Консюмеризм как фактор ослабления социальных связей и политических интересов

Современное общество называют обществом потребления. Потребительские тенденции стали актуальным предметом осмысления социологов, философов, культурологов, экономистов. В качестве теоретико-методологической базы исследования использованы теории социологии потребления и социальной философии. В статье рассмотрены такие характерные для современности проблемы, как ослабление социальных связей, индивидуализм, аполитичность, переориентация массового интереса с серьезных политических, экономических, экологических и т.д. тем на аспекты личного характера.   Показано, что данные проблемы напрямую связаны с тенденциями потребительской культуры. Потребительские ценности навязываются рекламой в частности и вообще вектором функционирования СМИ в целом, когда масс-медиа транслирует исключительно развлекательные смыслы. Гламуризация общего контента, шоуизация политической жизни и другие подобные тренды в СМИ отвлекают внимание людей от реальности, снижают протестную волю, примитивизируют сознание.

Ключевые слова: культура потребления, деконсолидация, политический эскапизм, общество потребления, индивидуализм, солидарность, атомизация.

Характерные для современности тенденции ослабления социальной связанности и политических интересов обусловлены различными причинами. Gотребительская культура – одна из наиболее значимых. В предыдущих работах мы рассмотрели проблематику деконсолидации и деполитизации в потребительском обществе (см. [2], [5], [6], [7], [8], [9], [10], [11]). В настоящей статье мы продолжаем и углубляем анализ этой проблемы.

Сегодня одной из главных проблем выступает не фрагментарность политических предпочтений и трудность политически активных людей договориться друг с другом о программе наиболее приемлемого политического будущего, а спад протестной активности как таковой и утрата идеологических и политических установок. Потребкульт, учитывая его аполитичность и центрированность на личном упрочивает дефицитарность социального субъекта политической жизни и политических преобразований.

Переплавляемые, обмениваемые на удовольствия  высшие цели, макронарративы и великие идеи представляются потребительскому глазу бесполезными и глупыми. Ведь сплочение на основе солидарности против тех или иных несправедливостей вовсе необязательно даст возможность достичь блага для всех, превышающее благо, которого достиг бы каждый, действуя другими способами и в индивидуальном порядке. Удовольствие от потребления вещей затмевает собой осознание несправедливости мира, своего отчуждения. Тем более «все» никогда не объединятся, а когда «нас слишком мало», вряд ли стоит ожидать успеха. Однако «нас слишком мало» – частая психологическая отговорка от социальных объединений. И когда она эффективно функционирует, то есть охватывает сознаниt большинства, консолидация происходит в минимальном размере, поскольку данная отговорка направляет энергию людей в деконсолидированное, индивидуальное русло. Возникает подобие замкнутого круга: индивидуализм предпочтителен, потому что нас все равно будет мало, и, как следствие такого умонастроения, в количественном смысле консолидация действительно минимальна.

На авансцену выходит феномен социального безразличия ко всему, кроме собственного благосостояния. Притупляются чувства, направленные к социальной жизни/ Ценность великих и вечных Абсолютов капитулирует перед сиюминутным и личном. Приведем слова Э. Гидденса: «Не существует больше «великих сказаний», или метасказаний (metanarratives) – общих концепций истории или общества, – которые имели бы какой-то смысл…. Постсовременное общество характеризуется крайним плюрализмом и неоднородностью… Мы вступаем в контакт со многими идеями и ценностями, но они мало связаны с историей тех регионов, в которых мы живем, или же с нашими собственными частными историями. Кажется, что все находится в постоянном движении…» (цит. по [4, с. 26]). По мнению Б. Ридингса, потребительство – «это свидетельство того, что индивид больше не является политическим существом, что он уже не субъект национального государства» [14, с. 81].  Борьба за идеалы (свободы, равенства, справедливости и т.д.) заменяется направленностью на жизнь, ограниченную рамками домашних стен и личных интересов. Точнее, из жизни уходят политическое и социальное, и остается индивидуальное. Понятия политического вмешательства, предотвращения общественных угроз, патриотизма, социального целеполагания и всеобщего объединения не просто утратили серьезность в глазах людей, а стали подвергаться остракизму. Культура потребления таит в себе призыв к индивидуальной активности, но к социальному бездействию.

Зачастую сама власть отказывается поддерживать социальную связность. Н. Хомский пишет о том, что политики и управляющий современным обществом корпоративный бизнес с помощью системы пропаганды целеустремленно воспитывают бездумных потребителей, и приводит слова экономиста П. Нистрома, согласно которым  формируется сосредоточенность внимания на поверхностных и незначащих вещах [17].

Общественное вытесняется из сознания, и последнее приобретает аутистический оттенок, проявляя эскапизм по отношению к угрожающим сообщениям (вытесняя их) и предпочитая скрываться под панцирем индивидуализма, под щитом гаджетоцентрированности. Проще собрать людей под рекламным лозунгом «Распродажа!», чем под знаменами политического идеала. Развитие инфраструктуры потребления приводит к симулякризации гражданственности и социальности. Один из результатов победившего неолиберализма – антидемократическое превращение медийного пространства в поле рекламно-пропагандистской манипуляции массовым сознанием – в том числе на транснациональном, а не только национальном уровне. Такая манипуляция противоречит самой демократической риторике либерализма, поскольку осуществляется «мягкая сила» по подавлению хваленых либералами свобод, формированию фиктивных желаний и стремлений. Так под риторику о создании гражданского общества было сформировано деполитизированное и атомизированное «потребительское общество тотальной рекламно-пропагандистской манипуляции». «Человек, соблазненный потребительскими ценностями и обещаниями нескончаемого удовольствия, утрачивает способность мыслить критически, выстраивать причинно-следственные связи, противостоять ограничениям свободы и самостоятельности» [15, с. 394].

Общество становится гражданским только тогда, когда составляющие его люди коллективно отстаивают свои гражданские права, руководствуясь рациональностью в осмыслении проблем современности. Именно рационализм, который позволяет осуществлять критическое мышление, выступает залогом того, что люди осознают реальность общественных, экономических, культурных, экологических  политических и геополитических проблем и предлагают аргументированные программы их разрешения. Но рационализма недостаточно – нужны еще стремление к социальным преобразованиям и коммунитарность. В общем, атомизация социума, индивидуализм и ослабление социальных связей сопряжены с коррозией гражданственности.

Потребитель с крайним трагизмом относится к потере своих «игрушек», но абсолютно индифферентно – например, к расхищению национальных богатств его страны. Результат «воспитательного» воздействия консюмеризма – социальная апатия. Благодаря ей серьезные проблемы страны и общества в глазах людей предстают как мелочи. Когда перед ними рушатся целые системы хозяйствования, они воспринимают этот процесс как недостойный внимания, не задумываясь о том, что от данных систем зависит их личное благосостояние. У потребителя не вызывают протест ни разрушение сельского хозяйства, ни ликвидация огромных промышленных секторов, ни спад финансирования науки, ни многие другие деструктивные инициативы. Здесь мы наблюдаем некую потерю чувствительности, циничное дистанцирование от реальности. Хладнокровным взглядом обводить социальные проблемы, успокаивая себя ритуальным заклинанием «все равно я не смогу ничего изменить», – значит  соучаствовать в проекте реализующейся деструктивности. Когда же происходят неполадки в их личной жизни, консюмеры воспринимают их невротично-апокалиптически. Они становятся носителями детского инфантилизма, впадают в психологическую регрессию, их интересы и масштабность мышления не распространяются за пределы своего микромира. Наблюдается тенденция занижения до минимума ранга серьезных социальных проблем и завышения до максимума личных неурядиц. Потребителей волнует не глобальная проблематика, а лишь те проблемы, которые становятся на их личном пути и служат барьером для реализации их личных целей.

Личные проблемы зачастую имеют глубокие корни, растущие не из местечкового локального аспекта, а из функционирования масштабных систем. Но консюмеристскому сознанию это неизвестно, и типичные потребители потому выбрасывают накопленное негодование совсем не на тот объект, который заслуживает справедливого гнева.   Люди, наполненные апатией и равнодушием к серьезным проблемам, и, напротив,  сверхчутким вниманием к личным, не могут создавать здоровое и развитое общество, готовое к каким-либо инновационным прорывам. Они в своем малодушии и неведении отпускают от себя бытие, дистанцируясь от него, позволяют бытию ускользать от их влияния, предпочитают бытию быт, микромир индивидуализма. Присутствие в мире разменивается на присутствие в микромире. В обществе, где укоренены сугубо потребительские ценности плеонексии (с греч. «pleo» больше и «echei» иметь), стяжательства, эгоизма, алчности, личной выгоды (в том числе за счет других людей), индивидуализма и обладания возникает дефицит желания жить согласно ценностям солидарности. Так происходит замыкание круга меркантилизации.

Помимо череды экономических, политических, социальных разрушений, каждая из которых стала угрозой для страны и общества, взращенная социальная апатия пополнила собой список угроз. Нечувствительность к проблемам общества, страны и мира – одна из метапроблем и социальных метаугроз, характерных для эпохи потребления. Она способна актуализировать множество других угроз. Эту нечувствительность можно назвать эмоциональной анестезией, проявляющейся в утрате эмоциональной реакции на негативные социальные процессы, на которые нравственно состоявшийся человек просто не может реагировать безучастностью.

   Товарищество, коллективизм и социальная ответственность уходят с социально-культурной сцены. Формируются бесконечно дробящиеся меньшинства, ослабевает единство народа в его истории и судьбе.  Подчеркивая этот факт, Ю.В. Олейникова пишет: «В сегодняшней России, в отражающей ее жизнь литературе, в системе воспитания исчезли положительные герои. Не стало не столько героев-защитников, сколько самого объекта защиты, ибо с исчезновением общенациональной идеи весь некогда единый народ России распался на множество частных лиц» [12, с. 238]. С категоричностью такого заявления трудно согласиться, так как недопустимо постулировать полный распад народа и исчезновение положительных героев. Однако соответствующие тенденции развиты достаточно сильно.

Потребительские заботы не приносят свободы в системе властных отношений, но создают удовлетворяющий симулякр свободы и автономии в системе частного выбора продуктов, гаджетов, мест отдыха и т.д. Естественно, потребитель благодаря функционирующей психологической защите склонен рассматривать этот симулякр не в его подлинной сути, а как истинную свободу действий.   Социально-политическая элита не пытается мотивировать общественность на строительство чего-то важного и общественно значимого. Она тоже вовлечена в потребительство, и многие ее представители озабочены только личным. Та социальная пассионарность, которую советская власть стремилась возродить в молодежи, сегодня ушла в сферу личного и стала «индивидуальной пассионарностью». Тогда энергию молодежи направляли на освоение целины, строительство электростанций и на многое другое, важное для общества в целом. Сегодня появился культ «индивидуальной пассионарности», выраженный в умелом строительстве личного счастья и благосостояния. Причем счастье представляется зависимым от материального достатка, а «счастливые» люди воспринимаются другими как объекты для подражания. Мало кто отдает отчет тому, что личное счастье этих образцовых объектов не сопряжено с социальным благом (нередко достигается социально вредными формами деятельности), поэтому в моральном смысле не целесообразно абсолютизировать их успешность.

Даже фильмы о возможных глобальных экологических, экономических, военных и т.д. катастрофах потребителями воспринимаются в виде шоу, предмета развлечения, объекта для такого же потребления, как тушь и помада. Они не пугают, не возмущают, не инициируют мыслительный процесс. Они просто развлекают. Все, кроме личных бед, воспринимается как бы через экран, который диссоциирует зрителя от реальности, превращает реальность в наделенный притягательными потребительскими свойствами образ, формирует ощущение отдаленности от угроз. «Где-то, возможно, голодают дети, разрушается АЭС, бушует цунами, но завтра, в 9 или 10 утра, двери магазинов будут открыты, выйдет свежий выпуск любимой телепередачи и т.д., и т.п. Постмодернистское виртуальное пространство «отдаляет» потребителя от непосредственной реальности, воспитывает жадность и безразличие ко всему, что не затрагивает приватизированную среду» [3, с. 110].

Важные вопросы жизни общества в медийном пространстве (особенно в ток-шоу) замещаются слухами, сплетнями, местечковыми скандалами личного характера. Массовые медиа-ресурсы используются для обсуждения семейных, сексуальных и т.д. проблем. Политическая и социальная реальность подменяется идеализированной бытовой реальностью. Подмена серьезного «откровениями» индивидуально-местечкового одерживает верх и учит людей замыкаться в себе, в своих личных проблемах и в решениях своих личных проблем. Она не учит объединяться, смотреть за линию горизонта, видеть за деревьями лес, мыслить о значительно более глобальном и серьезном, чем правильный выбор товара в магазине.   Гламуризация масс-медиа забалтывает, пропевает и затанцовывает реально актуальное и социально проблемное. Политические распри превращаются в пародию на соперничество, которую транслируют в развлекательных телешоу. Политика стала массовым развлечением. В России, пожалуй, апогеем развлетательности политики стало выдвижение кандидатуры лидера рок-группы «Коррозия металла» С. Троицкого (Паука) на пост мэра Химок. Его предвыборные интервью были намеренно наполнены стебом, то есть абсолютно противоречащими здравому смыслу призывами и политическими планами. Кроме смеха, ничего другого они в принципе вызвать не могли.

Общественное пространство из места встречи личных и социальных интересов превратилось в место публичного разглашения подробностей частной жизни, в место извращенного нарушения интимности. Массовый интерес тянется к бессодержательным сенсационным «открытиям», касающимся, например, личной жизни звезд шоу-бизнеса, – к тем явлениям, которые по уровню действительной актуальности и общественной значимости сравнимы чуть ли не с пылинкой на ветру. Дискурсивное поле, область наррации представляет собой узкое в содержательном и смысловом аспекте явление, которое  всячески вытесняет нарративы, говорящие об альтернативных вариантах жизни и жизнеустройства. Комплекс артикуляций и нарраций существенно ограничивается или по крайней мере замещается господствующим потребительским трендом.

Огромное засилье развлекательных телешоу погружает социум в поле развлечений, в «матрицу личного быта». Главное – психологическое состояние, получаемое от просмотра  телешоу и юмористических телепередач, юмор которых весьма далек от интеллектуализма. «Современная индустрия массовой культуры, отвечая на запросы публики, все более эксплуатирует наркотические функции искусства, создавая грандиозные шоу не как зрелище, которое смотрят, а как пространство, в котором живут» [1, с. 162]. Это – пространство не саморазвития, а бегства от реальности, некий фантомный мир. Весь этот китч парализует протестную волю народа. Человеку хочется быть счастливым, и он отвлекается от проблем реальности, погружается в чудесный мир, созданный СМИ, и обретает счастье.  Политика СМИ, пиар и реклама обволакивает реципиента паутиной требований, предложений, ложных потребностей.

Когда нам представляется политика в виде шоу, без глубокого объяснения политических программ партий и кандидатов, без детального анализа решения тех или иных проблем, да и в целом когда масс-медиа направляют свою деятельность в ракурс развлекательности и, соответственно, отходят от глубины анализа, мы как реципиенты привыкаем к поверхностности и развлекательности восприятия информации и относимся негативно, со скучающим видом к детализации – причем в любых сферах жизни. Также и политиков мы начинаем воспринимать не как собственно политиков, а как красивых, улыбающихся, успешных людей. Однако красота, улыбка и личный успех – далеко не единственные качества политика. В США шоуизация политики произошла давно (см. [13]), у нас этот процесс, равно как в целом развитие культуры потребления (в том числе медийного) наметил себя значительно позже, после развала СССР.

Политика теперь не столько устанавливает жесткий контроль, сколько создает ему альтернативу – соблазн политического эскапизма, выраженного в потреблении. Инструментом реализации этого соблазна выступает «шоуизированный» масс-медийный контент. Вместо грубого принуждения актуализируется мягкая принуждающая способность знаков и символов, которые присущи вещам. Посредством этих символов потребитель вовлекается в поток гедонизации и символизации, конструирования своего статуса, которое становится максимально значимым и замещающим собой другие (в том числе коллективные) формы деятельности. Посредством не запретов, а запрещения самих запретов, утвердилось господство гедонизма, индивидуального прагматизма и социального равнодушия.

Несмотря на то, что вместо репрессивности от потребкульта исходит соблазн, он весьма тоталитарен. Правильнее было бы сказать, что его тоталитарность кроется именно в соблазне. «Этот размытый и вечно ускользающий, нами же созданный и нами же отчуждаемый конструкт обладает не только силой неперсонофицированной всеобщности, но и высокоточным и технически совершенным инструментарием подчинения. Сегодняшний тоталитаризм – это не архаичная форма репрессивных действий и свойство устрашенного поведения, а новая особенность «продвинутого», «позитивного» мышления; он не нуждается в персонифицированном личностном образе вождя, партии или класса.  Тоталитаризм неолиберального общества не зафиксирован нигде конкретно, кроме наших умов, но благодаря этому он присутствует повсюду и всегда. Тоталитарное подчинение и управление происходит сегодня не на основе страха, а на основе желания. О такой мягкой удавке режимы прошлого не могли даже мечтать. Причем следует отметить, что современный индивид толкает в нее голову добровольно и с мажорной песней, да еще и благодарит при этом судьбу за предоставленную ему возможность» [19, с. 62]. В индивидуализированном потребительском неолиберальном мире свобода низводится до свободы выбирать и покупать товары и услуги, полнота жизни редуцируется до количества потребительского выбора, а достоинство человека связывается не с традиционными честью и совестью, а с качеством потребления. Праздный образ жизни – признак обладания достоинством.

Новые гаджеты, стимулирующие все большее потребление, переносят идею перемен с политической арены на арену быта, в лоно повседневности, где последняя модель сотового телефона – самая совершенная – важнее всего остального. Эпоха перманентных научно-технических открытий не только обогащает сферу быта, но и засоряет производством гаджетов и фиктивных потребностей, которые отвлекают внимание от макромира и уводят в микромир домашних стен. Причем проблема заключается не только в чрезмерном внимании к узкому индивидуальному микромиру, а в том, что этот мирок и его обладатель – раздутое консюмеристское Я, отличается нравственной, идеологической, духовной бедностью.

Большие проекты сменились на микроскопические, ограниченные частными интересами. Попытки преобразования мира сменились на стремление оградиться от мира и его угроз, на абсолютизацию проекта частного мирка. Потребительство предлагает решать проблемы путем аутореферентности, сводимой к многочисленным покупкам и вовлеченнности в рынок услуг. Причем потребительское внимание настолько сузилось, что его предметом стала не личная жизнь в целом, а некие ее однодневные фрагменты, и жизнь превратилась в кратковременный цикл. Лонгитюдное видение жизненных перспектив сменилось короткими индивидуальными проектами (short individual project) с характерными им планами исключительно на короткое время. Жизнь в кратком времени сугубо индивидуального бытия является барьером для поддержания межпоколенных и вообще социальных связей и возможного объединения с другими людьми ради достижения более или менее длящихся во времени стратегических целей.

Люди все меньше принимают всерьез обещания политических лидеров и активистов общественных движений. Они обычно объединяются с политическими деятелями не благодаря своей вере в их лозунги и проекты, а в целях найти влиятельную поддержку для решения своих индивидуальных проблем. Поэтому объединяться предпочитают с сильными политическими акторами, которые путем нарастающей поддержки увеличивают свою силу, а также и влияние на общество в первую очередь в своих, а не в общественных, интересах. Если раньше нонконформизм протестовал против доминирования общественного над частным, против государственно санкционированного давления на личность, то сейчас его функцией должно быть не только сопротивление давлению на личность сильных экономических и политических акторов, но и гегемонизму частного, индивидуального и обывательского над общественным.

Индивидуализм – не проявление независимости и самодетерминированности, а скорее проявление эгоизма и меркантильности в соответствии с изоляционистским принципом «моя хата с краю». Человек есть микрокосм не в качестве индивида, а в качестве субъекта.  Индивидуализм – производное от индивида как сугубо биологического существа, не выражающего субъектных и гражданских качеств. Именно индивидуализм, а не субъективизм как проявление осознанной самодетерминации и гражданской позиции, выступает основой потребительства, которое разделяет людей на «неделимые атомы», испытывающие друг к другу в основном экономический интерес. Когда люди разделены, и каждый руководствуется только личной выгодой, в конце концов возникает результат, к которому никто из них в отдельности не стремился. Как писал Э. Мунье, «… всякое разложение социальных сообществ базируется на ослаблении личностного идеала, предлагаемого каждому из его членов. Индивидуализм является, в первую очередь, упадком индивида и лишь во вторую очередь – его изоляцией; он изолировал людей в такой мере, в какой обесценил их» (цит. по [18, с. 293-294]).

 В потребительском обществе возрастает борьба за выживание всех против всех, способствующая  дальнейшей дегуманизации социума. Конечно, основанные на взаимопомощи процессы интеграции тоже происходят, но их количество и качество снижаются в индивидуализированном обществе потребления. Помимо них, вследствие морального спада, идут также процессы криминальной интеграции.

Изложенная выше точка зрения может показаться несколько претенциозной в условиях современности, когда политическое измерение продемонстрировало целую множественность свержения режимов в разных странах. На основе этой множественности возникает желание назвать наш век сверхполитическим, но не аполитичным. Однако большинство из известных нам революционных политизаций современности имели в минимальной степени аутентичный характер.

Сейчас уже стала доказанной некогда казавшаяся параноидальной точка зрения, что революции «Арабской весны» и перевороты постсоветского пространства – не столько проявления народной активности, сколько искусственные акции, поддерживаемые, спонсируемые и инициируемые американскими и западными спецслужбами. Так, на Украине политическая мобилизация во многом была связана с тем, что СМИ и подконтрольные внешним силам «сети коммуникации» продуцировали определенную (европоцентристскую и русофобскую) политическую идеологию, убеждая общество в необходимости объединения против действующего правительства.  И это происходило на протяжении не месяца или года, а десятилетий. Поэтому неудивителен рост соответствующих настроений.

Когда лидеры оппозиционных движений работают не за идею, а за выплачиваемые иностранными организациями деньги, сложно назвать их действительно политизированными. Более того, политические мероприятия могут восприниматься как форма удобного времяпровождения, как тусовка. Не видим ли мы вместо глубокой политизации потребительский гедонизм, карнавализацию, политическую симулякризацию, способные дойти до всего лишь нарциссического самолюбования? Часть протестующих – люди, работающие за деньги, другая часть – пришедшие просто провести время, и лишь третья часть – идейные политически активные люди. К тому же, явно даже в «эпоху революционности» наблюдается ничтожно малое число действительно «живущих идеей». На фоне тех, кто выражает свою политизацию исключительно разговорами на кухне и совершенно не проявляет политическую волю на митингах и других акциях протеста, по-настоящему политически активных людей крайне мало.

Конечно, акции протеста собирают в том числе не подкупленных внешними силами людей, искренне желающих свержения коррумпированных режимов. Однако ряд переворотов был проведен практически безидейно. Так, на украинском Майдане как в 2004, так и в 2014 гг. вместо продуманной программы, основанной на глубоких политических идеях, фигурировали популистские лозунги.  По-настоящему политизированное сознание однозначно не позволит захватить себя такому нарративу, который вместо рациональности использовал суггестивность. Наконец, когда говорят о массовой политизации на той же Украине, забывают один статистический момент. Да, на Майдан пришли тысячи человек. Но что собой представляют эти тысячи по сравнению с 44 миллионами жителей страны? Очевидно, в статистическом смысле они не являют собой большинство и потому едва ли имеют право говорить от имени народа и в своей речи выражать народную волю. Магия больших чисел заключается в том, что когда мы видим огромное скопление народа, нам кажется, будто здесь собралось социальное большинство, и практически вся страна внезапно локализовалась в одной месте, в этой многолюдной точке сингулярности. Соответственно, легок соблазн сделать вывод, будто настало время всеобщей политизации и, соответственно, отхода от тенденций, деполитизирующих массовое сознание.

Думается, мы привели достаточно доводов для качественного опровержения идеи массовой политизации. Скорее всего, стоит вести речь о наступлении эпохи деполитизации с характерным для нее аполитичным обществом. Деполитизация и центрированность на вещах – явления, одновременно оказывающие деструктивное воздействие как на политическую систему общества (чем выше деполитизация, тем выше соблазн у властей достигать своих интересов за счет аполитичного народа), так и на социальную нравственность и духовность. Как  верно заметил социалистически мыслящий Н. Хомский, «всевозрастаю­щее товарное изобилие вряд ли стоит счи­тать единственным критерием достойной жизни» [16, с. 60]. Хочется к этим словам добавить, что даже если товарное изобилие охватывает всех и каждого, если оно находится в зоне доступа для всех социальных классов, все равно оно не может выступать единственным показателем достойной жизни. Было бы банально напоминать, что помимо вещей есть идеи, ценности и нормы, связанные с саморазвитием, отстаиванием своих прав и национальных интересов, солидарностью, взаимопомощью и т.д. – все то, дефицит чего наблюдается в потребительском обществе.

Культура потребления стала доминирующим типом культуры во многих странах. В нашем исследовании мы исходили из потребительских тенденций российского общества. Мы не хотели сказать, что во всех странах, где произошло социокультурное утверждение консюмеризма, должен проявлять себя социально-политический эскапизм без всяких альтернатив. Такой тезис носил бы односторонний характер, и потому был бы ошибочным. Помимо «потребительского воспитания», в различных странах имеют место противоположные тенденции, например, нагнетание политический активности под флагами определенной идеи. Когда культура потребления сталкивается с альтернативными идеологическими дискурсами, она может частично ими нейтрализоваться, что оставляет пространство для политической активности. Тем более вряд ли уместно считать консюмеризм единственным и на 100% эффективным фактором конституирования явления социально-политического эскапизма, не оставляющим места совершенно никакой политической активности. Он выступает фактором, не аннигилирующим полностью, а снижающим политизацию.

Потребитель представляется в некотором роде живым мертвецом – тем, кто жив, но по своей воле исключен из порядка социального, политического и гражданского. Полноценная, полнокровная человеческая жизнь, помимо индивидуального, имеет еще и социально-политическое измерение. Она наполнена как частным (куда без него?), так гражданским и политическим. Теряя социально-политическое измерение, мы в каком-то смысле умираем. Но когда укорененный в частном мирке потребитель обретает социально-политическое измерение, он не просто теряет потребительские характеристики, но заново возрождается, обретая уже более полноценную жизнь. Доведенный до логического завершения либерализм абсолютизирует индивидуальные права и отказывается принимать в расчет концепт национальных интересов или общего блага; они заменяются индивидуальными интересами и частным благом. Однако как то, так и другое требуют своего сохранения. Главное – разумный баланс.

Человек потребляет не столько вещи, сколько знаки, но это потребление происходит посредством вещей. Поэтому термин «вещизм» остается актуален, но, наверное, более актуальным выступает термин «знакизм», означающий абсолютизацию знаков, которые несут в себе вещи. Именно брендовые вещи заключают в себе знаки, указывающие на статус их потребителя, но социальным и политическим действиям данная знаковость не присуща. Происходит пресыщение вещным знакизмом на фоне нехватки солидаризма. Точнее, именно профицит вещности формирует дефицит солидарности.

Следует заметить необходимость отказа не от частного, а от его сакрализации, абсолютизации, происходящей в ущерб ценности коллективного. Прагматизм и расчетливость способны объединить людей, чьи интересы временно совпадают, но они не могут служить объединяющей основой на всенародном уровне и выступать вдохновляющими идеями, скрепляющими социум. Политическое и социальное растворяются в потребительском…

 

Библиографический список:

  1. Блюменкранц М. Глобальные проблемы современного культурного процесса // Вопросы философии №5, 2006. С. 160-164.
  2. Вотинцева Н.Н., Ильин А.Н. Культура потребления и реклама: монография. – Пермь: ПИЭФ, 2014. – 132 с.
  3. Давыдов Д.А. Общество потребления и смерть постмодернизма // Научный ежегодник института философии и права Уральского отделения Российской академии наук №1, 2014. С. 107-116.
  4. Девиантность в обществе потребления: Коллективная монография. Под ред. Я.И. Гилинского и Т.В. Шипуновой. – СПб.: Издательский Дом «Алеф-Пресс», 2012. – 464 с.
  5. Ильин А.Н. Аполитичность потребительского общества // Альтернативы №1, 2016. С. 128-142.
  6. Ильин А.Н. Аполитичный характер культуры потребления // Реальность. Человек. Культура: трансформация бытия человека в обществе потребления. VI Ореховские чтения: материалы Всерос. науч. конф. (Омск, 24 октября 2014 г.). – Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014. С. 78-81.
  7. Ильин А.Н. Культура, стремящаяся в никуда: критический анализ потребительских тенденций: монография. Науч. ред. Д.М. Федяев. – Омск: Изд-во ОмГПУ, 2012. – 266 с.
  8. Ильин А.Н. Культура общества массового потребления: критическое осмысление: монография. – Омск: Изд-во ОмГПУ, 2014. – 208 с.
  9. Ильин А.Н. Наше потребительское настоящее: монография. – Омск: Изд-во ОмГПУ, 2016. – 332 с.
  10. Ильин А.Н. Социальная атомизация и ослабление политической активности в условиях консюмеризма [Электронный ресурс] // Информационный гуманитарный портал «Знание. Понимание. Умение» №5, 2015 (сентябрь – октябрь). URL: http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2015/5/Ilyin_Social-Atomization-Consumerism/
  11. Ильин А.Н. Социальная деконсолидация и деполитизация в эпоху потребления // Ученые записки Комсомольского-на-Амуре государственного технического университета. Науки о человеке, обществе и культуре №1(17), Т.2, 2014. С. 71-77
  12. Олейникова Ю.В.Патриотизм как категорический императив русской интеллигенции // «Новая» и «старая» интеллигенция: общее и особенное / РГГУ, социолог.фак-т, Центр социолог. исследований. Под общей ред. Ж.Т. Тощенко. Редактор-составитель М.С. Цапко; М.: РГГУ, 2012. С. 234-243.
  13. Попов Н.П. Индустрия образов: Идеологические функции средств массовой информации в США. – М.: Политиздат, 1986. – 144 с.
  14. Ридингс Б. Университет в руинах / пер. с англ. А.М. Корбута. – М.: Изд. дом Гос. ун-та – Высшей школы экономики, 2010. – 304 с.
  15. Томбу Д.В. Политическая коммуникация в обществе потребления // Преподаватель XXI век №3, Т.2, 2014. С. 387-397.
  16. Хомский Н. Государство будущего. – М.: Аль­пина нон-фикшн, 2012. – 104 с.
  17. Хомский Н. Системы власти: Беседы о глобальных демократических восстаниях и новых вызовах американской империи; пер. с англ. В. Глушакова. – М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2014. – 256 с.
  18. Шиповская Ж.А. Трансляция негативных ценностей массовой культуры в современных СМИ // Мир Кавказу. Антитеррористический фестиваль студенческой, научной и творческой молодёжи, сборник в 2 томах. Под ред. П.Н. Ермакова. – М.: ООО «Кредо», 2013. С. 293-303.
  19. Шперлинь А.В. Гуманизм и монетаризм: новая идеология тоталитарного мышления // Вестник НГУ. Серия: психология №1, Т.6, 2012. С. 59-65.

 

Ильин А.Н. Консюмеризм как фактор ослабления социальных связей и политических интересов // Психолого-педагогические исследования в Сибири №1, 2018. С. 124-129.

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *