культура потребления и реклама: монография. Пермь: ПИЭФ, 2014. — 132 с. 
  2. Ильин А.Н. Деконсолидация и деполитизация, характерные для общества потребления // Социологический журнал №3, 2014. С. 101-115.
  3. Ильин А.Н. Культура общества массового потребления: критическое осмысление: монография. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014. — 208 с.
  4. Ильин А.Н. Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций: монография. Науч. ред. Д.М. Федяев. Омск: Изд-во ОмГПУ, 2012. — 266 с.
  5. Ильин А.Н. Социальная деконсолидация и деполитизация в эпоху потребления // Ученые записки Комсомольского- на-Амуре государственного технического университета. Науки о человеке, обществе и культуре Т.2, № 1(17), 2014. С. 71-77.
  6. Бузгалин А.В., Колганов А.И. «Капитал» XXI века: симулякр как объект анализа критического марксизма // Вопросы философии №11, 2012. С. 31-42.
  7. Иванов П.В. Потребление как агент легкой социальности в городском пространстве // Журнал социологии и социальной антропологии. Том XIV, №5 (58), 2011. С. 142-147.
  8. Дебор Г. Общество спектакля / Пер. с фр. Офертаса и М. Якубович. М.: «Логос» 1999. — 224 с.
  9. Табачков А.С. Информационное общество в контексте истории // Вопросы философии №10, 2004. С. 37-45.
  10. Линке П. Потерянное поколение в мастерской будущего // Теоретический и общественно-политический журнал «Альтернативы» №1, 2012. С. 33-36.
  11. Визгин В.П. Русская философия сегодня (Размышления о семинаре и книге) // Вопросы философии. №12, 2014. С. 118-129.
  12. Липовецки Ж. Эра пустоты. СПб.: «Владимир Даль», 2001. — 332 с.
  13. Восканян М.В. Игра в индивидуализированном обществе // Общественные науки и современность №2, 2009. С. 170­-176.
  14. Санина А.Г. Информационное общество и государственная идентичность // Информационное общество №6, 2013. С. 9-15.
  15. Шихардин Н.В. Анри Лефевр о бюрократическом обществе, контролируемом консьюмеризмом // Реальность. Человек. Культура: трансформация бытия человека в обществе потребления. VI Ореховские чтения: материалы Всерос. науч. конф. (Омск, 24 октября 2014 г.). Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014. С. 173-176.
  16. Балацкий Е.В. Концепция текучей реальности З. Баумана и ее приложения // Общественные науки и современность №3, 2011. С. 134-146.
  17. Горшков М.К., Петухов В.В., Крумм Р. Двадцать лет реформ глазами россиян (опыт многолетних социологических замеров). Аналитический доклад. М., 2011. — 304 с.
  18. Кара-Мурза С.Г. Матрица «Россия». М.: Эксмо: Алгоритм, 2010. — 256 с.
  19. Реутов Е.В, Колпина Л.В., Реутова М.Н., Бояринова И.В. Эффективность социальных сетей в региональном сообществе // Социологические исследования №1, 2011. С. 79-88.
  20. Семенов Е.В., Прокопьева М.Ю. Патриотизм и потребление // Реальность. Человек. Культура: трансформация бытия человека в обществе потребления. VI Ореховские чтения: материалы Всерос. науч. конф. (Омск, 24 октября 2014 г.). Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014. С. 133-137.
  21. Zizek S. Against Human Rights // New Left Review, 34, July-August 2005. Pp. 115-131.
  22. Бауман З. Текучая современность / Пер. с англ. под ред. Ю. В. Асочакова. СПб.: Питер, 2008. — 240 с.
  23. Евлампиев И.И. Актуальные уроки русского либерализма. Статья первая: критика западной традиции // Вопросы философии №6, 2015. С. 90-99.
  24. Каминская И. Как нам не разрушить Россию, которую мы не потеряли. URL: http://www.yburlan.ru/biblioteka/kak-nam-ne-razrushit-rossiyu-kotoruyu-my-ne-poteryali
  25. Звездкина Э.Ф. Рец. на кн. А.А. Гусейнов. Великие пророки и мыслители. Нравственные учения от Моисея до наших дней // Вопросы философии №11, 2010. С. 173-178.
  26. Булавка Л. Пролетарская культура: культура для пролетариата? // Теоретический и общественно-политический журнал «Альтернативы» №4, 2011. С. 54-65.

[1] В России, пожалуй, апогеем развлекательности политики стало выдвижение кандидатуры лидера рок-группы «Коррозия металла» С. Троицкого (Паука) на пост мэра Химок. Его предвыборные интервью были наполнены абсолютно противоречащими здравому смыслу призывами и политическими планами. Кроме смеха, ничего другого они в принципе вызвать не могли.

 

Ильин А.Н. Аполитичность потребительского общества // Альтернативы №1, 2016. С. 128-142.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *